с собой весь боезапас тащат, старый добрый 7,62 мм.
Как заместитель командира группы, я замыкал колонну. Шагал, витая в облаках. Еще не понял, в какую задницу мы идем. Вернее, не хотел понимать. В голове скакали розовые пони, у некоторых даже были крылышки.
Горячие воспоминания о прошлой ночи натягивали на мою морду мечтательную лыбу. Чувствовал себя школьником, который наконец поцеловал старшеклассницу. Давно такого не испытывал.
– Слюшай, брат, – от группы отстал военврач, присоседился ко мне и разогнал к чертям всех крылатых пони. – Ты к Елене Станиславовне не хади. Лицо зажило, перевязки не нужны.
Я включил режим «Иванушки», сделал вид, будто не понял его посыл. Улыбнувшись мечтательно, проговорил:
– Руки у Елены Станиславовны волшебные, морду мою на раз-два заживили. Как к такой женщине не зайти, спасибо не сказать? Вот вернемся, обязательно заскочу. Скажи, брат ты мой кавказский, кстати, у меня тоже кавказские корни есть – бабушка моя с абхазцем дружила, по переписке правда. Так я вот про что хотел спросить. Ты же давно Лену знаешь? Елену Станиславовну. Какие цветы ей нравятся? Из местных, конечно. Я кроме лютиков здесь ничего не знаю. Да и не лютики это вовсе, не растут настоящие лютики на деревьях. Вот еще желтенькие видел возле базы. На куриную слепоту похоже. Как думаешь? Понравится ей такой букетик?
Даже шум шагов нашей колонны не смог заглушить скрежет зубов хирурга.
– Вах! – выдохнул грузин, вытаращившись на меня, как тапок на таракана. – Не хади, говорю! Не морочь голову! Мужа она недавно похоронила. Ты еще со своими цветочками лезешь!
Вот собака! Врет и не краснеет. Хотя даже если бы и краснел, по его смуглой, усатой физиономии это все равно было бы незаметно.
Только одного он не учел. Что эту деликатную тему мы с Еленой успели обсудить. Действительно, она была вдовой. Только муж ее, царство ему небесное, богу душу отдал еще лет пять назад. Военным был, но смертью глупой пал. Звание с сослуживцами отмечал и не дошел из бани до дома. Вздремнул в сугробе и примерз, естественно. Судя по рассказам Елены, мужик он был неплохой, только выпить любил крепко, так, чтобы в оливье рожей.
Я выключил режим валенка, глянул на «брата», с грозным таким и холодным прищуром, и тихо проговорил:
– Слушай, генацвале, мы с Еленой Станиславовной как-нибудь без тебя разберемся со своими перевязками и прочими цветочками. Шел бы ты… В середину колонны, акушер хренов. По инструкции замыкающий один должен быть.
Оппонент мой замахал руками, словно Жириновский на трибуне Госдумы, только звука не было. Будто выключили с пульта его Вольфовичу. Понимал Автандил, что скандалить на боевом задании нельзя ни в коем разе, иначе трибуналом пахнуть может, вот и булькал в тряпочку, а ветер руками погонял немного. Но вняв моему настойчивому совету, быстренько ретировался, затесавшись обратно в середину колонны.
К вечеру разбили лагерь. Наспех соорудили шалашики и подстилки из пальмовых листьев. Разогрели консервы и поужинали с сухарями. Русский гостовский сухпай не чета, конечно, американскому. Нет такого в нем разнообразия и изобилия. Но по сытости его обставит. Наши хрюшки самые жирные в мире. И курицы тоже ничо были. Пока в девяностые наколотые антибиотиками и стероидами ножки Буша новые тенденции не задали.
– Так, орлы, – начал после ужина наш старший Черненко Вадим, – распределим ночное дежурство! На шестерых получается каждому отстоять по часу и двадцать минут. Всего на сон восемь часиков выйдет. Пока что можем себе позволить. Хотя в режиме марш-броска маловато получается. Но не в скаутов играем, на базе отоспимся. Или на пенсии…
Все одобрительно закивали. Приучены были в случае необходимости и за меньшее время ночного сна восстанавливаться и усталость копить постепенно, растягивая силы до конца операции.
– Если кому невмоготу будет, – Черный многозначительно посмотрел на нас с грузином (очевидно, не особо верил в нашу выносливость), – таблеточки у меня есть волшебные. Бодростью духа заряжают и настроение поднимают. Будете как солдаты Урфин Джюса, его дуболомы ни в сне ни в еде не нуждались. Но это на самый крайний случай.
Хм-м… А у командира колеса чего-то амфетаминового есть. Это хорошо. В критической ситуации сильно подмогнут. Если надо, например, дня три не спать, а по джунглям хреначить, самое-то будет. Потом, конечно, истощение настанет. Организм возьмет свое. Но главное, пока отходняки не начались, до базы успеть добежать. А там уже и «проболеться» можно. Нервное и физическое истощение и обезвоживание подлечить.
– Спасибо, командир, за таблеточки, – ответил я, хитро улыбаясь. – Только они мне ни к чему. Там, откуда я родом, другой допинг в почете.
– Это какой же?
– Водочка называется, ну или ее старший брат Самогоныч. Нет такого лекарства у тебя случайно? Я бы хоть сейчас подлечился. Так сказать, для профилактики.
По лагерю пробежал смешок.
– Отставить бухать! – замотал головой командир. – Спирт только для наружной дезинфекции, внутрь – при переохлаждении. А так как снега я здесь не ощущаю, остается только ранки им промывать. Всем ясно?
– Ясно, – вторили друг другу погрустневшие голоса, слишком рано уверовавшие в то, что я уговорю командира раздать всем по пятьдесят грамм фронтовых.
Неправильный Черненко командир. Не пьянки же ради, духа боевого для… Хотя в рейде, конечно, не положено.
Первым на дежурство заступил рыжик. Радист Огонек. Я лежал в своем шалашике (не спалось что-то, видать, отоспался на базе на несколько дней вперед) и видел сквозь просветы в стене, как он что-то сосредоточенно царапает в измятом блокнотике. Костерок играл отблесками на его веснушчатом лице. Я вылез из шалаша, один хрен не спалось, следующим его я должен сменить. Смысла нет овец считать. Тем более что это мне никогда не помогало. Один раз даже до десяти тысяч досчитал, и утро настало.
– Что кропаешь? – спросил я Веню.
Тот инстинктивно прижал блокнот к груди, будто мать младенца, посмотрел на меня, но уловив в моем взгляде доброжелательность и любопытство, положил книжицу обратно на колени.
– Стихи.
– Сам пишешь?
– Ага…
– Интересно, почитаешь?
– Да они так себе, – попытался обесценить свою нетленку связист. – Ничего особенного.
– Ну как знаешь… – Я подбросил в костер дровишек и про себя стал считать. Один, два, три, четыре, пять…
– Ладно, слушай…
Чуть ошибся я. Думал, что на три сдастся. Каждый писака хочет быть услышан публикой. Иначе зачем писать?
Веня читал шепотом, чтобы никого не разбудить. Стишки поначалу показались наивными и по-школьному курносыми, но было в них что-то родное. Страсть как захотелось домой. Правда, дома сейчас нет, того, каким я его помнил. Но есть Союз. Он
