На самом деле воины мечтали поскорей убраться из Сарагана, понимая, что их появление в стране может быть истолковано как нарушение границы (каковым оно в действительности и являлось) и повлечь за собой войну с Зу‑Л‑Карнайном. А если и не войну, то смерть виновников — в бою или от руки палача. Перспектива была самая неприятная, и рыцари в душе негодовали на Коннлайха: уж если сам Аджа Экапад сбежал, то им и подавно нечего тут делать.
Граф и сам все прекрасно понимал. Рассчитывал только на заступничество Великой Кахатанны да еще хотел выяснить для себя несколько туманных моментов: ему нужно было вернуться в Кайембу с подробным и серьезным отчетом для гуахайоки.
— Аджа Экапад, — задумчиво молвила Каэ, выслушав короткий рассказ графа. Ему немногое было известно, но он постарался как можно точнее передать ей подробности. — Понятия не имею, каким образом он участвует в этой истории. А скажи‑ка, у вашего чародея нет ли, часом, каких‑нибудь особенных украшений?
— Вы же видели, госпожа, что он сам по себе как диковинное украшение. Ну, перстни там какие‑то носит… Что еще? Не припомню…
Юный оруженосец Коннлайха, все это время возившийся с конем своего господина, подошел к костру, чтобы получить дальнейшие приказания. И случайно услышал обрывок последней фразы.
— Если граф позволит, — пробормотал он, отчаянно смущаясь присутствия настоящей богини, — то я бы посмел напомнить, что маг Аджа Экапад прячет под одеждой странное украшение — золотую подвеску, изображающую соитие каких‑то отвратительных тварей. Никто бы и не знал о ее существовании, но как‑то на привале, когда он спал, украшение выскользнуло из‑под платья. И многие его видели. Крайне неприятное, мерзкое. Поэтому я и запомнил.
— Спасибо, — сказала Каэтана. — В сущности, я именно так и думала. Вот что, Коннлайх, ты должен торопиться. Поднимай своих людей и скачите немедленно в Кайембу. Дальше действуй по своему усмотрению: либо сам, либо через гуахайоку, но доведите до сведения короля Колумеллы, что Аджа Экапад весьма опасен. Но еще опаснее его украшение: оно причинит вред любому смертному, который решится к нему прикоснуться. Поэтому необходимо убить мага — а это будет нелегко — и утопить его тело либо в реке, либо в каком‑нибудь очень глубоком колодце. Колодец в таком случае засыпать землей и камнями. К талисману не прикасаться. Я думаю, что Аджа Экапад в столице уже не появится, и все же — сделай то, что я говорю.
— Конечно, госпожа.
Граф вскочил на ноги с такой резвостью, словно ему опять было пятнадцать лет и он торопился выступить в первый в своей жизни поход. Трубач выслушал его приказание и подал сигнал общего сбора. Не прошло и нескольких минут, как отряд рыцарей был готов отправиться в путь.
Они неслись по ночной равнине, под бездонным небом, в котором мириады звезд мерцали и переливались призрачным светом.
Каэ смотрела им вслед, испытывая странное чувство грусти и утраты. Она не обладала даром предвидения и потому не знала, что спустя три часа две сотни гемертских рыцарей под предводительством графа Коннлайха столкнутся с тысячным отрядом тагаров, которым командовал Альбин‑хан — двоюродный брат теперешнего правителя Джералана. Она не знала, что мятежный Альбин‑хан вторгся на территорию Сарагана с определенной целью и эта неожиданная встреча случилась как нельзя кстати для него.
В маленькой долине Эши, среди цветущих вишневых деревьев, гемерты были наголову разбиты и истреблены. Все. До единого человека. Коннлайх сражался как лев, несмотря на многочисленные раны, и убил множество врагов, но численный перевес тагаров был слишком велик. Не желая терять времени на это сражение, они просто расстреляли тех, кто оставался в живых, из луков в упор.
Гуахайока Гейерред не получил известий от своего старого друга.
Король Колумелла не узнал ничего ни о своем пропавшем чародее, ни о своих воинах, ни об опасности, которая подстерегает любого смертного или бессмертного, пожелавшего завладеть золотой подвеской Джаганнатхи.
* * *
Этот паломник не был похож на остальных, а вот чем — Нингишзида сказать не мог. Если Барнаба, пришедший к Храму Истины в поисках Каэтаны, сразу бросался в глаза и привлекал к себе всеобщее внимание, то нынешний посетитель выглядел вполне обычным человеком.
Средних лет, скорее грузный, чем мускулистый, седоватый, чуть выше среднего роста, он был ничем не примечателен, и по всему выходило, что верховному жрецу до него не было никакого дела. Однако паломник несколько раз попался последнему на глаза и… запомнился. Как‑то особенно запомнился, и Нингишзида просто диву давался, насколько часто он думает об этом человеке.
Дошло до того, что жрец заподозрил, что встречал паломника когда‑то прежде, что был с ним знаком — хотя как такое могло случиться: ведь Нингишзида никогда не выезжал за пределы своей страны? Наконец верховный жрец не выдержал и потребовал к себе самого любимого ученика, чтобы с ним обсудить эту странную ситуацию.
Волновался жрец недаром: Каэтана была в отъезде, а со всех концов Арнемвенда поступали самые неутешительные донесения. Занятые поисками талисманов Джаганнатхи и магического перстня, ошеломленные исчезновением Вахагана, Веретрагны и Шуллата, встревоженные появлением нового серьезного противника в лице Самаэля, бессмертные немного отвлеклись от происходящего в мире людей. А там все обстояло далеко не благополучно…
Бесконечные бунты и восстания сотрясали Таор и Тевер, а также восток громадной империи Зу‑Л‑Карнайна. По Фарре пронеслась эпидемия какой‑то загадочной болезни, от которой умирали в течение двух или трех дней. Жрецы и лекари тщетно пытались помочь больным. Население Фарры сократилось чуть ли не вдвое.
Одновременно с этой напастью появилась еще одна — странствующие проповедники, возвещавшие конец теперешнего Арнемвенда и всеобщую гибель в очистительном пламени. Спасение обещали только принявшим новый порядок и поддержавшим таинственного повелителя, который грядет на помощь умирающему миру из темноты. Тьма была объявлена в этих проповедях священной, и ссылались адепты нового владыки на то, что и во чреве матери темно, однако же это самое безопасное место для любого человека. Напуганные последними событиями люди были готовы поверить во что угодно — верили и в конец света.
С новой силой воспрянули порождения мрака и тьмы: урахаги, вампиры, сарвохи, мардагайлы — они повылазили из своих укрытий и стали нападать на человеческие поселения. Пока что случаи эти были единичными, и молва только‑только стала разноситься по округе, но мудрые люди видели в этих событиях признаки надвигающейся катастрофы.
В среде магов по‑прежнему царила смута. Единственное, что еще сдерживало их, — это недоверие, которое они испытывали ко всем на свете и друг к другу соответственно. Недоверие и подозрительность мешали им объединиться, однако этот день и час был недалек — и Нингишзида предвидел серьезные проблемы, которые вскоре возникнут у многих правителей. А главное — у Кахатанны.
Имана бурлила как котел, и только Хартум, Доганджа и Игуэй пока еще не рухнули в пучину войн.
Повсюду шныряли шпионы: но если разведчики сопредельных государств еще не волновали правителей Сонандана, то на слуг Мелькарта велась настоящая охота. Которая, впрочем, не всегда завершалась успехом.
Из восточных провинций Сонандана шли бесконечные отряды воинов под предводительством самых доблестных, мудрых и знатных вельмож. Даже те из них, кто долгие годы не бывал при дворе, живя в отдаленных провинциях и областях, сейчас почли своим долгом прибыть в столицу, дабы защищать Истину.
Нингишзида вспомнил о том, как появились у восточных ворот Салмакиды первые полки скаатов, и невольно рассмеялся своим мыслям: в Сонандане уже успели забыть о том, что жители далекой северо‑восточной провинции ездят верхом на мощных гривастых быках и что эта невероятная кавалерия выглядит грозно и внушительно.
Скаатами командовал князь Малан‑Тенгри, пятнадцатый в этом славном роду воинов. На его знаменах был изображен красный бык, пригнувший к земле голову и выставивший рога. Его всадники были вооружены длинными пиками, под основным острием которых располагались по три‑четыре крюка, кривыми мечами, похожими на меч Жнеца, и шипастыми палицами неимоверной тяжести.
Да и сами скааты весьма походили на своих любимых быков — такие же мощные, мускулистые, почти квадратные. У них были широкие плоские лица с огромными глазами, выступающие надбровные дуги и — у большинства — сплющенные носы с раздувающимися ноздрями. Выглядел этот народ весьма свирепо, и мало кто поверил бы, что именно он дал миру прекрасных композиторов и живописцев, что при дворе Тхагаледжи охотно исполняют музыку, созданную скаатами, и что ценители и коллекционеры соревнуются между собой за право владеть их картинами.
