Да, да! Вотъ однако до чего можетъ дойти человѣческая душа! Знаете что? Я могъ бы въ одинъ прекрасный день, когда ея отецъ, пасторъ Килландъ, будетъ говорить проповѣдь, пройти черезъ всю церковь, остановиться передъ фрейлейнъ Килландъ и сказать ей самыя непристойныя слова, только бы заставить ее покраснѣть. А послѣ этого броситься къ ея ногамъ и умолять, чтобы она меня осчастливила, плюнувъ на меня… Ну, однако вамъ теперь уже здорово страшно; согласенъ, что я веду дерзкія рѣчи, тѣмъ болѣе, что я говорю о пасторской дочери пасторскому сыну. Простите мнѣ, мой другъ, но это происходитъ не отъ низости, — а только отъ того, что я пьянъ, какъ сапожникъ. Знаете ли: я былъ однажды знакомъ съ однимъ молодымъ человѣкомъ, который укралъ газовый фонарь, продалъ его старьевщику, а деньги эти прокутилъ; это, ей-Богу, правда; онъ даже былъ родственникомъ пастора Гаерема. Но что однако тутъ общаго съ моими отношеніями къ фрейлейнъ Килландъ? Въ этомъ вы опять-таки совершенно правы! Вы хотя и ничего не говорите, но я по вашему лицу вижу, что у васъ вертится на языкѣ, и это было бы совершенно справедливымъ замѣчаніемъ съ вашей стороны. Что же касается фрейлейнъ Килландъ, то она для меня окончательно потеряна, но по этому случаю я не жалѣю ее, а только себя. Вы, который совершенно трезвый стоите передо мной и видите людей насквозь, вы бы поняли также и то, если бы я въ одинъ прекрасный день распространилъ по городу слухъ, будто фрейлейнъ Килландъ сидѣла у меня на колѣняхъ, что я уже три ночи подъ рядъ заставалъ ее на назначенномъ мѣстѣ въ лѣсу и что послѣ этого она принимала отъ меня подарки. Не правда ли, вы бы это поняли? Вы чертроски хорошо понимаете людей, мой другъ; что правда, то правда, и не думайте возражать мнѣ… Не случалось ли съ вами когда-нибудь, чтобы вы шли въ одинъ прекрасный день по улицѣ, погруженный въ свои собственныя невинныя мысли, безъ всякой заботы, и чтобы, прежде чѣмъ вы успѣли бы опомниться, всѣ люди уже уставились на васъ, оглядывая васъ съ головы до пятъ? Самое мучительное положеніе, въ какомъ только можно очутиться. Смущенный, вы начинаете оправлять свое платье, вы оглядываете какъ воръ, нѣтъ ли какого безпорядка въ вашей одеждѣ, вы до такой степени переполняетесь чувствомъ стѣсненія и страха, что снимаете и осматриваете свою шляпу, провѣряя, не приколотъ ли къ ней, быть можетъ, билетикъ съ обозначеніемъ ея цѣны, хотя шляпа ваша уже старая. Но все это не помогаетъ, вы не находите никакого безпорядка и должны терпѣливо выносить, пока каждый портной и каждый лейтенантъ вволю глазѣютъ на васъ… Но, милый другъ, если ужъ и это является адскою мукой, что же сказать о томъ, когда васъ ведутъ къ допросу?.. Вы сейчасъ опять вздрогнули. Не правда ли? Подумайте, мнѣ показалось, что я совершенно ясно видѣлъ, какъ вы слегка вздрогнули… Итакъ, васъ ведутъ съ допросу, ставятъ передъ хитрымъ дьяволомъ въ видѣ полицейскаго агента, подвергаютъ передо всею публикой перекрестному допросу, при чемъ двадцать разъ возвращаются различными окольными путями къ одному и тому же пункту, — и какое рѣдкое наслажденіе для того, кто не имѣетъ со всѣмъ этимъ ничего общаго, а только сидитъ и слушаетъ! Не такъ ли? Вѣдь въ этомъ-то вы согласны со мной?.. Не наберется ли еще стаканчика, если я опрокину бутылку?
Онъ выпилъ послѣдніе остатки вина и продолжалъ:
— Я, впрочемъ, долженъ извиниться передъ вами, что постоянно мѣняю предметъ разговора. Эти неожиданные и безпрерывные скачки въ теченіи моихъ мыслей происходятъ отчасти потому, что я безобразно пьянъ, отчасти же это и вообще мой недостатокъ. Дѣло въ томъ, что я простой агрономъ, воспитанникъ Коровьей Навозной Академіи, мыслитель, не обучавшійся мыслить. Ну, да вѣдь мы не говоримъ о какихъ-нибудь спеціальныхъ предметахъ; они не интересуютъ васъ, а мнѣ они прямо-таки противны. Знаете, когда я сижу здѣсь одинъ и думаю о всевозможныхъ вещахъ, часто дѣло доходитъ до того, что я вслухъ называю себя пѣшкой. Что вы скажете, если я разскажу вамъ, что я на самомъ дѣлѣ заказалъ печатку съ дикобразомъ?.. При этомъ мнѣ вспоминается одинъ человѣкъ, котораго я зналъ въ свое время за разумнаго, достойнаго уваженія студента-филолога въ одномъ изъ германскихъ университетовъ. Этотъ человѣкъ испортился, онъ превратился въ теченіе двухъ лѣтъ въ такого же пьяницу, какъ какой-нибудь романистъ. Когда съ нимъ встрѣчался кто-нибудь незнакомый и спрашивалъ его, кто онъ такой, онъ отвѣчалъ только, что онъ событіе. Я — событіе! говорилъ онъ, и при этомъ сжималъ губы въ великой важности. Ну, да это вамъ неинтересно… Вы спросили объ одномъ человѣкѣ, о мыслителѣ, не научившемся мыслить. Или это я самъ спрашивалъ? Простите, я теперь пьянъ до помраченія ума; но это ничего, вы объ этомъ не безпокойтесь. Впрочемъ, я бы охотно разъяснилъ вамъ насчетъ мыслителя, не умѣющаго думать. Насколько я вижу по вашему виду, вы желаете понять этого человѣка; да я, дѣйствительно уловилъ у васъ такое выраженіе; вы говорили въ насмѣшливомъ тонѣ; но этотъ человѣкъ заслуживаетъ нѣкоторымъ образомъ, чтобы вы разсмотрѣли его въ его общей совокупности. Прежде всего онъ былъ большимъ дуракомъ. Да, да, отъ этого я не отступлю, онъ былъ дуракомъ. Онъ всегда ходилъ въ длинномъ красномъ галстухѣ и хохоталъ отъ всякой глупости; онъ былъ такъ глупъ, что часто углублялся въ книгу, когда кто-нибудь приходилъ къ нему, хотя онъ никогда не читалъ. Онъ часто не носилъ носковъ, чтобы имѣть возможность купить себѣ розу въ петличку. Вотъ какимъ онъ былъ. Но, что лучше всего, онъ накупилъ себѣ множество фотографій, фотографій скромныхъ, порядочныхъ буржуа; а на этихъ фотографіяхъ надписалъ извѣстныя звучныя имена только для того, чтобы получалось впечатлѣніе, будто всевозможныя знаменитости состоятъ съ нимъ въ знакомствѣ. На одной изъ карточекъ явственными буквами онъ надписалъ: "фрейлейнъ Штангъ", чтобы подумали, будто это родственница министра, хотя оригиналъ этой фотографіи въ лучшемъ случаѣ могъ носить имя "Ліе" или "Гаухъ". Ха-ха-ха! Что вы скажете о такомъ хвастовствѣ? Онъ представлялъ себѣ, что люди очень заняты имъ и клевещутъ на него; "люди клевещутъ на меня!" говорилъ онъ. Ха-ха-ха! И вы думаете, что кто-нибудь давалъ себѣ трудъ клеветать на него? А? Въ одинъ прекрасный день онъ пришелъ въ лавку къ одному ювелиру, куря двѣ сигары! Одна была у него въ рукахъ, другая во рту, и обѣ были раскурены. Онъ, можетъ быть, и не зналъ, что куритъ одновременно двѣ сигары, и въ качествѣ мыслителя, не научившагося мыслить, даже и не спрашивалъ…
— Теперь я долженъ итти, — тихо сказалъ наконецъ Минутта.
Нагель вдругъ вскочилъ.
— Вы должны итти? — сказалъ онъ. — Въ самомъ дѣлѣ это недурно? Да, правда, и исторія-то слишкомъ длинна, если захочешь видѣть человѣка во всей его совокупности. Такъ это, стало быть, останется до слѣдующаго раза. Вы во что бы то ни стало хотите теперь уйти? Тысячу разъ спасибо за сегодняшній вечеръ. Послушайте! Теперь я замѣтно пьянъ; какой именно у меня видъ?.. Да, я понимаю вашу мину; вы безбожно умный малый, господинъ Грогардъ, и для меня прямо праздникъ — наблюдать ваши глаза, какъ бы невинны они ни были. Закурите еще сигарку прежде, чѣмъ уйти. Когда же вы опять придете? Тысяча чертей, я вѣдь было забылъ: вы должны притти на холостую пирушку; слышите? Ни единое слово васъ не затронетъ… Нѣтъ, потому что, скажу я вамъ, это будетъ только маленькое, уютное вечернее собраніе, сигарка, стаканчикъ вина, немножко болтовни и девяносто девять "ура" за родину ради доктора Стенерсена, не такъ ли? Ну, ужъ ладно! А брюки, о которыхъ мы съ вами говорили, вы получите, чортъ меня побери, получите, но подъ строгимъ обѣщаніемъ, что вы никому объ этомъ не скажете. Сердечно благодарю васъ-за ваше терпѣніе сегодня! Дайте мнѣ пожать вашу руку! Закурите сигару! Послушайте, еще словечко: нѣтъ ли у васъ какой-нибудь просьбы ко мнѣ? А то, если вамъ что-нибудь нужно, я съ удовольствіемъ… Ну, какъ хотите. Спокойной ночи, спокойной ночи!..
XI
Такъ настало 29 іюня. Это былъ понедѣльникъ.
Въ этотъ день произошли нѣкоторыя необыкновенныя вещи; въ городѣ появилась какая-то чужая особа которая исчезла черезъ два часа, посѣтивъ кого-то въ гостиницѣ.
Уже рано утромъ Іоганнъ Нагель весело напѣвалъ и посвистывалъ въ своей комнаткѣ. Во время одѣванія онъ насвистывалъ веселые мотивы, словно чувствовалъ себя совершенно въ своей тарелкѣ. Весь предыдущій день онъ былъ тихъ и молчаливъ послѣ той здоровой выпивки, которую онъ устроилъ въ субботу вечеромъ, когда у него сидѣлъ Минутта; медленно шагалъ онъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ и выпилъ огромное количество воды. Въ понедѣльникъ же, даже выходя изъ гостиницы, онъ все еще напѣвалъ и имѣлъ весьма довольный видъ. Въ порывѣ свѣтлой радости онъ заговорилъ съ женщиной, стоявшей на крыльцѣ, и далъ ей пять кронъ.
— Можете вы мнѣ указать, гдѣ бы мнѣ достать скрипку? — спросилъ онъ. — Не знаете ли вы, не играетъ ли кто-нибудь здѣсь въ городѣ на скрипкѣ?
