Наконец родилась выработанная страданиями нескольких лет энергия, возмущение превозмогло, мысли о будущей судьбе ребёнка добавили отваги.
Был это день поздней осени, но пора ясная и тёплая. Леса озолотились уже предсмертными красками; по полям стелилась паутина; в воздухе была тишина дивного, грустного очарования.
У пани Спытковой была привычка прогуливаться верхом; однако с того времени, как овдовела, к охоте практически остыла; это развлечение, напоминающее ей о тяжёлых годах, когда оно было единственной забавой и минутой свободы, теперь ей стало безразличным.
Иногда, однако же, она велела подать скакуна, и люди к тому привыкли, что одна пускалась галопом в лес, по несколько часов сражаясь так с мыслями и болью, вдалеке от назойливых свидетелей. С полудня этого дня она позвонила и попросила подать ей лошадь, которая стояла почти всегда готовой. Привёл её конюший, который хотел сопровождать госпожу, но она его отправила, объявляя, что хочет одна совершить короткую прогулку.
В этом не было ничего необычного; поэтому она одна пустилась к своим любимым лесам и никто не удивился, что хотела насладиться прекрасным вечером. Порой происходят удивительные случайности, которых ничто объяснить не может, и от которых многое в жизни зависит. Пани Спыткова чувствовала и знала, что, не ища, встретит в этот день этого Яксу. Поэтому отпустила поводья коню и ускорила его бег в ту сторону, где были Рабштынцы. Сказала себе в душе, что если его встретит, решительно раз и навсегда должна с ним поговорить.
Как? Об этом она не знала сама. Хотела использовать над ним прежнее преимущество, чтобы оттянуть его от преследования; однако она не знала, чем может окончиться разговор. Хотела быть грозной и страшной, но в то же время боялась слабости. Ехала с предчувствием, что её не минует встреча с каштеляничем. Временами её охватывал страх и она хотела вернуться… и однако ехала дальше… что-то её тянуло и толкало.
Когда она пробудилась от этих дум, которые сопровождало яростное биение сердца, ветви деревьев на узкой лесной дорожке били её по лицу; она была среди хорошо ей знакомых дебрей. На извилистой дорожке, ведущей в Рабштынцы, неуправляемый конь шёл сам каким-то дивным инстинктом. Сердце билось в груди всё сильнее; она боялась поднять глаза, так была уверена, что увидит его.
За ней послышался цокот копыт другого коня, всё ближе. На дорожке мелькнул всадник. Это был Якса, в старой охотничьей куртке, в чуть ли не рваной одежде, с бледным, высохшим лицом, почти страшным, мрачным и грозным выражением его. Увидев и узнав вдову он немного придержал коня; казалось, раздумывает, повернуть ли ему или объехать её; потом пришпорил его и проскакал в нескольких шагах, не останавливаясь, приподняв шапку.
Мимолётно встретились два взгляда неопределённого выражения: в них было больше угроз, предубеждения, гнева, чем сострадания.
Спыткова покраснела, хотела крикнуть, но голос сначала ей изменил. Потом крикнула:
– Стой!
Каштелянич обернулся, конь его врылся в землю, так резко он дёрнул за поводья.
– Стой! – крикнула, останавливая коня, пани Спыткова. – Даже если бы нас тут встретили, подслушали, подсмотрели и разнесли по свету, что в лесу я тайно ищу вас, уже не важно; однажды мы должны поговорить. Я действительно вас искала.
– Вы? Меня? – спросил тихо и почти пристыженно Иво. – Меня, пани?
– О! Не лги, человек без стыда и без сердца, который знает только страсть и не понимает самоотречения, не лги! – горячо воскликнула женщина. – Ты знал, что доведёшь меня до этого, ты работал на унижение, на мои слёзы… тебе была необходима для бедности эта победа гордости, полученная коварными, жалкими, недостойными тебя средствами.
– Я не понимаю, – сказал Якса, – ведь между нами никаких отношений уже нет. Что же я…
– Не лги, коварный, и покрасней! – повторила женщина. – Кто же, если не ты, навязал нам этот процесс? Ты мучаешь меня и преследуешь. Скажи, чего хочешь, чего требуешь от меня?
Лицо каштелянича изменилось, страх первой минуты, или стыд, может, исчезли с него. Ироничная улыбка скривила его губы, глаза на хмуром лице блестели.
– Чего я хочу? – воскликнул он. – Это, пани, ты знаешь так же хорошо, как и я. Хочу вернуть сердце, руки, тебя… женщина, которая должна быть моей!
– И получить меня хочешь местью, коварством?
– Чем могу. Закрытое сердце, ежели его не отворит луч чувства, как закрытую раковину, нужно ножом отрывать.
– С кровью.
– И убить хотя бы… потому что на могилах мир растёт.
– Но ты мне противен.
– Но я тоже тебя ненавижу. Только, – прибавил каштелянич, – моя ненависть есть ещё страстью, что по кивку сможет измениться в самую сильную любовь.
– Ты подлец! – воскликнула, дрожа, женщина.
– Да, я подлый, я добровольно стал подлым, валяюсь в грязи, это мою горячку услаждает. Что мне терять?
– Ты мстительный! Ты безжалостный!
– Месть – вещь дополнительная, – сказал холодно Якса, – она тут отлично согласуется с моей страстью к вам. Спытек вырвал у меня наречённую, надежду, счастье молодости; я вырву у Спытков собственность, у ребенка – мать и опекуншу… и раздавлю.
Женщина крикнула. Якса, которого охватил гнев, сдержался.
– Разве моя месть, – воскликнул он, меняя голос, – не долг по отношению к моей семье и прошлому, разве мы мало терпели от них? Не имеем ли мы права отдать им зуб за зуб. Смотри, до какой бедности и упадка довели они Яксов. Не может ли червяк наконец поднять голову и защищаться, когда может укусить? А вы… что вам до них? Достаточно этого! Это племя карликов обречено на погибель.
– Мой ребёнок! – воскликнула Спыткова. – Мой ребёнок!..
И больше говорить не могла.
Якса молчал.
– Это не ваш, а их ребёнок, – сказал он мрачно снова, – пусть пойдёт вкусить бедность, унижение, одиночество, которыми я напивался, ему пора взять эту чашу. Нет. Не буду милосердным! Да! Этот процесс я вам бросил на плечи и уничтожу вас им.
– И тебе это доставляет удовольствие, человек без души?
– Доставляет, потому что другого нет. Я пожираю с голоду то, что даёт мне судьба.
– Бездушный! – воскликнула Спыткова в замешательстве, почти со слезами. – Значит, даже для меня, во имя прошлого, не дашь себя разоружить и смягчить?
– Вы унижаетесь до просьбы?
– Не прошу… проклинаю!
– И однако вы могли бы отвратить опасность, – сказал Якса, – вы могли бы порвать с прошлым, пожертвовать мне Спытков, быть моей, отдать мне руку.
Спыткова измерила его грозным взглядом.
– Да, – сказала она с горькой улыбкой, – ввести тебя в этот замок, сделать отчимом ребёнка, которого ненавидишь… унизиться перед светом. Ты полагаешь, я на это способна? Нет! Скорее умереть!
– Значит, во имя прошлой любви вы хотели бросить
