— Может быть, и наша приобреталась с такой же целью — чтобы ее не воровали? — предположила я.
— Вполне возможно, — согласился Ричардс. — Кстати, забыл упомянуть, она еще и огнестойкая.
— А это необычно? — спросил Уэсли.
— В высшей степени, — ответил Ричардс. — У меня применение подобной ленты ассоциируется разве что с самолетами и подлодками, но вряд ли есть причины использовать там именно ярко-оранжевую. Я, во всяком случае, их не вижу.
— Зачем вообще кому-то может понадобиться лента такого цвета? — подумала я вслух.
— Вопрос вопросов, — пожал плечами Картрайт. — У меня из ярко-оранжевого всплывают в памяти только охотничьи куртки и дорожные ограничители.
— Вернемся к тому, каким образом убийца связывал миссис Стайнер и ее дочь, — предложил Уэсли. — Что вы можете рассказать о том, как это происходило?
— На концах некоторых полос ленты мы нашли следы лака — по-видимому, мебельного, — сказал Ричардс. — Кроме того, порядок, в котором их оторвали от рулона, не совпадает с тем, в каком преступник опутывал ими запястья и лодыжки матери. Получается, сперва он надергал сколько могло понадобиться и, вероятно, прилепил куски к краю какого-то предмета обстановки. Когда он начал связывать миссис Стайнер, они были у него под рукой — оставалось только брать один за другим.
— Только не подряд, а как попало, — кивнул Уэсли.
— Точно, — подтвердил Ричардс. — Я пронумеровал их в соответствии с тем, в какой последовательности он опутал ими мать, а затем дочь. Хотите взглянуть?
Мы согласились.
До самого вечера мы с Уэсли просидели в отделе исследования материалов, среди газовых хроматографов, масс-спектрометров, дифференциальных сканирующих калориметров и прочих устрашающих аппаратов, используемых для химического анализа веществ, определения температуры плавления и тому подобного. Я пристроилась у портативного детектора взрывчатки, слушая Ричардса, продолжавшего свой доклад о необычной клейкой ленте, которой связали Эмили и ее мать.
Он рассказал, что с помощью горячего воздуха ему удалось разделить то, что доставили из полицейского участка Блэк-Маунтин, на семнадцать отрезков от восьми до девятнадцати дюймов длиной. Он поместил сегменты на толстый лист прозрачного винила и пронумеровал их как в том порядке, в каком преступник отрывал ленту от рулона, так и в том, в каком использовал, связывая свои жертвы.
— С теми, которые были на матери, — полный разброд, — объяснял он. — Вот эта полоса должна идти первой, а на самом деле оказалась последней. А вот эту оторвали второй, но стала она в итоге не второй, а пятой. С девочкой дело обстояло совсем по-другому. Все семь кусков у нее на запястьях намотаны в полном соответствии с тем, как они располагались в рулоне.
— Видимо, ребенка легче было контролировать, — заметил Уэсли.
— Похоже на то, — согласилась я и обратилась к Ричардсу: — А на фрагментах ленты, снятых с тела девочки, тоже обнаружены частицы мебельного лака?
— Нет, — ответил он.
— Интересно, — произнесла я. Эта деталь меня по-чему-то насторожила.
Жирные следы на ленте мы оставили напоследок. Их состав определили как «углеводороды», то есть, говоря проще, обычное машинное масло. Такой вывод не давал нам ни малейшей зацепки — масло, как известно, везде масло. Попасть на ленту оно могло откуда угодно — хоть с грузовика, проезжавшего через Блэк-Маунтин откуда-нибудь из Аризоны.
12
В половине пятого мы с Уэсли поехали в «Ред Сэйдж». Для алкоголя было рановато, но и он, и я, снова оказавшись наедине, чувствовали себя будто не в своей тарелке.
После той ночи я избегала встречаться с ним глазами, надеясь, что он первым заговорит об этом. Мне не хотелось думать, что произошедшее имело значение только для меня.
— У них есть бочковое пиво из мини-пивоварни, — сказал он, пока я просматривала меню. — Если ты любитель — рекомендую.
— Будь сейчас лето и отработай я пару часов на жаре — тогда еще можно утолить жажду или запить кусок пиццы, — ответила я, слегка задетая тем, что он не знает моих привычек. — А так я пива не люблю и раньше никогда не любила. Пью, только если нет ничего другого, и то без особого удовольствия.
— Не вижу причины из-за этого злиться.
— Вовсе я не злюсь.
— А по голосу не скажешь. И еще ты избегаешь смотреть на меня.
— Со мной все в порядке.
— Эмоции и чувства людей — мой профиль, и сейчас для меня очевидно, что с тобой не все в порядке.
— Твой профиль — эмоции и чувства маньяков и психопатов, — огрызнулась я. — Это не относится к главным судмедэкспертам женского пола, которые не преступают закон, а просто хотят расслабиться после длинного утомительного дня, проведенного за анализом дела об убийстве ребенка.
— Между прочим, в этот ресторан очень нелегко попасть.
— И я могу понять почему. Спасибо за предпринятые усилия.
— Пришлось кое на кого надавить.
— Я не сомневаюсь.
— Закажем вино к ужину. Кстати, не ожидал, что у них есть калифорнийское «Опус Уан». Может, оно поднимет тебе настроение?
— Оно не стоит своих денег, к тому же тяжеловато, наподобие бордо, и пить его просто так не стоит, а ужинать я тут не собиралась. У меня вообще-то самолет через два часа. Я, пожалуй, возьму бокал каберне.
— Как хочешь.
Если б я сама знала, чего хочу и что мне сейчас нужно!
— Завтра я отправляюсь в Эшвилл, — продолжал Уэсли. — Если останешься сегодня в Вашингтоне, могли бы полететь вместе.
— Зачем тебе туда возвращаться?
— Полиция Блэк-Маунтин запросила нашего содействия еще до того, как Фергюсон погиб, а Мот слег с инфарктом. Уж поверь, сейчас они в панике и с радостью примут любую помощь. А я обещал им, что мы сделаем все, что в наших силах. Если понадобится, я и других агентов привлеку.
В любом заведении Уэсли всегда узнавал, как зовут официанта, и в дальнейшем обращался к нему только по имени. Нынешнего звали Стэн, и все время, пока они обсуждали блюда и вина, только и слышалось — Стэн то, да Стэн это. Единственная идиотская черта, водившаяся за Бентоном, единственная манерность в его поведении сегодня бесила меня со страшной силой.
— Это не приближает официанта к тебе, Бентон. Даже наоборот, выглядит так, будто ты относишься к нему покровительственно и снисходительно, словно какая-ни-будь знаменитость.
— О чем ты? — искренне удивился он.
— О том, как ты называешь официанта по имени. Я имею в виду, ты постоянно повторяешь его.
Он уставился на меня.
— Я ведь не собираюсь тебя поучать, — продолжала я, только усугубляя ситуацию. — Просто говорю по-дружески — кто же еще откроет тебе глаза? Только друг — настоящий друг — может честно сказать тебе об этом.
— Надеюсь, ты закончила? — спросил он.
— Да. — Я едва смогла выдавить натянутую улыбку.
— Ну так расскажешь теперь, из-за чего ты переживаешь на самом деле, или мне самому отважиться на догадку?
— Мне совершенно не из-за чего переживать, — заявила я уже сквозь слезы.
— Господи, Кей. — Он протянул мне носовой платок.
— У меня свой есть. — Я промокнула глаза.
— Все из-за той ночи, да?
— Может, стоит уточнить, из-за какой именно? Может, для тебя такие ночи дело обычное?
Уэсли пытайся сдержать смех, но ему это не удалось. Несколько минут мы не могли произнести ни слова — он смеялся, а я и плакала, и смеялась одновременно.
Стэн вернулся с напитками, и, прежде чем заговорить снова, я сделала несколько глотков.
— Слушай, — выдавила я наконец, — прости. Я устала, дело — просто кошмар, с Марино мы на ножах, а тут еще Люси попала в беду.
— Да, на твоем месте любой бы заплакал, — согласился Уэсли, видимо, задетый тем, что его в перечень своих несчастий я не включила. Его обида доставила мне какое-то извращенное удовольствие.
— И разумеется, то, что произошло в Северной Каролине, не может меня не беспокоить, — добавила я.
— Ты жалеешь о том, что случилось?
— Что толку теперь говорить — жалею я или нет?
— Меня обрадует, если ты скажешь, что нет.
— Не могу, — ответила я.
— Значит, все-таки жалеешь.
— Нет.
— Так, значит, ты не жалеешь?
— Черт возьми, Бентон, давай оставим эту тему в покое.
— И не подумаю, — заявил он. — Я был там вместе с тобой.
— Что, прости? — Его слова привели меня в замешательство.
— Ночью. Помнишь? Вообще-то было уже раннее утро. То, что произошло, произошло с двумя людьми, не с тобой одной. Я тоже был там. И не только тебя терзали мысли о случившемся. Не хочешь спросить меня — жалею ли я о той ночи?
— Не хочу, — ответила я. — Из нас двоих женат ты один.
— Если это была супружеская измена, ты тоже в ней участвовала. Для этого нужны двое, — повторил он.
