Старый врач маршала, которого княгиня упорно отказывалась принять, прибежал на зов Грушки и по тревожным симптомам определил, что это предсмертный приступ и что княгине осталось жить не больше суток.
Маршал прибыл в то время, когда врач выходил из апартаментов черкешенки.
Увидев мрачное лицо доктора, г-н де Ламот-Удан все понял.
— Княгиня в опасности? — спросил он.
Доктор грустно кивнул.
— Ее нельзя спасти? — продолжал маршал.
— Невозможно, — отвечал доктор.
— Из-за чего она, по-вашему, умирает, друг мой?
— Тоска…
Маршал внезапно помрачнел.
— Вы полагаете, доктор, — печально сказал он, — что я лично мог причинить княгине боль?
— Нет, — покачал головой врач.
— Вы знаете ее уже двадцать лет, — продолжал г-н де Ламот-Удан. — Вы, как и я, наблюдали за тем, что княгиня находилась непрестанно в состоянии, так сказать, летаргии. Когда я вас об этом спросил, вы привели мне тысячу похожих примеров, и я решил, что, как вы мне и говорили, это дремотное состояние, в которое впадала княгиня по любому поводу, являлось результатом ее слабой конституции. Но в этот час вы объясняете ее смерть тоской. Объясните же, друг мой, вашу мысль, и если вы обратили внимание на что-то, не оставляйте меня в неведении.
— Маршал! — сказал врач. — Я не заметил никаких отдельных фактов, которые могли бы подтвердить это мнение. Но из их совокупности для меня ясно, что только тоской объясняется смертельная болезнь госпожи де Ламот-Удан.
— Это мнение светского человека или философа, доктор. Я же прошу вас дать научное объяснение, представить мнение врача.
— Господин маршал! Настоящий врач — философ, который изучает тело лишь для того, чтобы лучше узнать душу. За госпожой де Ламот-Удан я наблюдал внимательно, хотя это было и непросто. Но результат сомнений не вызывает, маршал. Это так же верно, как то, что мы сейчас стоим друг против друга. И я утверждаю, насколько это доступно человеку на основании общих фактов, что госпожу де Ламот-Удан сводит в могилу неизбывная и страшная тоска.
— Ваш ответ меня вполне удовлетворил, друг мой, — взволнованно сказал маршал, протягивая старому доктору руки. — И если я вас спрашивал, то не столько для того, чтобы знать ваше мнение, как ради того, чтобы укрепиться в собственном. Еще двадцать лет назад, друг мой, эта мысль пришла мне в голову. И если я ею не поделился ни с кем, даже с вами, человеком, которому я доверяю безгранично, то вот почему: я подумал, что страдание женщины, которую любит муж, объясняется только одним: она согрешила!
— Маршал! — перебил его доктор, покраснев. — Поверьте, что мне ни на минуту не приходила в голову эта мысль!
— Я в этом уверен, друг мой, — сказал маршал, крепко пожимая руки славному доктору. — Теперь прощайте! Не будет ли у вас какого-нибудь особого предписания, специального распоряжения относительно здоровья княгини?
— Нет, маршал, — отвечал врач. — Госпожа княгиня отойдет без болей, тихо: жизнь угасает в ней, словно свеча. Умирая, она спокойно закроет глаза, как бы засыпая, и смерть ее будет отличаться от сна лишь тем, что сон этот будет вечным.
Маршал де Ламот-Удан печально наклонил голову и еще раз на прощание крепко пожал доктору руку. Тот удалился.
Спустя минуту маршал вошел в спальню жены. Княгиня лежала на белых простынях — белолицая, беловолосая, в белых одеждах — и была похожа на мертвую невесту, покоящуюся в саване. Для полного сходства со смертным ложем в этой комнате не хватало только священника, свечей и серебряной чаши со святой водой.
Маршал де Ламот-Удан не смог сдержать дрожи.
Он не раз сталкивался со смертью на войне, и вид ее был для него не нов. Но ему, отважному воину, было непонятно, как можно безропотно ее принимать, не защищаясь и не пытаясь ее победить.
Эта тихая кроткая смерть, без протеста, без сопротивления, без какого бы то ни было возмущения вызывала в нем удивление.
Он почувствовал, как ноги у него подкосились, словно у малого ребенка, взвалившего на плечи непосильный груз: он благоговейно приблизился к кровати больной и ласково спросил:
— Вам плохо?
— Нет, — отозвалась княгиня Рина, повернув голову в его сторону.
— Вы больны?
— Нет, — снова сказала она.
— Я встретил выходившего от вас доктора, — продолжал настаивать маршал.
— Да, — кивнула черкешенка.
— Вам хочется чего-нибудь?
— Да.
— Чего же?
— Пригласите священника.
В это самое мгновение камеристка объявила о прибытии маркизы де Латурнель и аббата Букмона. На время исповеди маршал с маркизой удалились в будуар княгини.
Мы знаем грехи г-жи де Ламот-Удан, а потому не станем повторяться, рассказывая читателям о ее исповеди.
Аббат Букмон, слушая рассказ о грехах княгини, очень скоро понял, насколько ответственное поручение дал ему монсеньер Колетти: г-ну Рапту была уготована достойная месть.
— Сестра! — обратился аббат к умирающей. — Вы осознаете, насколько велик ваш грех?
— Да, — ответила она.
— Вы пытались его загладить?
— Да.
— Каким образом?
— Раскаянием.
— Этого хотя и много, но недостаточно. Существуют более действенные способы для исправления грехов.
— Познакомьте меня с ними.
— Если человек украл, — после минутного размышления заговорил аббат, — то, по-вашему, его раскаяние равносильно возвращению украденной вещи?
— Нет, — сказала умирающая, не догадываясь, куда клонит аббат.
— Ваши грехи, дорогая сестра, сродни тому, о котором я веду речь, и искупаются тем же способом.
— Что это значит?
— Вы украли честь у своего супруга. Так как возместить его убытки невозможно, откровенное, честное и искреннее признание в грехе равносильно в вашем случае возвращению украденной вещи.
— Да что… — закричала было княгиня.
Внезапно она замолчала, словно боясь, что ее услышат. Она приподнялась, повернулась к аббату и так на него посмотрела, что он невольно вздрогнул, хотя был не робок.
— Вы дрожите, господин аббат? — спросила княгиня, не сводя с него пристального взгляда.
— Ну да, сестра! — смущенно пролепетал аббат.
— Вы сами дрожите при мысли о столь страшном искуплении, — в волнении продолжала умирающая.
— Да, сестра, я представляю себе возможные последствия такого признания и искренне вам сочувствую.
— Так вы беспокоитесь только за меня, господин аббат?
— Разумеется, сестра.
— Хорошо, — смирилась княгиня после минутного размышления. — Не будем больше говорить об этом и вернемся к тому способу искупления, который вы мне предлагаете.
