Она спрашивала себя, не о нём ли сейчас мучительно думал и её отец. С тех пор как их снова заперли в этом сарае, он не сказал почти ни слова. Он ничком упал на солому и повернулся лицом к стене. Элинор разговаривала ничуть не больше него.
— Какая щедрость! — только и пробормотала она, после того как Кокерель запер за ними дверь. — Наш хозяин пожертвовал нам ещё две кучки гнилой соломы.
Потом она уселась в углу, вытянув ноги, и начала мрачно разглядывать сначала свои колени, а потом грязную стену.
— Мо, — спросила Мегги, когда тишина стала просто невыносимой, — как ты думаешь, что они сделают с мальчиком? И что это за приятель, которого Каприкорн хочет перенести сюда из книги?
— Я не знаю, Мегги, — только и ответил он, не оборачиваясь.
И ей пришлось оставить его в покое, соорудить себе соломенную постель рядом с его лежанкой и расхаживать вдоль голых стен. Может быть, за одной из них томился незнакомый мальчик? Она прижалась ухом к стене. Ни один звук не проникал сюда. Кто-то нацарапал на штукатурке своё имя: «Рикардо Бентоне, 19. 5. 1996». Мегги провела по буквам рукой. В стороне, на расстоянии двух ладоней, было написано ещё одно имя, а вот ещё одно. Мегги спросила себя: что стало с ними со всеми, с Рикардо, с Уго, с Бернардо?.. Может быть, ей тоже надо нацарапать своё имя, подумала она, на тот случай, если… Она предусмотрительно не додумала эту мысль до конца.
Позади неё, тяжело вздыхая, растянулась на куче соломы Элинор. Когда Мегги обернулась, тётушка улыбнулась ей.
— Чего только я не отдала бы сейчас за расчёску! — сказала она и пятернёй скинула волосы на лоб. — Никогда не думала, что в подобной ситуации мне больше всего будет не хватать именно расчёски, но это так. Господи, у меня даже ни одной заколки нет… Что ж, буду выглядеть как ведьма или как щётка для мытья посуды, которая знавала и лучшие времена.
— Да ладно, ты и так неплохо выглядишь. Всё равно заколки у тебя вечно выпадали, — сказала Мегги. — По-моему, ты теперь даже помолодела.
— Помолодела? Гм… Ну, если ты так считаешь… — Элинор тщательно осмотрела себя — её мышино-серый свитер был весь в грязи, а на чулках спустились сразу три петли. — То, как ты пришла мне на помощь в церкви, — сказала она и расправила юбку, — было с твоей стороны весьма любезно. У меня ноги стали точно ватные — так мне было страшно! Я просто не знаю, что со мной. Чувствую себя так, будто это не я, а кто-то другой, будто прежняя Элинор уехала домой и оставила меня здесь одну.
Её губы задрожали, и Мегги вдруг показалось, что она сейчас заплачет, но прежняя Элинор, похоже, была всё ещё здесь.
— Да, подтверждается старая истина, — сказала она. — Только в беде познаётся, из какого материала ты сделан. Я всегда думала, что сделана из дуба, но оказалось, что из какого-то другого дерева, податливого, как воск. Стоит какому-нибудь поганцу поиграть ножом перед твоим носом, и уже сыплются щепки…
И как ни старалась Элинор сдержать слёзы, они всё-таки потекли. Она сердито провела ладонью по глазам.
— По-моему, ты держишься молодцом, Элинор. — Мо всё ещё лежал лицом к стене. — Вы обе держитесь молодцами. И я готов собственноручно свернуть себе шею за то, что втравил вас в эту историю.
— Ерунда, здесь если кому-то и надо свернуть шею, то этому Каприкорну, — сказала Элинор. — И Басте. О Господи, вот уж не думала, что когда-нибудь с таким безграничным наслаждением буду расписывать себе убийство человека. Но я уверена, если бы мне удалось схватить этого Басту за горло…
Увидев изумлённые глаза Мегги, она виновато умолкла, но девочка только пожала плечами.
— Мне хочется того же, — пробормотала она и ключом от своего велосипеда стала вырезать на стене букву М. Невероятно, но этот ключ почему-то завалялся у неё в кармане. Как напоминание о какой-то иной жизни…
Элинор ощупала спущенные петли, а Мо перевернулся на спину и стал смотреть в потолок.
— Мне очень жаль, Мегги, — неожиданно сказал он. — Мне так жаль, что я позволил им отнять эту книгу…
Мегги нацарапала на стене большую букву Е.
— Ах, какая разница! — Она отошла на несколько шагов. Две буквы Г в её имени получились как две ущербные П. — Может быть, тебе никогда бы так и не удалось вернуть маму назад.
— Может быть, — пробормотал Мо и снова уставился в потолок.
— Это не твоя вина, Мо, — сказала Мегги. «Главное, ты со мной, — хотелось добавить ей. — Главное, Баста больше не приставит тебе нож к горлу. Я ведь её почти не помню, я знаю её только по фотографиям».
Но она промолчала, потому что знала: Мо всё это не утешит, наоборот, от этих слов он, наверное, загрустил бы ещё больше. Впервые Мегги поняла, как он тосковал по её матери. И на какое-то безумное мгновение в ней проснулась ревность.
Она нацарапала на штукатурке букву И и уронила ключ.
Снаружи послышались приближающиеся шаги.
Элинор прижала ладонь к губам, и тут шаги остановились. Дверь распахнулась, вошёл Баста. Позади него стояла женщина. Мегги узнала старуху, которую она видела в доме Каприкорна. С угрюмым лицом старуха протиснулась мимо Басты и поставила на пол кружку и термос.
— Будто у меня других дел мало! — проворчала она, перед тем как уйти. — Теперь нам придётся кормить ещё и этих господ. Пусть они хотя бы трудятся, раз уж вам приспичило держать их здесь.
— Скажи это Каприкорну, — сухо ответил Баста.
Он достал нож, подмигнул Элинор и вытер лезвие о куртку. На улице темнело, и его белоснежная рубашка светилась в сгущавшихся сумерках.
— Угощайся чайком, Волшебный Язык, — сказал он, наслаждаясь страхом, написанным на лице Элинор. — Мортола подмешала в него столько мёда, что первый же глоток, возможно, склеит твои губы, но твоё горло наверняка завтра будет как новенькое.
— Что вы сделали с мальчиком? — спросил Мо.
— А-а… Я думаю, он сидит где-то с вами по соседству. Кокерель устроит ему завтра небольшое испытание огнём, и тогда мы узнаем, можно ли его как-нибудь использовать.
Мо привстал с лежанки.
— Испытание огнём? — спросил он, в его голосе одновременно слышались горечь и насмешка. — Ну, ты-то, я думаю, вряд ли бы его выдержал. Ты даже спичек Сажерука боишься.
— Береги свой язык! — зашипел на него Баста. — Ещё одно слово, и я тебе его отрежу, какой бы он ни был драгоценный.
— Нет, этого ты не сделаешь, — сказал Мо и поднялся во весь рост. Он аккуратно наполнил кружку дымящимся чаем.
— Может быть, и не сделаю. — Баста заговорил тише, словно опасался, что их подслушивают. — Но у твоей дочурки тоже есть язык, а уж он-то не такой ценный, как твой.
Мо швырнул в него кружкой с горячим чаем, но Баста так быстро захлопнул дверь, что кружка разбилась об неё вдребезги.
— Желаю приятных сновидений! — крикнул он с улицы и задвинул засов. — Я велю принести тебе новую кружку. А завтра мы опять свидимся.
Когда он ушёл, никто не проронил ни слова.
— Мо, расскажи что-нибудь, — прошептала Мегги после долгого молчания.
— Что ты хочешь услышать? — Он обнял её за плечи.
— Расскажи, как мы оказались в Египте, — попросила она, — как мы ищем сокровища и боремся с пыльными бурями, со скорпионами и с ужасными духами, которые встали из могил, чтобы уберечь свои сокровища.
— Ага, ту самую историю! — сказал Мо. — Кажется, я придумал её на твой восьмой день рождения. Она, насколько я помню, довольно мрачная.
— Да, очень. Но у неё счастливый конец, и мы возвращаемся домой, нагружённые сокровищами.
— Я тоже хочу послушать эту историю, — сказала Элинор дрожащим голосом — вероятно, ей всё ещё мерещился нож Басты.
И вот Мо начал рассказывать, не шелестя страницами, не плутая в бесконечном лабиринте букв.
— Мо, когда ты просто рассказывал, никто из твоих историй не появлялся? — вдруг озабоченно спросила Мегги.
— Нет, — ответил он. — Наверное, для этого нужна типографская краска и чужая голова, сочинившая эту историю.
И он стал рассказывать дальше, а Мегги и Элинор слушали, пока его голос не унёс их далеко-далеко. Они и не заметили, как уснули.
Их разбудил знакомый шорох. Кто-то возился с дверным замком. Мегги почудилось, что за дверью еле слышно бранятся.
— О, нет! — прошептала Элинор, первой вскочив на ноги. — Сейчас они уведут меня. Старуха сумела их убедить! Зачем нас кормить? Тебя-то — понятно зачем, — сказала она, лихорадочно взглянув на Мо. — А зачем кормить меня?
— Отойди к стене, Элинор, — сказал Мо, заслоняя собой Мегги. — Держитесь подальше от двери.
Замок с глухим щелчком открылся, и кто-то приотворил дверь — ровно настолько, чтобы пролезть в неё. Сажерук! Он бросил озабоченный взгляд на улицу, а затем закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной.
— Я слышал, тебе это вновь удалось, Волшебный Язык, — сказал он, понизив голос. — Говорят, бедный мальчик до сих пор не издал ни звука. Я не могу его за это осуждать. Поверь мне, это весьма мерзкое чувство, когда вдруг попадаешь в чужую историю.
