такими же голыми лампами и табуретом. Но здесь обстановку дополнял металлический стол, и еще больше металла было в глазах офицера, который восседал за ним. Вперив в меня весьма красноречивый взгляд, он указал на мою расчлененную одежду, «дипломат» и обувь.
– Меня зовут полковник Неуредан, и я тебе не завидую.
– Вы со всеми журналистами-межпланетниками обращаетесь подобным образом?
– Никакой ты не журналист, – изрек он с теплотой двух жерновов, трущихся друг о друга. – Документы липовые. Кроме того, у тебя в ботинках молекусвязные генераторы.
– Разве их ношение запрещено законом?
– Здесь, на Пасконжаке, запрещено. Наш закон карает за все, что угрожает безопасности Монетного Двора и выпускаемых им межпланетных кредитов.
– Но ведь я ничего плохого не сделал!
– Все, что ты сделал, плохо. Подделка документов – раз. Нелегальное проникновение на охраняемую территорию – два. Усыпление охранника – три. Любое из этих преступлений учтено нашим уголовным кодексом. Четырнадцать пожизненных сроков – вот что тебе светит! – От его голоса, и без того угрюмого, повеяло могильной жутью. – И даже кое-что похуже.
– Шутите? Что может быть хуже четырнадцати пожизненных сроков?
Как ни силился я держать себя в руках, голос мой прозвучал надтреснуто.
– Смертная казнь. Кража на Монетном Дворе карается смертью.
– Но ведь я ничего не украл!
Проклятый голос! Дрожит, чтоб его!
– Очень скоро мы это выясним. Приняв решение чеканить пятисоттысячные монеты, мы надлежащим образом позаботились об их защите. Подсыпали в материал микроскопические приемники, улавливающие особый сигнал на особой частоте. А еще – звуковые устройства, выдающие их местонахождение.
– Ну и глупо! – заявил я с ничем не обоснованной бравадой. – Здесь это не сработает. Столько монет…
– Все они уже в надежном хранилище под десятью футами свинца. Если хоть одна монета – снаружи, мы ее услышим.
Будто в подтверждение его слов вдали раздался колокольный звон. Железную физиономию моего инквизитора украсила ледяная улыбка.
– Это они, – вымолвил он.
Мы просидели в молчании несколько долгих минут. Наконец раскрылась дверь, и знакомые охранники бросили на стол знакомый мешок. Офицер взял его за уголок, медленно приподнял, и на стол со звоном посыпались монеты.
– Так вот они какие! А я и не…
– Молчать! – громыхнул полковник. – Они похищены из чеканного цеха. Найдены в трубе плавильной печи вместе с орудиями преступления.
– Ничего не доказывает.
– Все доказывает!
Он метнулся ко мне с проворством змеи, схватил за руки и хлопнул ими по прозрачной пластине на столе. Над ней тотчас возникла голограмма моих отпечатков.
– На монетах нашлись «пальчики»? – спросил он, оглядываясь через плечо.
– Сколько угодно, – ответил призрачный голос. На столе отъехала крышка ящичка, явив нашим глазам что-то вроде фотоснимков. Полковник рассмотрел снимки и, опуская их в щель возле пластины, снова согрел меня улыбкой айсберга. В воздухе образовалась вторая голограмма. Подчиняясь прикосновению офицерского пальца к пульту управления, она подплыла к первой и наложилась на нее.
Изображения померцали и слились воедино.
– Совпадают! – торжественно заключил Неуредан. – Если хочешь, можешь представиться, чтобы мы правильно высекли на обелиске твое имя.
– При чем тут обелиск?! И при чем тут смертная казнь? Это противоречит галактическим законам!
– Здесь галактические законы не действуют, – произнес он назидательным тоном кладбищенского сторожа. – Здесь действуют только законы Монетного Двора. Его приговор обжалованию не подлежит.
– А как же суд… – промямлил я, и в голове заплясали видения: адвокаты, присяжные, кассации, апелляции…
В его голосе не было и тени сочувствия, а с лица бесследно исчезла даже улыбка айсберга.
– На Монетном Дворе кража карается на месте преступления. Суд проводится после исполнения приговора.
Глава 2
Я еще совсем молод, но вряд ли состарюсь. Вступая на преступную стезю, человек подчас здорово сокращает свой жизненный срок.
…И вот я здесь, и хотя мне нет и двадцати, я успел повоевать на двух войнах, побывать в плену и под ружьем, пережить трагическую кончину моего лучшего друга Слона и познакомиться с впечатляющей личностью – великим искусственным разумом по имени Марк Четвертый. Неужели это все? Неужели в моей жизни больше ничего не случится?
– Черта с два! – выкрикнул я.
Два охранника еще крепче сжали мои руки и поволокли меня по коридору. Третий вооруженный конвоир прошел вперед и отпер камеру, а тот, что замыкал шествие, двинул меня стволом по почкам. Они были хорошо натасканы и не считали ворон. И смотрелись весьма внушительно – рослые такие, упитанные. А я был невысок и худощав и вдобавок съежился от страха.
Как только отворилась дверь камеры, охранник с ключами повернулся ко мне и отомкнул наручники. И крякнул, когда я двинул его коленом в живот. Он повалился навзничь в камеру, а я схватил запястья двух его приятелей, бдивших справа и слева от меня, и в невероятном, спазматическом усилии скрестил собственные руки. Их черепа восхитительно щелкнули друг о дружку, а я в тот же миг прыгнул назад и затылком врезал по переносице четвертому охраннику.
Времени на все про все ушло поразительно мало. Еще две секунды назад скованный хнычущий узник заслуживал разве что брезгливого сочувствия, зато теперь один конвоир скрылся с моих глаз, двое стонали на полу, держась за головы, а четвертый зажимал окровавленный нос. Они явно не предвидели такого поворота событий. А вот я – предвидел.
Я припустил со всех ног той же дорогой, которой меня привели, проскочил в незапертую дверь и лязгнул ею, отгородясь от хриплых и злобных воплей. Дверь сразу задергалась под глухими ударами здоровенных туш, а меня сзади обхватили неласковые ручищи, и грянул победоносный рев:
– Попался!
Разве этого олуха не предупредили, что у меня черный пояс? Что ж, он это выяснил – не самым приятным образом. И вот, прикрыв глазки, он сопит на полу, а я снимаю с него оружие и мундир. Он не протестовал, но и не поблагодарил, когда я накинул арестантскую дерюгу на его бледные телеса, прикрыв от чужих любопытных глаз черное кружевное белье. Не стану врать, что его шмотки пришлись мне впору – фуражка, к примеру, съезжала на глаза, – но в таких обстоятельствах разве кривят нос?
В этом отрезке коридора было три двери. Одна, только что запертая мною, ходила ходуном под натиском разъяренных конвоиров. Через вторую меня тащили в камеру, поэтому не требовалось особого ума, чтобы воспользоваться ключами бесчувственного охранника и отпереть третью, ведущую, как выяснилось, в кладовую, где сумрачные стеллажи с незнакомыми вещами тянулись вглубь и там пропадали. Все это выглядело не слишком многообещающе, но выбирать не приходилось. Я подскочил к входной двери, распахнул ее настежь
