– Ой! Мюзиклы. Терпеть их не могу. Сплошные гомосексуалисты, – пробормотал адмирал Дарси, глядя, как Элейн кладет ему на тарелку кусок лосося.
– А нам понравилось! – не уступала инициативу мама. – Ну так вот…
Я с несчастным видом глянула в окно и увидела, что Веллингтон смотрит прямо на меня. «Помогите», – одними губами проговорила я. Он кивком указал мне в сторону кухни и исчез.
– Встанут на сцене расставив ноги и песни орут, – рокотал адмирал.
Вот родная душа.
– Извините меня. – Я поднялась из-за стола и выскользнула из комнаты, не обращая внимания на исполненный ярости мамин взгляд.
Метнулась на кухню и обнаружила, что Веллингтон уже там. Я тяжело прислонилась к холодильнику. Он пристально посмотрел на меня:
– Что такое? Что не так?
– Она решила стать старейшиной племени, – шепотом проговорила я. – Наседает на родителей Марка. Вы помните, кто такой Марк, вы его видели…
Он кивнул:
– Я все об этом знаю.
– Чего она от вас наслушалась? Она устраивает совет, на котором хочет разобрать поведение Марка, можно подумать, что…
Тут распахнулась кухонная дверь.
– Бриджит! Что ты здесь делаешь? – Увидев Веллингтона, мама замерла.
– Памела, – пришел мне на помощь Веллингтон. – Что у вас там происходит?
– Э-э, после того, что вы мне рассказали, я решила, что мы, взрослые, можем… можем вместе решить один вопрос! – ответила она, снова обретя уверенность в себе и сумев даже изобразить подобие широкой улыбки.
– Вы пытаетесь перенести на свою почву культуру нашего племени? – напирал Веллингтон.
– Э-э… я…
– Памела. Ваша культура развивалась в течение многих веков. Не стоит позволять внешним влияниям отравлять и ослаблять ее. Мы же с вами как-то беседовали о том, что путешествия по свету дают человеку право наблюдать и сравнивать, а не пытаться что-то менять.
Я не могла не задаться вопросом, почему, в таком случае, у Веллингтона на поясе висит новенький аудиоплеер, но, главное, мама с видом кающейся грешницы закивала головой. Никогда в жизни не видела, чтобы кто-нибудь с такой легкостью подчинял ее своей воле.
– А теперь возвращайтесь к гостям и предоставьте сердечные дела Бриджит ей самой, ибо такова давняя традиция вашего племени.
– Думаю, вы правы, – смирилась она и поправила прическу.
– Приятного вам обеда, – проговорил Веллингтон и незаметно мне подмигнул.
Вернувшись в столовую, я обнаружила, что мама Марка уже взяла ход сражения под свой контроль.
– Для меня вообще загадка, как в наше время кто-то умудряется жениться или выйти замуж, – говорила она. – Если бы я не вышла замуж в столь молодом возрасте, я бы вообще никогда этого не сделала.
– Как я вас понимаю, – пожалуй, слишком уж энергично поддержал ее папа.
– А я не могу понять, – принялся за свое дядя Джеффри, – как может женщина дожить до возраста Бриджит и не обзавестись ухажером. Улетают один за другим! Кто в Нью-Йорк, кто в космос. Тю-тю-у-у!
«Хватит, прекратите!» – хотелось закричать мне.
– Молодым людям сейчас нелегко, – снова заговорила Элейн, пристально глядя на меня. – В восемнадцать лет нетрудно пожениться. Но, когда характер уже сформировался, смириться с недостатками мужчины просто невозможно. О присутствующих я, конечно, не говорю.
– Уж надеюсь, – весело засмеялся отец Марка, похлопав ее по руке. – А то мне придется променять тебя на парочку-другую тридцатилетних женщин! Почему все радости должны доставаться моему сыну?
Он галантно кивнул в мою сторону. Сердце у меня опять екнуло. Он что, считает, будто мы с Марком все еще вместе? Или знает про Ребекку и намекает, что Марк встречается с нами обеими?
К счастью, разговор снова перешел на мюзиклы, коснулся футбольных талантов Веллингтона, затем перекинулся на гольф и поездку Джеффри и папы в Скарборо, цветочные бордюры, подъездную дорожку Билла, а потом выяснилось, что уже без четверти четыре и кошмар закончился.
Уходя, Элейн вложила мне в руку пару сигарет – «Думаю, они тебе не помешают, когда назад поедешь; очень надеюсь, мы снова встретимся», – весьма приятное проявление заботы, но моих проблем не решает. Я ведь хочу иметь роман с Марком, а не с его родителями.
– Так, доченька, – сказала мама, вылетая из кухни с пластиковым контейнером в руках. – Где твоя сумка?
– Мама, – сквозь зубы проговорила я, – не надо мне класть с собой еду.
– С тобой все в порядке, доченька?
– Насколько это возможно, учитывая обстоятельства, – буркнула в ответ я.
Она меня обняла. Это было приятно и очень меня поразило.
– Я понимаю, как тебе трудно, – сказала она. – Но ты на глупости Марка внимания не обращай. Для тебя все только к лучшему обернется. Вот увидишь.
Только я обрадовалась, что мама проявляет столь нехарактерные для нее материнские качества, как она воскликнула:
– Акуна матата! Ни о чем не волнуйся! Радуйся жизни! Ну что, возьмешь с собой супчику? А печенья? Дай-ка я подойду к тому ящику. О, смотри-ка, у меня еще остались пара кусков вырезки!
Почему она считает, что еда важнее любви? Если бы я еще минуту провела на кухне, меня бы вырвало. Честное слово.
– Где папа?
– Наверно, в сарае.
– Что?
– У себя в сарае. Он там часами сидит, а когда выходит, от него слегка попахивает…
– Чем?
– Ничем, доченька. Если хочешь, иди к нему и попрощайся.
Выйдя из дома, я увидела на скамейке Веллингтона, читающего «Санди телеграф».
– Спасибо вам, – поблагодарила я его.
– Не за что, – улыбнулся он и добавил: – Она хорошая женщина. Умная, добросердечная и очень энергичная, может даже…
– Порой куда энергичнее, чем следует?
– Да, – со смехом подтвердил он.
О господи. Надеюсь, он имел в виду жизненную энергию в самом общем смысле.
Когда я подошла к сараю, из него вышел папа. Лицо у него было красное, и выглядел он подозрительно. Из сарая доносилось пение Ната Кинга Коула.
– Ну что, назад в столичный дым и шум? – невнятно проговорил он, слегка покачнувшись и упершись рукой в стену сарая. – Смотрю, ты не лучшем настроении, красавица?
Я кивнула.
– Ты тоже?
Он обхватил меня руками и крепко обнял, как делал, когда я была маленькая. Как хорошо. Мой папа.
– Как тебе удалось так долго прожить с мамой? – шепотом спросила его я, недоумевая, что это за сладковатый запах от него идет. Виски?
– Н-не т-так уж это и сложно, – сказал он, снова опираясь на сарай. И наклонил голову, прислушиваясь к доносящемуся из сарая пению.
– Любить самому, быть любимым в ответ, – вполголоса стал подпевать он, – важнее науки в твоей жизни нет. Надеюсь, она по-прежнему любит меня, а не партизана.
Потом он наклонился и поцеловал меня.
