стал прежним. Успокоившись, я побрела обратно в реанимацию. Кравченко по-прежнему лежал с полотенцем на лице – убрать его сам он не мог… Мне стало стыдно – я, здоровая, унизила его, беспомощного. Тихо приблизившись, я убрала полотенце – Леха смотрел на меня широко открытыми глазами… Я опустилась перед кроватью на колени, ткнулась лбом в его плечо и прошептала:
– Прости меня…
– Не надо, ласточка, – произнес он хрипло. – Не проси прощения – ты не виновата ни в чем. Я вижу, как тебе тяжело со мной, ты устаешь…
– Нет, Лешенька, это не так. Просто… Не мучай меня, ладно? Зачем ты так ведешь себя, ведь ты совсем не такой, я знаю… Я стараюсь тебе помочь, а ты отталкиваешь меня, глупости какие-то говоришь…
Я замолчала, потом подняла на него глаза и взяла его безжизненную руку, начала перебирать пальцы, разминала их, пыталась согреть. Леха морщился – рука не чувствовала, но я продолжала целовать эти ледяные пальцы, согревая их своим дыханием, потом, обернувшись на дверь, расстегнула халат и рубашку под ним, осторожно положила Лехину руку себе на грудь. Кравченко зажмурился и тихо попросил:
– Не надо, Марьянка… Я не чувствую тебя, не мучай меня, родная, не надо…
– Ничего, – прошептала я, водя его рукой по своей груди, по шее, по лицу. – Ничего, Леша, все вернется, все будет, как раньше.
Я прилегла к нему, прилипла всем телом, прижала к лицу руки, стала целовать в губы, чувствуя, что и Леха начал отвечать мне жадными поцелуями.
– Хватит… – взмолился он, отрываясь от моего рта. – Не могу…
Но и я уже не могла остановиться, я так давно не была с ним, так давно это рельефное, накачанное тело не принадлежало мне целиком, без остатка… Кравченко застонал, и только тут я опомнилась, откатываясь от него и вставая с кровати.
– Черт, мозги куриные, – пробормотала я, застегивая рубашку и приводя в порядок волосы, рассыпавшиеся из-под резинки. Подняв на мужа глаза, я увидела, как он до крови закусил губу…
– Леш, я не подумала… я не хотела, правда…
– Сходи к Лешему, – процедил он сквозь зубы. – Посмотри, как он там. Иди, Марьяна, я тебя прошу – уйди сейчас!
Я послушно вышла, прикрыв дверь, ругая себя в душе последними словами за то, что снова заставила Леху почувствовать беспомощность его нынешнего состояния.
Возле Лешего был индивидуальный пост, сидела молодая медсестра Катя. Увидев меня, она встала, собираясь выйти, но я задержала ее:
– Я только на секунду. Как он?
– Знаешь, вроде лучше, как ни странно. В себя ночью приходил, все расспрашивал, где он, что с ним, а потом опять бредить начал, кричал все время, так жутко кричал… А утром вроде опять более или менее связно разговаривал. Спит сейчас, умаялся, перевязку делали. А твой как? – спросила Катя, усаживаясь на свое место.
– Так же, – вздохнула я. – Руки не слушаются, вставать не может…
– Кто здесь? – вдруг раздалось с койки.
Я подошла к изножью кровати справа, чтобы Леший мог меня видеть:
– Это я, Костя. Привет, – стараясь не смотреть на повязку, скрывающую отсутствие левого глаза, я дотронулась до щеки Лешего..
– Марьянка… вот… встретились как… Леха где? – тяжело дыша, произнес он.
– Здесь, в соседнем боксе. Как только можно будет, я его приведу. Костя, я так рада, что ты жив, ты даже не представляешь себе! Да, Рубцов тоже здесь, придет вечером, я попрошу, чтобы пустили хоть на пять минут.
Леший сморщился, потом попросил:
– Дай водички… горит все…
Я напоила его, потом, глядя на заросшее щетиной лицо, спросила у Кати:
– Что же не побреет его никто? Чудище прямо какое-то!
– Я не умею… – растерянно ответила она, и я вздохнула:
– Ладно, я сама. Только за бритвой схожу сейчас.
Я вернулась к Лехе – он дремал, но, услышав мои шаги, сразу открыл глаза:
– Ну, что там?
– Пришел в себя, Леш. Привет тебе передавал, – улыбнулась я, доставая из тумбочки Лехину бритву. – Пойду бородищу ему сбрею, а то смотреть страшно – басмач какой-то.
– Я с тобой, – Леха попытался подняться, но не смог, я села рядом, обняла:
– Тебе пока нельзя, давай в другой раз.
Но он взял меня зубами за борт халата и не выпускал, я ничего не понимала. Наконец он отпустил меня и, не глядя в глаза, произнес:
– Я не хочу, чтобы ты ходила к нему.
– Что происходит? Ты только что сам…
– А теперь не хочу! Побудь со мной, мне плохо.
– Леша, что случилось? Я только побрею его и вернусь, это буквально пятнадцать минут, не больше, ты даже соскучиться не успеешь.
– Нет, я тебе сказал! – рявкнул Кравченко, сверкнув на меня глазами. – Я не хочу, чтобы ты… Пусть кто-то другой, но не ты. Ты – моя жена, и будешь со мной, а Лешего пусть медсестры обхаживают, их здесь, кажется, достаточно!
Я не могла поверить своим ушам – мой Кравченко приревновал меня к Лешему! Рехнуться можно…
– Леша, – осторожно спросила я. – Ты шутишь, да? Ведь это не всерьез, правда?
– А как это, по-твоему?
– Хорошо, если ты не хочешь, я не пойду, но ты просто подумай – кроме меня некому. У тебя есть я, а у него – кто? Разве же я что-то лишнее делаю? Ведь он тоже мне помогал… – тут я замолчала, осознав, что еще через секунду могу сказать что-то лишнее. Не должен Леха знать, как Леший лечил мои ободранные ноги, носил в душ и обратно, как накладывал примочки на мои синяки.
– Ну и что, – упрямо сказал Кравченко. – Я прошу тебя – не ходи.
Я не пошла. Сидела возле мужа, положив руку ему на грудь, а он спокойно и крепко спал. Я вглядывалась в его лицо, темное от загара, и все пыталась понять, что же произошло между ним и Лешим, раз Леха так бешено ревнует. Муж судорожно вздохнул во сне, и я осторожно погладила его по груди, приложилась губами к уху и зашептала:
– Я так тебя люблю, мой родной, так люблю, я жить не могу без тебя… Ты – все, что у меня есть…
– Я знаю, ласточка… – произнес вдруг Кравченко. – Знаю, всегда знал. Ты моя единственная. Прости, если я тебя обидел, но мне невыносимо думать, что ты будешь прикасаться еще к кому-то, кроме меня.
– Я каждый день прикасаюсь к огромному количеству раненых…
– Это совсем другое, ласточка. Это чужие, незнакомые люди, это твоя работа. Я не хочу делить тебя с Лешим, понимаешь? Впервые в жизни у меня есть что-то, вернее – кто-то только
