— Нѣтъ, вы не должны были этого дѣлать.
— Да, но до чего не доходишь? Я васъ даже порочилъ изъ любви къ вамъ, я называлъ васъ кокеткой и пытался васъ унизить только затѣмъ, чтобы утѣшить и поддержать себя, потому что я зналъ, что вы для меня недосягаемы. И вотъ я васъ встрѣчаю въ пятый разъ и на этотъ разъ не могъ сдержать себя, хотя это могло случиться и въ первую встрѣчу. Кромѣ того, сегодня день моего рожденія, мнѣ двадцать девять лѣтъ, и я почувствовалъ радость и запѣлъ съ того самаго мгновенія, когда утромъ открылъ глаза. Я думалъ, — конечно, смѣшно, что можно додуматься до такихъ вещей, — но я все-таки думалъ про себя: если ты сегодня встрѣтишь ее и признаешься во всемъ, то это, быть можетъ, не повредитъ тебѣ, потому что все-таки сегодня день твоего рожденія; ты вѣдь можешь разсказать ей объ этомъ и она, можетъ быть, охотнѣе проститъ тебя въ такой день. Вы смѣетесь? Да, это смѣшно, я знаю; но все это, однако ни къ чему: я приношу вамъ свою дань такъ же, какъ и другіе.
— Однако грустно, что съ вами это случилось сегодня, — сказала она, — въ этомъ году вамъ не посчастливилось въ день вашего рожденья. Больше я ничего не могу вамъ сказать на это.
— Нѣтъ, разумѣется, нѣтъ… Боже, какая власть въ вашихъ рукахъ! Я понимаю, что изъ-за васъ можно пойти на что угодно. Даже теперь, когда вы сказали эти слова, несомнѣнно, вѣдь нерадостныя, — чего вы, конечно, не имѣли въ виду, — даже теперь вашъ голосъ прозвучалъ, какъ пѣніе; вы говорили, и точно что-то расцвѣтало во мнѣ. Нѣтъ, это удивительно! Знаете ли вы, что я ночью бродилъ вокругъ вашего дома, чтобы уловить хоть тѣнь вашу въ окнѣ… что я стоялъ тутъ въ лѣсу на колѣняхъ и молился Богу за васъ, а я не очень-то вѣрю въ Бога. Видите ли вы вотъ эту осинку. Я нарочно остановился именно у этого мѣста, потому что подъ этой осиной я много ночей лежалъ ничкомъ, погруженный въ отчаяніе, нѣмой и потерянный, только изъ-за того, что мысль о васъ уже не покидала меня. Отсюда каждый вечеръ желалъ и вамъ спокойной ночи, я молилъ звѣзды и вѣтеръ передать вамъ мой привѣтъ, и, я думаю, вы должны были это чувствовать во снѣ.
Они двинулись дальше.
— Дагни! Дагни! — сказалъ онъ неожиданно. И прежде чѣмъ она успѣла опомниться, онъ упалъ на колѣни на самой серединѣ дороги; и такъ простоялъ онъ съ минуту, съ фуражкой въ рукѣ, съ поникшей головой, словно ожидая удара. Она смотрѣла на него въ испугѣ; въ своей безпомощности она дѣлала попытки поднять его и снова бросала это.
— Нѣтъ, ну, да встаньте же! — воскликнула она, надъ самой его головой. — Сейчасъ же, слышите! Ну, какъ это можно? Посреди дороги!
А когда онъ поднялся, она обратила его вниманіе на то, что ему слѣдуетъ стряхнуть песокъ съ колѣнъ. Они не пошли дальше, а продолжали стоять на томъ же мѣстѣ.
Наконецъ она сказала:
— Зачѣмъ вы мнѣ все это сказали? Развѣ вы не знаете, что я…
— Да, да! — перебилъ онъ ее въ необычайномъ волненіи. — Знаю, что вы хотите сказать: вы давно уже принадлежите другому, и поэтому я безчестный человѣкъ, разъ я пристаю къ вамъ, когда ужъ слишкомъ поздно, — какъ мнѣ не знать этого? Да, къ чему я вамъ все высказалъ? Ну, чтобы подѣйствовать на васъ, чтобы произнести на васъ впечатлѣніе и заставить васъ задуматься надъ этимъ. Ей-Богу, я говорю, теперь правду, я не могу иначе! Я знаю, что вы помолвлены, что у васъ есть женихъ, котораго вы любите, что вы дали обѣщаніе и связаны, что я поэтому ничего не достигну; да, а все-таки я хотѣлъ попытаться повліять на васъ, я не хотѣлъ оставить всякую надежду! Вы только представьте себѣ эту мысль: оставить всякую надежду! тогда вы, можетъ быть, лучше поймете меня. Когда я только что сказалъ, что не надѣюсь ничего достичь, я лгалъ, я сказалъ это только затѣмъ, чтобы предварительно успокоить васъ и выиграть время, потому что иначе вы могли бы сразу слишкомъ испугаться. Что это? Безуміе? Я не хочу этимъ сказать, чтобы вы мнѣ подали хоть какую-нибудь надежду; я право никогда не представлялъ себѣ, чтобы я могъ кого-нибудь вытѣснить, ахъ, это мнѣ ни разу и въ голову не приходило. Но въ часы отчаянія я говорилъ себѣ: да, она невѣста, скоро она уѣдетъ, и добраго пути! Но вѣдь она же еще не безусловно утрачена, она еще не уѣхала, не замужемъ, не умерла; какъ знать! А если я испробую все; еще, можетъ быть, и не поздно! Вы стали моей постоянной мыслью, моей навязчивой идеей; я вижу васъ во всемъ, каждую голубую эльфу называю я Дагни; я думаю, за всѣ эти недѣли не прошло ни одного дня, чтобы я не думалъ о васъ, только о васъ одной; все равно, въ какое бы время ни вышелъ я изъ гостиницы, — какъ только я открываю дверь на крыльцо, сердце мое пронизываетъ надежда: а, можетъ былъ, ты сейчасъ ее встрѣтишь, и я всюду высматриваю васъ. Нѣтъ, я не могу иначе, я не умѣю помочь себѣ. Повѣрьте мнѣ, если теперь я сдался, то сдался не безъ сопротивленія. Вѣдь неособенно утѣшительно знать, что всѣ усилія напрасны и все-таки не быть въ состояніи удержаться отъ этихъ усилій; вотъ почему борешься до послѣдняго мгновенья. Но если это положительно безполезно! Какъ много, много вещей передумаешь, когда всю ночь напролетъ сидишь въ своей комнатѣ у окна и не можешь уснуть. Держишь книгу въ рукѣ, но не читаешь; изрѣдка, стиснувъ зубы, прочтешь три строчки; наконецъ уже не можешь больше и поникнувъ головой захлопываешь книгу. Сердце дико стучитъ, про себя шепчешь чудныя, сладострастныя слова, называешь одно имя и мысленно цѣлуешь его. А часы бьютъ два, и четыре, и шесть; тутъ хочешь положить конецъ и рѣшаешь, въ первый же разъ, когда представится случай, рискнуть, рѣшиться на этотъ прыжокъ и во всемъ признаться. Но не рискуешь, нѣтъ, не отваживаешься, пропускаешь одинъ случай за другимъ; все не хватаетъ духа; пока не приходитъ день, когда уже не въ силахъ удержаться… Простите мнѣ, фрейлейнъ, я такъ много говорилъ, пожалуйста, простите! Пойдемте дальше? Ахъ, Дагни, какъ глубоко я люблю васъ; я вамъ и за это уже благодаренъ, что осмѣлился высказаться передъ вами!
Она выслушала его, оторопѣвъ, не возражая ни единаго слова. Они все еще стояли на мѣстѣ.
— Нѣтъ, вы, должно быть, просто безумецъ! — сказала она, покачавъ головой. И печальная, блѣдная, такъ что даже глаза ея стали прозрачно-голубыми, какъ ледъ, она прибавила:- Вы знаете, что я уже помолвлена, вы этого не забываете, изнываете отъ этого и все-таки…
— Ну, конечно же, знаю! — отвѣчалъ онъ. — Могъ ли и забытъ его лицо и его мундиръ? Онъ красивъ, я не нахожу въ немъ ни одного недостатка, и всетаки я бы желалъ, чтобы онъ умеръ и сгинулъ!.. Что толку, если я сотни разъ буду повторять себѣ: ничего ты тутъ не достигнешь, онъ красивъ, онъ офицеръ, между тѣмъ какъ ты агрономъ и ничтожество; къ тому же, главное, онъ ея женихъ, и баста! Но сердце не склоняется ни передъ чѣмъ; и ни въ коемъ случаѣ передъ невозможностью. Фрейлейнъ Килландъ, поговорите со мной хоть сколько-нибудь благосклонно, во имя любви моей! Я не хочу любить васъ, но не могу этого бросить; неужели нѣтъ ужъ никакой надежды? Неужели вы безусловно и навсегда для меня потеряны? Ахъ, нѣтъ еще, не правда ли? Милая, хорошая, нѣтъ еще!
— Именно, именно потеряна, не приводите же меня въ совершенное отчаяніе! — воскликнула она. — До чего вы хотите меня довести? О чемъ вы думаете? Или вы думаете, что я должна… Господи Боже мой, будьте добры! Не продолжайте этого разговора! Вѣдь вотъ вы теперь все испортили только нѣсколькими глупыми словами; вѣдь мы уже никогда не должны встрѣчаться. Зачѣмъ вы это сдѣлали? Нѣтъ, если бы я могла это предвидѣть! Да! Да! Оставьте это, по крайней мѣрѣ, теперь; прошу васъ, довольно, какъ ради меня, такъ и ради васъ! Вѣдь вы же видите, что я ничѣмъ не могу быть для васъ; я даже не понимаю, какъ вы могли хоть когда-нибудь это думать. Такъ-то; теперь этому надо положить конецъ; вы должны уѣхать. Если бы вы знали, какъ вы меня взволновали! Если вы хотите оказать мнѣ большую услугу, то возвращайтесь домой и постарайтесь свыкнуться съ этимъ. Не правда ли, вы не захотите огорчить меня? О, Боже, мнѣ за васъ такъ больно, но я не могу поступить иначе!
— Такъ неужели мы сегодня должны проститься? Неужели я васъ вижу въ послѣдній разъ? Нѣтъ, нѣтъ, послушайте! Простите меня, я не буду горячиться. Но если я обѣщаю быть спокойнымъ и говорить о чемъ-нибудь другомъ, не объ этомъ, неужели мнѣ никогда уже нельзя будетъ видѣть васъ? Если я, понимаете, буду совершенно спокоенъ? Вѣдь, можетъ быть, когда-нибудь, если бы тотъ, другой, вамъ опостылѣлъ… только пусть сегодня это не будетъ послѣднимъ разомъ. Я не прошу теперь большаго, не давайте только всему погибнуть. Вы опять качаете головой, голова у васъ дивная, но вы ею качаете. Неужели же все, все невозможно?.. Если бы вы, не желая простить меня, сказали бы "да", чтобы только доставить мнѣ радость! А то день сталъ такимъ печальнымъ, страшно печальнымъ, тогда какъ утромъ я пѣлъ! Только одинъ разъ еще! Я такъ убѣдительно прошу васъ, какъ только умѣю!
— Да, но вы не должны просить меня, потому что я не могу вамъ этого обѣщать. Да и зачѣмъ? идите теперь; сдѣлайте это! Можетъ быть, мы еще и увидимся, я не знаю, но можетъ быть. Нѣтъ, теперь уходите, слышите! — воскликнула она нетерпѣливо. — Вы окажете мнѣ этимъ истинное благодѣяніе. Еще можетъ кто-нибудь притти…
