он предложил мне поездку на Канары. Но моя кандидатура, оказывается, вызвала много нареканий и протестов в горздраве – город слишком мал, все, всё и про всех знают или слышали. Начальник заупрямился, будучи в курсе моей истории:
– Вы вообще соображаете, что творите, подполковник? Она комиссована, у нее психика расшатана, черт знает, что она может выкинуть! – орал он на Авдеева, но наш старикан не сдавался:
– Я знаю Стрельцову много лет, она грамотный фельдшер, толковая и опытная. Хирург Костенко лично просил включить ее в состав его бригады, он тоже давно работает вместе с ней. А про психику… Стрельцова совершенно адекватна, если именно об этом вы так переживаете. И потом, есть ведь еще и чисто человеческое желание помочь – ее муж, капитан Кравченко, опять находится там, в Чечне, вестей от него давно нет, и я решил, что Стрельцовой будет хоть немного легче, если она поедет и, кто знает, вдруг…
– Сантименты! – пробурчал начальник горздрава, но документы подписал.
Перед отъездом я, поддавшись какому-то внезапному порыву, зашла к родителям попрощаться и попросить присмотреть за квартирой. Мама, с модной стрижкой, ухоженная и отлично выглядящая, рядом со мной казалась не матерью, а, скорее, старшей сестрой.
– Куда ты едешь? – спросила она, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие.
Мы сидели с ней на кухне, пили кофе, отца не было – ушел в ночную смену.
– В Моздок. На этот раз это чистая правда.
– Как ты живешь? – помолчав, спросила она. – Судя по твоему виду – не особенно.
– Не надо, мама, – попросила я. – Я пришла не для того, чтобы снова ссориться – у меня просто нет сил на это. Я живу так, как меня вполне устраивает.
– Твой муж поправился?
– Мой муж снова в Чечне, мама, и уже больше месяца я о нем ничего не знаю. Я еду на три месяца по контракту, тебе не сложно будет присмотреть за квартирой?
Лицо матери вдруг стало растерянным, она как-то тяжело поднялась со стула и подошла ко мне, обняла и заплакала.
– Мам, ну, чего ты? Я ведь на самом деле в госпиталь еду, это очень далеко от боевых действий, спасибо еще, что Авдеев меня отстоял, я ж комиссованная, не хотели мне назначение подписывать…
– Марьянка, прости меня, если можешь, – всхлипнула мать, не отрываясь от меня. – Я даже подумать не могла, что творится в твоей жизни… После той ужасной статьи, что Димка написал, я позвонила Юле, она приехала и все мне рассказала. Я вела себя ужасно, ты ведь взрослая уже, сама можешь решить, с кем и как тебе жить, а я все цепляюсь за мысль о том, что ты ребенок… Ты любишь его?
– Мама, а разве можно жить с человеком, не любя его? – я мягко отстранила ее от себя, вытерла мокрые глаза салфеткой. – Он самый лучший, мама, понимаешь? Я жить не могу без него… И это ты прости меня за то, что я наговорила в прошлый раз. Но в тот момент я вообще плохо соображала, кому и что говорю… представь – Леха только-только из госпиталя, ничего не ясно, жизнь нужно как-то устраивать… и ты вместо поддержки нападаешь на меня, – я посмотрела на мать – она уже успокоилась немного, села за стол, и теперь рассеянно крутила стоящую перед ней кружку с чаем. – Мам, я ведь тоже понимаю – ты совсем другой жизни мне хотела, но моя вот так сложилась, и все в ней меня устраивает. Да, Кравченко не банкир, не бизнесмен, он просто военный, выполняющий свой долг. Но ведь и я тоже не красотка с обложки, не преуспевающая бизнес-леди. Значит, нужно искать по себе, да?
– Марьянка, да я же не возражаю уже – ты взрослая… мне просто жаль тебя по-матерински. Разумеется, я бы хотела совсем другого будущего для единственной дочери, но раз уж ты так решила… Ты мне звони, если будет возможность, – попросила она.
Мы обнялись и еще немного всласть поплакали, словно стараясь слезами смыть все обиды, причиненные друг другу.
Помирились, одним словом.
Мы приехали в Моздок в начале июня, сменив там бригаду из Иванова. Жить пришлось в общежитии, прямо на территории госпитального городка. К своему глубокому удивлению, едва войдя в коридор, я услышала, как меня окликают по имени. Обернувшись на голос, я увидела высокую, худощавую девушку в голубом медицинском костюме.
– Ты меня не узнаешь, что ли? Я Лиза, помнишь? – она подошла ближе, обняла меня.
– Боже мой, Лиза! Ты еще все здесь? – я была очень рада ее видеть – все же знакомое лицо.
– Почему – все еще? Я пятый раз приезжаю. А ты сюда каким ветром? – тормошила меня Лиза. – Изменилась так, прямо не верится! А помнишь, как мы с тобой к мужу твоему в реанимацию ходили? Как же я тебе завидовала, Боже мой! Такой мужчина, аж дух захватывает! Про вас до сих пор тут легенды ходят, так что готовься – ты тут звезда местная. Как твой муж-то, поправился?
– Даже излишне. Знать бы еще, где он сейчас, – тяжело вздохнула я, и Лиза мгновенно догадалась, что дальше спрашивать не надо. – Слушай, Лизок, я с дороги, приходи ко мне через пару часиков – я немного отдохну и устроюсь, и мы с тобой поговорим обо всем. Я так рада, что ты здесь! – искренне сказала я.
Я всегда вспоминала о ней с благодарностью, да и напарницы мои были намного моложе меня, совсем молодые девчонки, мне с ними было неинтересно. Я знала, что между собой они считают меня надменной и высокомерной, а иногда и просто побаиваются, зная о том, что я лечилась в «психушке».
Лиза пришла вечером, мы пили чай с печеньем, болтали, она все ахала, как восторженная школьница, слушая мои рассказы:
– Марьянка, это просто как в кино, как в сказке…
– Ага, чем дальше, тем страшнее, – пробурчала я. – Знала бы ты, как это невыносимо – ничего не знать о нем. И теперь я здесь, а он тоже ничего об этом не знает. Хотя, если узнает, наверняка скандал учинит, но мне все равно.
С завтрашнего дня мы приступили к работе, которой, естественно, хватало – хирургия вещь востребованная. Я то и дело ловила на себе любопытные взгляды – Лизка оказалась права, меня изучали чуть не через лупу, и это раздражало, вынуждало соответствовать чему-то… а моральных сил на это совершенно не было, да и желания тоже, если уж честно. Костенко посмеивался надо мной однажды во время перекура:
– Да ты
