Мы не хотим чувствовать себя фриками, непохожими на остальных, обособленцами. Мы хотим быть такими, как все, – или по крайней мере такими, какими нас призывают быть телевизионные рекламы «Виагры», ботокса или долговой консолидации. В стремлении к нормальности мы игнорируем то, что должны игнорировать. Мы покрываем то, что должны покрывать. Мы не принимаем во внимание то, чем должны пренебрегать, дабы держаться за иллюзию идеально упорядоченного блаженства.
И, может быть, так сильно желая быть по-своему нормальными, мы с Джейсоном и стали нормальными.
Раз-два в полгода я «брала отгул». Работающей мамочке нужна пауза, не так ли? И мой внимательный, заботливый муж позволял мне время от времени «отдохнуть в спа». А потом засиживался допоздна за компьютером, склоняясь над клавиатурой и сердито стуча по кнопкам. И я, добрая и понимающая супруга, никогда не жаловалась, что у моего мужа такая тяжелая работа.
Мы не мешали друг другу. Оставляли без внимания то, что приходилось оставлять без внимания. И между тем вместе наблюдали, как Ри катит по тротуару на своем первом трехколеснике. Мы вместе приветствовали ее первый «бултых» в бассейн. Мы смеялись, когда она впервые вошла на цыпочках в холоднющий Атлантический океан и с воплем выскочила на берег. Мы не могли на нее нарадоваться. Мы с восторгом ловили каждый ее смех, каждую улыбку, каждую отрыжку и каждое слово, скатывающееся с ее языка. Мы поклонялись ее невинности, ее независимому духу, ее смелости. И, возможно, любя ее, мы также учились любить друг друга.
По крайней мере, так я это ощущала.
Однажды вечером, ближе к концу лета, когда Ри готовилась пойти в сад, а я – в школу, уже в качестве учительницы, мы с Джейсоном засиделись допоздна. Он поставил диск Джорджа Уинстона. Что-то мягкое и мелодичное. Мы с Ри постоянно пытали его рок-н-роллом, но он всегда тяготел к классической музыке. Закрывал глаза и погружался в какое-то свое забытье. Иногда мне даже казалось, что он спит, но потом, присмотревшись, я понимала – нет, не спит и даже напевает что-то себе под нос.
В тот вечер мы сидели на маленьком диванчике. Джейсон положил руку на спинку и рассеянно растирал мне пальцами затылок. Легкие, нежные, почти ласкающие прикосновения. Когда это случилось в первый раз, я растерялась от неожиданности. Потом научилась сидеть тихо, не говоря ни слова. Мне были приятны эти прикосновения грубых мужских пальцев. Он поглаживал мои плечи, перебирал волосы, иногда потирал мне затылок, и я выгибалась под его рукой и только что не мурлыкала от удовольствия.
Однажды я попыталась ответить тем же и почесать ему спину, но едва приподняла рубашку, как он встал и вышел из комнаты. Больше я таких попыток не предпринимала.
Муж, поглаживающий шею жены, сидящей рядом на диванчике… Таков наш крохотный уголок нормальности.
– Ты веришь в рай? – спросила я небрежно. В тот вечер мы смотрели какой-то фильм с Харрисоном Фордом, в котором мстительный призрак первой жены героя наводил ужас на домашних.
– Может быть.
– А я не верю.
Его пальцы мягко двинулись от мочки моего уха вниз, по шее… потом пустились в обратный путь. Муж ласкает жену. Жена уютно пристроилась возле мужа. Нормально. Абсолютно нормально. Настолько нормально, что порой, когда я просыпалась в постели одна, сердце разрывалось на тысячу кусочков. Но я вставала на следующее утро, и все повторялось. Иногда в моей голове звучал голос матери: «Я знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю кое-что, чего не знаешь ты…»
В конце концов она оказалась права. Достигнув зрелого возраста – двадцать один год! – я познала все великие истины жизни: можно любить и при этом чувствовать себя невероятно одинокой. Можно получить все, чего хотела, и понять, что ты хотела не того. Можно иметь мужа, умного и сексуального, и при этом быть почти что вдовой. Можно смотреть на чудесную, драгоценную дочку и завидовать ей, потому что он любит ее, а не тебя.
– Просто не верю, – говорю я. – Никто не хочет умирать, вот и всё. Поэтому люди придумывают сказки о вечной жизни после смерти, чтобы не бояться. Но если подумать как следует, смысла в этом никакого нет. Без печали не может быть счастья, а значит, и состояние вечного блаженства не будет таким блаженным. Я бы даже сказала, оно может изрядно раздражать. Не к чему стремиться, нечего желать, нечего делать. – Я взглянула на него. – Ты не выдержал бы там и минуты.
Джейсон лениво улыбнулся. В тот день он не побрился, а мне его небритость даже нравится; щетина – прекрасное дополнение к темно-карим глазам и вечно взлохмаченным волосам. Люблю этот образ плохого парня.
Как бы я хотела потрогать его колючий подбородок, пройтись ладонью по линии скулы, найти то место у основания горла, где бьется пульс… Как бы я хотела узнать, бьется ли он так же сильно, как мой…
– Я однажды видел призрака.
– Правда? Где? – Я не поверила ему, и он это понял, но все равно беспечно улыбнулся.
– В старом доме, возле которого жил. Все говорили, что там бывают привидения.
– И ты решил проверить? Испытать свою мужественность?
– Я бывал у его владелицы. К несчастью, она скончалась накануне вечером. Когда я пришел, она, мертвая, лежала на диване, а рядом сидел ее брат, что было довольно любопытно, поскольку он умер за пятьдесят лет до нее.
Моих сомнений он не рассеял.
– И что ты сделал?
– Сказал «спасибо».
– Почему?
– Потому что однажды, давно, ее брат спас мне жизнь.
Я нахмурилась, неожиданно взволнованная прозвучавшей в его голосе робостью и, что хуже, теми ощущениями, что передались через тысячу разбуженных его прикосновением нервных окончаний.
– Между нами всегда будет так? – внезапно спросила я.
– Будет как? – Он уже убирал руку, и лицо его снова замкнулось.
– Вот так. Эти половинчатые ответы. Эта полуправда. Я задаю простой вопрос, ты выдаешь кусочек информации, но скрываешь остальное.
– Не знаю, – спокойно сказал он. – Между нами всегда так будет?
– Мы ведь женаты! – нетерпеливо выпалила я. – Женаты целых три года. Мы должны доверять друг другу. Делиться самыми темными тайнами или хотя бы рассказать, кто мы и откуда. Разве брак – не разговор, который длится вечно? Разве мы не должны заботиться друг о друге, полагаться друг на друга, оберегать друг друга?
– И кто же так говорит?
Я вздрогнула. Покачала головой.
– Что ты имеешь в виду?
– То и имею. Кто это говорит? Кто устанавливает правила? Все эти ожидания? Муж и жена должны оберегать друг друга. Родители должны заботиться о ребенке. Сосед должен присматривать за соседом. Кто устанавливает эти правила и много ли пользы тебе от них?
Джейсон говорил негромко, но я знала, что стоит за его словами, и сжалась от прозвучавшей в них суровости.
– Расскажи мне о своей матери, Сэнди.
– Перестань.
– Ты заявляешь, что хочешь знать мои секреты, но держишь при себе свои.
– Моя мать умерла, когда мне было пятнадцать лет. Всё. Точка.
– Сердечный приступ, – он повторил мои же слова.
– Такое случается. – Я отвернулась.
Через секунду Джейсон погладил меня по щеке, кончиками пальцев коснулся моих опущенных ресниц.
– Между нами всегда будет так, – негромко сказал он. – Но с Ри так не будет.
– Есть вещи, которые, потеряв, уже не вернешь, – прошептала я.
– Знаю.
– Даже если хочешь вернуть. Даже если пытаешься, молишься и начинаешь все заново. Это ничего не меняет. Невозможно, зная что-то, притворяться, что не знаешь.
– Понимаю.
Я поднялась с диванчика. Мне было не по себе. Я чувствовала запах роз. Ненавистный запах. Почему он преследует меня? Почему не оставляет? Я убежала из родительского дома. Убежала из родного города. Эти треклятые розы должны оставить меня в покое.
– Она была психически больной, – выдавила я. – Буйной алкоголичкой. Она… она такое вытворяла, а мы ее покрывали. Мы с отцом. Мы каждый день терпели ее издевательства и никому не сказали ни слова. Знаешь, каково это – жить в маленьком городишке? Приходится соблюдать приличия.
– Она била тебя.
Я рассмеялась, но смех получился не очень приятный.
– Кормила крысиным ядом, а потом смотрела, как врачи промывают мне желудок. Я была для нее инструментом. Красивой куколкой, которую она ломала каждый раз, когда хотела привлечь к себе внимание.
