— В отличие от Дэвида, Идэль мне доверяет, — возразил Фольгорм. — Нет, вопросов не будет. Если мы сделаем все быстро, наше Целое воплотится в этом мире прежде, чем кто–либо сумеет понять, что происходит.
— «Мы»? — переспросил Лийеман, — Какова моя роль в твоем замысле?
— Я не уверен, что, даже получив ключ приора, смогу внести Частицу в Источник, — признался Фольгорм. — Я буду хозяином Круга и смогу произвольно менять его структуру, но в том, что связано с нашей подлинной силой… здесь у меня нет уверенности. Я чувствую ее, как и всякий Причащенный, но я понятия не имею, как ее воплощать в это мире, как соединять ее с той магией, что господствует сейчас. Кариглему, твоему отцу, было ведомо больше. Он даже пытался разработать специальный заклинательный язык, которым можно было бы описать действие силы Древнего. Ты был рожден для того, чтобы проникнуть в это волшебство еще глубже, постигнуть его максимально полно. Поэтому я отдам ключ приора тебе. Но сначала ты должен пройти посвящение и принять Частицу. У нас их две. Одна — тебе, как это и было предназначено, вторая — Тертшауру.
Лийеман расплылся в улыбке.
— Как хорошо, что ты все–таки решил отдать ее мне! Я так боялся, что не получу ее и не выполню свою миссию.
— Мне бы пришлось рискнуть самому, если бы не удалось получить вторую, — сказал Фольгорм. — Но, как видишь, все складывается наилучшим образом. Идем прямо сейчас. Скорпионцы держат под контролем Старый дворец, но мне не станут чинить препятствий. Все уже знают о том, что я должен стать преемником Вомфада, а о его смерти еще никому не известно — вряд ли Эрдан станет кричать о сегодняшних событиях на каждом ушу Идем.
— Подожди!.. — Лийеман предупреждающе поднял Руку.
Фольгорм проследил за направлением его взгляда. Юноша смотрел на Дэвида.
— Что?
— Мне показалось, он пошевелился.
— Не может быть, — сказал Фольгорм. — Чары на месте.
— В его энергетическом поле произошел какой–то сдвиг.
— Где? Я ничего не вижу.
— Он как будто пытался сбросить заклятье. Потом все вернулось на место, — объяснил Лийеман. — Знаешь, я думаю, ты зря не снял с него артефакты. Вот это колечко… и амулет. Там могут быть какие–нибудь скрытые чары, отторгающие чужеродное волшебство. Мы уйдем, а он тут очнется. Вот это будет весело.
— Ты прав. — Фольгорм встал и сделал то, что, по уму, следовало сделать сразу после пленения: избавил пленника от лишних предметов. Он не сделал этого потому, что не рассматривал жениха Идэль как угрозу. Но Лийеман прав: следует учесть любую мелочь. Тот, кто безупречен во всем, неизменно удачлив — так он, кажется, говорит?…
Когда Фольгорм вернулся к столу, Лийеман разливал остатки вина.
— Не время. Пойдем, — сказал Фольгорм. — После будем пировать.
— Хочу предложить тост, — Лийеман поднял бокал. — Мы на самом пороге. Нельзя просто так вот взять все и сделать, как будто происходит что–то обыденное. Мы входим в очень необычное время. И я хочу за это выпить.
Фольгорм не стал спорить. Причащенному были чужды эмоции, однако этот Причащенный жил в оболочке из человеческого тела и человеческой души. Поэтому он выражал свои реакции так, как было бы свойственно настоящему Фольгорму на его месте — радовался и печалился, восторгался и гневался. Все это было игрой, но игрой настолько искусной, что серебряная маска подчас верил в нее и сам. Чтобы выжить, он притворялся — притворялся прежним собой, еще неизмененным. Актер и роль срослись так тесно, что уже было не различить, где кто. Все это временно, конечно. Необходимость, которая отпадет, когда Древний вернется. Тогда он исчезнет как часть, сбросит надоевшую оболочку, делающую его до некоторой степени самостоятельным индивидуумом, и растворится в Едином. Но до тех пор, пока этого не произошло, оболочка нужна. Лийеману еще предстоит стать настоящим избранником — сейчас он все еще лишь человек, пусть и совершенно подготовленный для своей великой роли. Но — человек: и ему, человеку, важны все эти глупые условности, нужно как–то отмечать знаменательные события. Фолъгорму это не нужно. Зато ему нужно сохранить добрые отношения с Лийеманом — иллюзию человеческой упорядоченности окружающего, к которой непричащенный мальчишка неизбежно привязан. Фольгорм поднял свой бокал.
— За удачу! — провозгласил Лийеман. — За будущее, которое мы определяем сами.
Фольгорм кивнул. Они осушили бокалы и поставили их на стол.
— Пойдем, — потребовал Фольгорм.
— Еще мгновение.
Лийеман подошел к Дэвиду, который по–прежнему пребывал в бессознательном состоянии, и несколько секунд рассматривал его лицо. Фольгорм так и не смог понять, каковым было выражение лица самого Лийемана при этом: задумчивость? напряженный поиск ответа на какой–то вопрос? скрытое торжество?…
— Да, пойдем. — Лийеман повернулся. Фольгорм попытался соткать магический путь… и не смог. Заклинание выходило каким–то кособоким, контура гэемона не могли удержать плетений. Он попытался еще раз. Совсем плохо. Сознание помутилось. Он все еще не понимал, что происходит. Сделал шаг. Упал на колено. Увидел, с каким напряженным любопытством смотрит на него Лийеман. Попытался сотворить еще одно заклинание — уже не для перемещений, а для простейшей диагностики, но не сумел сделать и этого. Упал на бок. Попытался встать — вновь упал, на этот раз окончательно. Сознание еще тлело… еле–еле.
— Это яд, — сказал Лийеман, подойдя ближе. — Яд без вкуса и запаха, блокирующий колдовские способности. Помнишь, ты сам дал мне его? Ну конечно же, помнишь…
Лийеман подтащил к лежащему человеку один из стульев и попытался утвердить его так, чтобы одна из ножек упиралась Фольгорму в живот. Однако стул в результате принял неустойчивое положение. Тогда Лийеман достал меч, воткнул его в Фольгорма, повернул, вытащил, и в образовавшееся отверстие погрузил ножку стула. И сверху уселся сам. Кровь, сочащуюся из раны и запах дерьма, распространяющийся от разорванного кишечника, он как будто бы совершенно не замечал, все его внимание было приковано к лицу Фольгорма. Взгляд Лийемана — чистый взгляд ребенка, пришпилившего бабочку к кусочку картона и теперь с безграничным интересом наблюдающего, как эта бабочка дергается и сучит лапками.
— Я знаю, что у тебя есть какая–то регенерационная система, которая сейчас очень бодро выводит яд из организма, — сказал Лийеман. — Эта же система, вероятно, не дает тебе до конца утратить сознание. Но прежде чем к тебе вернется хоть какая–то свобода движений, пройдет, как минимум, минут пять — мне этого времени вполне хватит, чтобы сказать несколько прощальных слов. Не хочу просто убивать тебя, без объяснений. Ведь и в самом деле все, что делаешь, нужно делать красиво, и тогда вся жизнь станет искусством и удовольствием. Поэтому я хочу объяснить, хочу, чтобы ты понял, прежде чем сдохнешь в шаге от своей Великой Цели. Раньше эта Цель была и моею. Целых семнадцать лет. Всю жизнь. Огромное время. Меня зачали ради нее, родили ради нее, воспитывала ради нее, учили рада нее. Все — для того, чтобы воплотить Древнего. Интересно, в те дни, когда Аллайга прислала сюда моего отца, чтобы он прошел посвящение в Круге, а потом принял Частицу — интересно, испытывал ли он те же чувства, которые испытывал я? Изумление перед разнообразием мира, поразительный, густой аромат человеческих отношений, который бьет в голову, как… — Лийеман сжал кулак и на секунду задумался, подыскивая подходящее сравнение. — Как крепкое вино. Отношений, которые привязывают к себе как наркотик. Ненависть, любовь, страсть, вожделение. Я и не представлял, в каком тусклом, бесцветном мире жил до тех пор, пока, его не раскрасили этими красками. Миналь влюбилась в меня и захотела, чтобы я на ней женился. Я ответил, что постель — это еще не повод. Ба! Я и не ожидал, что возможен такой шквал эмоций. Она чуть не выцрапала мне глаза. Пожалуй, я все–таки женюсь. Это должно быть что–то с чем–то. Обиды на пустом месте, бессмысленная ревность, беспричинный гнев — это же просто великолепно! Меня семнадцать лет держали на голодном пайке, все было разумно, взвешенно, целесообразно, предопределенно… Боги мои, какая скукотища! А теперь меня будто вводят в королевский дворец, где все столы уставлены изысканными блюдами, и каждое следующее блюдо — восхитительнее и желаннее предыдущего. Я готов петь оды людскому вожделению, славить действия без причин, поклоняться совершеннейшему хаосу их сердец! Это так здорово. Так необычно. Я раньше такого не видел. Человеческий мир — это царство абсурда. Я не хочу возвращаться туда, вде все понятно и предельно просто — нет, пусть лучше все будет сложно и непонятно. Так интереснее. Конечно, — Лийеман кивнул Фольгорму так, как будто бы тот пытался возразить. Но возражать Фальгорм не пытался, он просто дергался, захлебываясь собственной кровью, которая, перемешавшись с кусочками пережеванной пищи, по пищеводу проникла в горло и наполнила рот. — Конечно, ты можешь возразить, что мне известна только текущая ситуация, а вот когда я приму Частицу и тем паче когда будет наконец воплощен Древний — все изменится, я испытаю то, чего не испытывал никогда. Глядя на своих родителей… Хотя мне их сложно назвать «родителями», посмотрев на семьи в Кильбрене, я понимаю, что у меня–то самого семьи никогда не было и близко, были два воспитателя, которые сначала заделали меня, а потом учили, подготавливая к моей грядущей, чрезвычайно важной роли. Так вот, глядя на Аллайгу и Кариглема, да и на тебя, неудачник, и сравнивая вас с теми, кто нисколько не озабочен служению нашему Великому Делу, я сильно сомневаюсь в том, что мне нужен этот опыт. Потому что есть у меня подозрение, что это и не опыт вовсе, а лишение опыта, превращение в некую функцию, детальку самодвижущегося механизма. Может быть, это и есть Цель. Может быть, так и надо. Может быть, я просто разучился понимать самоочевидные вещи. Но! У меня лишь один вопрос Вот Древний придет и переделает все по–своему. Сожрет этот мир, займется другими. А что будет вместо театра абсурда? Голая сцена? Очевидно, да, ведь не драма же и не комедия нас ожидают в том миропорядке, который он тут заведет. И что в итоге? Где я в этом замечательном царстве найду вожделеющих юных красоток, ждущих, чтобы такой галантный кавалер, как я, обратил на них внимание? Где я отыщу — там, где все едино, где все во всем и нет ни страстей, ни конфликтов — дворянчиков, ненавидящих меня самой лютой, искренней ненавистью за то, что я посмел понравиться вышеупомянутым красоткам больше, чем они? Где я найду предательства, интриги, эстетику смерти и боли, верную дружбу, честь, ревность и презрение? Ты хочешь вызвать Древнего, а ведь я еще не успел трахнуть всех симпатичных девушек в Геиле — в своем ли ты уме?!
