— Вы говорите о княгине Рине, монсеньер?
— Да, я действительно хотел побеседовать о супруге маршала де Ламот-Удана. Я уже два дня с ней не виделся, но в последнюю нашу встречу она была так бледна, немощна, слаба, что либо я сильно заблуждаюсь, либо она смертельно больна и через несколько дней ее душа вознесется к Богу.
— Княгиня очень тяжело больна, вы правы, ваше преосвященство. Она отказывается от докторов.
— Знаю. Могу сказать, не боясь ошибиться, что очень скоро душа княгини оставит свою земную оболочку. Но состояние ее души ужасно меня беспокоит! Кому доверить ее в эту ответственную минуту? Кроме вас, маркиза, все окружающие ее люди лишь разрушают то, что мы сделали ради ее спасения. Так как она не может оказать сопротивления, у нее нет воли, нет сил, на нее любой может оказать давление, и как знать, что злые люди способны сделать с несчастным созданием?
— Никто не имеет над княгиней власти, — возразила маркиза де Латурнель. — Ее безразличие и слабость являются гарантией ее спасения; она повторит и исполнит все, что от нее потребуют.
— Да, маркиза, возможно, вы могли бы на нее повлиять. Пожалуй, я бы тоже мог. Но раз она, как вы говорите, повторит и исполнит все, что от нее потребуют, значит она способна и на зло, если подвернется дурной советчик.
— Кто осмелится на такую наглость, вернее, на такую низость? — удивилась маркиза.
— Тот, кто имеет большее влияние на ее разум, тот, в чьем присутствии ее совесть приходит в сильнейшее смущение, — словом, ее муж, маршал де Ламот-Удан.
— Но мой брат никогда и не думал оказывать влияние на настроения жены!
— Перестаньте заблуждаться, маркиза, ведь он ее мучает, оказывает на нее давление, бросает в ее душу семена своего безбожия. Бедняжка получила тысячи ран. Поверьте: если мы не примем меры, он покончит с ее благочестием.
— Если бы мне об этом сказал кто-нибудь другой, ваше преосвященство, я бы ему не поверила.
— Если бы об этом не сказал сам маршал, я тоже этому не поверил бы… Я только что был у него, и в пылу разговора, когда он излагал мне свои убеждения, я поймал его на несправедливости; но это было только начало спора. А знаете, чем он закончился? После нескольких неслыханных выражений, которые и представить-то невозможно в устах приличного человека, он мне категорически запретил — этому трудно поверить! — быть впредь духовником княгини.
— Боже правый! — ужаснулась маркиза.
— Вы дрожите, маркиза?
— Эта новость наполняет мое сердце страданием, — отвечала святоша.
— Вам предстоит прекрасная миссия, дорогая маркиза: речь идет о том, чтобы вырвать эту душу из-под его ярма! Вы должны спасти, чего бы это ни стоило, даже ценой собственной жизни, гибнущее существо. Я рассчитывал на вас, дорогая моя кающаяся грешница, и смею надеяться, что не ошибся?
— Ваше преосвященство! — в неистовом возбуждении воскликнула маркиза. — Через четверть часа я увижусь с маршалом, а через час уже приведу его к согласию; он будет раскаиваться и попросит прощения. Это так же верно, как то, что я верю в Бога!
— Вы не понимаете меня, маркиза, — начиная терять терпение, продолжал епископ. — Речь идет не о маршале, и, между нами говоря, умоляю вас не только не сообщать ему о том, что здесь произошло, но даже ни словом не намекать на это. Мне не нужны извинения маршала. Я давно знаю, как относиться к тщете человеческих страстей. Я уезжаю, а перед отъездом прощаю его!
— Святой человек! — взволнованно прошептала маркиза, и ее глаза подернулись слезой.
— Все, чего я от вас прошу, — продолжал монсеньер Колетти, — это иметь перед моим отъездом уверенность в том, что несчастное создание остается в хороших руках. Иными словами, я вас умоляю, дорогая маркиза, отправиться, не теряя ни минуты, к супруге маршала де Ламот-Удана и уговорить ее, чтобы вместо меня ее исповедником стал достойный аббат Букмон. Я буду иметь удовольствие увидеться с ним сегодня вечером и передать свои секретные указания по этому поводу.
— Не пройдет и часа, ваше преосвященство, как аббат Букмон будет принят княгиней Риной в качестве духовника, — пообещала маркиза. — Это было бы сделано и через четверть часа, если бы я сейчас не ждала достойного аббата с визитом.
Не успела она договорить, как в будуар вошла камеристка и доложила о приходе аббата Букмона.
— Пригласите господина аббата, — торжествующе произнесла маркиза.
Камеристка вошла и сейчас же вернулась в сопровождении аббата Букмона.
Его немедленно ввели в курс дела, сообщив, что монсеньер уезжает и супруга маршала де Ламот-Удана остается без исповедника.
Аббат Букмон, не смевший и надеяться, что его изберут для такой высокой цели, не сдержал радости при этом известии. Стать своим человеком в знатном семействе, в роскошном особняке Ламот-Уданов! Быть домашним священником в этой известной семье — да об этом можно было только мечтать! Достойный аббат и помыслить о таком не смел, он был потрясен, узнав, какое счастье свалилось ему на голову.
Маркиза де Латурнель попросила у двух священников позволения удалиться ненадолго в туалетную комнату и оставила их наедине.
— Господин аббат! — приступил к делу епископ. — Я обещал вам предоставить при первом же удобном случае средство проявить себя. Вот вам подходящий случай! А средство у вас в руках.
— Ваше преосвященство! — вскричал аббат. — Вы можете быть уверены в вечной признательности вашего преданного слуги.
— В сложившихся обстоятельствах мне действительно нужна ваша преданность, господин аббат, и не ради меня самого, а ради нашей святой веры. Я уступаю вам свое место судии и смею надеяться, что вы будете действовать так, как поступил бы я сам.
Эти слова, произнесенные в несколько торжественном тоне, пробудили смутное подозрение в душе аббата Букмона, которому и без того свойственна была инстинктивная недоверчивость.
Он поднял на епископа глаза, и в его взгляде ясно читалось: «Куда, черт побери, он клонит? Надо держаться настороже».
Епископ, не менее осторожный, чем его собеседник, догадался о его сомнениях и поспешил их развеять.
— Вы большой грешник, господин аббат, — заметил он. — Предлагая вам почетную должность, я даю вам возможность искупить ваши самые тяжкие грехи. Быть духовным наставником госпожи де Ламот-Удан — богоугодное и плодотворнейшее дело. Следовательно, чем больше вы будете стараться, тем больше это будет вам же на пользу. Через три дня я уезжаю. Для всех я отправляюсь в Китай, но только вы будете знать правду: я еду в Рим. Именно туда вы станете отправлять мне письма, в которых со всеми возможными подробностями вы должны описывать свои впечатления о состоянии души уважаемой госпожи де Ламот-Удан, а также как обстоят дела.