Перевел взгляд на сумку, кивнул.
Вздохнул:
– Все должен сам делать, все сам!
И оторвал от стопки клейких листочков верхний квадрат, чтобы, сверяясь с иллюстрированным заявлением, образцово-показательным почерком написать на квадратной бумажке: «Frau Maximoff».
24 января, 20.35
Бортпроводница, взявшая у полицейских пакет с моими бумагами, при виде меня расцвела улыбкой чистой радости.
– Леди, леди! – захлопотала она, организуя мне персональный проход мимо очереди.
Юра остался в ее хвосте.
Я почувствовала себя пассажиром категории VIP, задрала нос и прошествовала по рукаву в салон авиалайнера величественно и гордо, как августейшая особа.
«Определенно в депортации есть свои плюсы», – резюмировал мой внутренний голос.
– И минусы, – вспомнила я, застучав зубами.
В салоне было холодно, как в криокамере. Причем в хвосте, куда меня посадили, мне показалось прохладнее, и я самовольно пересела в серединку.
Сберегая живое тепло, я сжалась в комочек, обхватила себя руками, втянула голову в плечи, как черепашка, и замерла.
О грядущем завершении ледникового периода возвестил многоногий топот. Толстой неповоротливой змеей в салон полезла плотная толпа пассажиров. Все торопились занять места, как будто могли таким образом наверстать упущенное время.
Возбужденно хлопали крышки багажных отсеков, распираемых полными пакетами из дьюти-фри, скрипели кресла, лязгали замки ремней безопасности, наяривал по радио симфонический оркестр – Вена традиционно провожала задержавшихся гостей вальсами Штрауса.
– Мужчина, мужчина! Давайте поменяемся местами, я рядом с подругой сяду, она нездорова! – тревожно – не в тему музыке – протарахтел знакомый голос.
Я с трудом повернула голову (окоченевшая шея при этом пугающе хрустнула), увидела зависшую вблизи клетчатую полусферу и сразу же поняла, что она не имеет отношения ни к шотландским кланам, ни к небесным телам.
Клетчая полусфера ловко повернулась, двинулась вниз, и кресло у прохода приняло в свои объятия Ирку.
– Эй! Ты же в Москву должна лететь! – удивилась я.
– Судя по метеосводкам, я скорее попаду туда через Краснодар, – объяснила подруга и завозилась, подгоняя по воображаемой талии ремень безопасности. – Хотя я не думаю, что имеет смысл спешить, уверена, Моржик будет рад насладиться моим обществом без близнецов на закорках.
Я понимающе хмыкнула.
– Уф-ф-ф-ф! – Ирка защелкнула замок, поморщилась и с чувством сказала:
– Ненавижу колготки!
Резкая смена темы не помешала мне понять, о чем речь.
Мы с подружкой давно уже составили свой рейтинг заклятых врагов современной женщины и поместили на первую строчку топ-листа производителей колготок с тугой резинкой.
Это отвратительно негуманное приспособление, по тихой вредоносности сопоставимое с отравляющими газами! За день в офисе зверь-резинка может перерезать женщину пополам вернее, чем пила циркового фокусника! Неудобство испытывают даже такие, как я, гражданочки весьма умеренных широт, а сдобные и пышные дамы вроде Ирки по-настоящему мучительно страдают.
– Вот идиотка! Как ты додумалась надеть в дорогу колготки? – запоздало отругала я подружку. – И еще сидела в них целые сутки, мазохистка!
– Красота требует жертв. – Ирка страдальчески скривилась, показывая, что в данном случае жертва ее почти столь же велика, как и красота. – Взлетим – схожу в туалет и сниму это орудие пытки!
При слове «туалет» я поморщилась, но промолчала. От уборной в самолете я неприятных сюрпризов не ждала.
– Вот интересно, а наши мертвяки на унитазах так до сих пор и сидят? – с нотками нездоровой ностальгии спросила вдруг Ирка.
Я попыталась вспомнить, висела ли на двери мужской уборной в аэропорту табличка с изображением ведра и швабры, когда мы с Юрой рысью мчались на посадку в самолет?
Вроде все еще висела.
Стало быть, детективная история с трупами в уборной еще далека от финала.
– Жалко, что мы не узнаем, чем все кончилось, – пробормотала Ирка, выразив наше с ней общее мнение.
24 января, 20.45
Бортпроводница Хельга Кранциг была отличницей капиталистического труда.
Если бы Хельгу разбудили среди ночи и спросили, каковы основные правила перевозки депортированных пассажиров, она первым делом сказала бы, что депортированных положено размещать в хвостовой части самолета, отделяя от других – благонадежных – пассажиров хотя бы одним рядом свободных кресел.
Однако депортированная пассажирка, посаженная именно так, как нужно, своевольно перебралась в середину салона, да еще и обзавелась там компанией.
Вежливая попытка Хельги пересадить рыжеволосую соседку депортированной блондинки в другой ряд натолкнулась на незнание дамами немецкого языка.
– Да пусть сидит как хочет, – успокоила ответственную Хельгу легкомысленная напарница Катарина. – Она же без конвоира летит, значит, опасности не представляет. Авось не захочет угнать самолет.
– Надо все же за ней присматривать, – решила ответственная Хельга.
24 января, 21.30
Едва самолет набрал высоту, Ирка выкарабкалась из кресла, заторопилась в хвост, и на лице ее при этом отражались страдание и надежда одновременно.
Я-то знала, что смешанные чувства у подружки вызывают пыточные колготки, от которых ей не терпится избавиться, но окружающие не смотрели глубже верхней одежды. Они видели женщину, с отчаянной решимостью и заметным ускорением бегущую в туалет, и трактовали увиденное однозначно и банально.
– Некоторым не надо было шнапс зефирками закусывать, – перегнувшись через проход, ехидно заметил Юра, устроившийся в соседнем ряду.
Свободных мест в самолете было много, пассажиры в поисках наибольшего комфорта рассеялись по салону безотносительно билетов, и бортпроводницы вольной рассадке не препятствовали.
– Некоторым вообще пить не надо было! – немного резко ответила я, обидевшись за подружку.
Юра моргнул и отвернулся к иллюминатору.
«Могла бы и помягче быть», – упрекнул меня внутренний голос.
– Помягче пусть туалетная бумага будет, – огрызнулась я.
Внутренний голос захихикал.
Я чертыхнулась.
Вырваться из системы образов, навязанной событиями последних суток, никак не получалось.
Вернулась Ирка. Чтобы не выглядеть глупо, она старательно сдерживала расплывающуюся по физиономии блаженную улыбку, и получающееся в результате сочетание заузленных бровей, полуприкрытых глаз и кривящегося рта выглядело странно и волнующе – как анонс грядущего вскоре инсульта.
Неудивительно, что бортпроводница на Ирку засмотрелась и явно встревожилась.
– Сделай-ка лицо попроще, – посоветовала я подружке. – И лапы подбери.
– «Лапы»! – Ирка шумно оскорбилась. – Чтоб ты знала, по нынешним стандартам даже сорок пятый размер не считается слишком большим, а у меня всего-то сорок первый!
– Под распущенными лапами я подразумеваю колготки, ноги которых изящно свисают из кармана твоей юбки, – с кротким ехидством объяснила я. – Даже по нынешним стандартам чулочно-носочные изделия считаются предметами интимными, не предназначенными для всенародного обозрения.
– О!
Ирка поспешно затолкала рельефные и полупрозрачные, как ноги привидения балерины, колготные конечности поглубже в карман и послала смущенную улыбочку и вежливое извинение засмотревшейся на нее бортпроводнице:
– Пардон, мадам!
24 января, 21.40
В этом рейсе Хельга впервые по-настоящему пожалела о том, что плохо знает русский. Но Австрийские авиалинии охватывают своими маршрутами более шестидесяти стран мира, и руководство компании, не готовое раскошеливаться на курсы хинди и бурского, постановило, что бортпроводницам на международных рейсах, помимо родного немецкого языка, достаточно знать универсальный английский.
В экипаже Хельги по-русски кое-как говорил второй пилот, а на всякий пожарно-лингвистический случай на борту имелся немецко-русский словарик.
Торопливо перелистав его, Хельга убедилась, что «размер» и «калибр» – слова-синонимы. Это побудило ее поделиться подозрениями с напарницей.
– Катарина, эти две дамы – депортированная и ее соседка – говорят об оружии, – сказала Хельга.
– О каком еще оружии? – Катарина разогревала обеды и не оценила разрушительный потенциал сообщения.
– Сорок пятого калибра!
– О, это очень большой пистолет! – Катарина хихикнула и тут же сделала строгое лицо. – Но Хельга, милая, люди вправе болтать о чем угодно, хоть о корабельной артиллерии, а подслушивать чужие разговоры нехорошо.
– Но это же не просто люди, одна из них – депортированная, – напомнила Хельга. – И потом, они уже приготовили чулки!
