— Если силы есть — собирайся. Нечего нам тут рассиживаться. На коне усидишь?
Глаза ее расширились, лицо побелело, словно кровь под кожей превратилась в молоко. Избор обернулся, хотя мог бы не оборачиваться — Гы пах так, что спутать его было нельзя нискем.
— Я с ним никуда не поеду!
В голосе княжны слышалолсь не оскорбленное достоинство, а страх. Обыкновенный женский страх перд силой выходяшей далеко за пределы понимания. Избор ее понимал. Это в сказках хорошо иметь своего волшебника — мудрого, доброго, всесильного… Который и от беды спасет и что-то хорошее посоветует, а тут… Дурак — он и есть дурак. Его как не поворачивай — добра не жди, да в добавок со своей силой он становился многажды опасней. Только вот делать было нечего. Теперь решали не они, а дурак.
— Не поедешь с ним, значит? А с этим поедешь?
Он кивнул ей за спину.
На фоне заходящего солнца скелет выглядел не белым, а совсем черным. Он замер, словно понимал, что его рассматривают. Княжна вздрогнула, пискнула тиъхонечко, как мышка и упала без чувств. Добрый Шкелет наклонился над ней, словно вглядывался, но избор отодвинул его.
— Ты ей глаза не мозоль. Иди пока к папаше, а там посмотрим. Глядишь еще и тебя в сотники выбирут.
Лошади, привыкшие к людям и чувствуя опасность ночной степи, постепенно стали собираться вокруг них. Животным досталось меньше чем людям, но и там выбирать особенно было не из чего. Собрав семерых лошадей Избор и Исин с большим почтением и осторожностью усадили на смирного конька Гы. Доброго Шкелета подсаживать не пришлось. Лихо лязгнув костями он сам вскочил в седло и пристроился рядом с родителем.
Избор негромко, но так что бы слышали все, сказал.
— Что тут случилось и как — не знаю. Да и не нашего это ума дело. Главное — дурачок наш теперь может всех нас и все эти горы заодно в порошок стереть, а потом, походя, этим песком Царьград засыпать. Так что вы с ним поосторожнее. Всем понятно?
Он посмотрел каждому в глаза и дождался кивка.
— Может быть лучше оставить их? — спросил сразу за всех Гаврила кивая на сладкую парочку — Это ведь как лесной пожар с собой возить. Может, согреет, а может и сожжет. А Шкелет тот вообще, может быть, по ночам кровь сосет…
— Хорошо сказал, только не подумал. «Прогнать лесной пожар» — Избор поднял брови. Покачал головой — Не думаю, что получится. Наше счастье, если он сам захочет уехать, ну а нет… Злить его, главное, не стоит. Себе дороже обойдется. Хорошо если в лягушачьей шкурке придется век доживать, а то ведь он, наверное, и в дерево сможет, и камень … А что Шкелет… Разберемся. Ежели что — осиной попотчуем.
Он тронул коня, направляя путь своего маленького отряда в сторону леса.
За деревья они въехали, когда солнце уже упало за край земли. Лес вокруг постепенно слипался в неощутимую стену. Только что прозрачный еще лес сплетал на пути ветки, завешивая промежутки темным, беззвездным небом. В темноте они проехали еще поприща три, и Избор спрыгнул с лошади.
— Ночуем. Исин, быстро костер. И за дураком присматривайте.
Добрый Шкелет как-то по тихому уже вошел в компанию. От него больше никто не шарахался. Избор попробовал заговорить с ним, надеясь, что тот как-то сможет ответить, но тот остался безмолвным. Он понимал, что от него хотят, но говорить не мог.
— По крайней мере с советами лезть не будет — утешился Избор, сожалея все же о том, что не может поговорить с мертвецом.
Костер вспыхнул, разогнав ночь. День измотал людей. Первой не выдержала княжна. Она уснула еще не доев кусок мяса. Гаврила, традиционно сидя спиной к огню умудрился подхватить его и вложил назад в руку. Он не удержала его, и Исин уложил ее на расстеленный в стороне плащ. Гы сонно моргал, переводя глаза с одного на другого, а потом уполз поближе к княжне. Избор увидел, как хазарин хотел, было остановить его, а потом передумал. Скелет улегся рядом с дураком, словно хотел своим дырявым телом заслонить его от ветра.
Около костра стало тихо. Все расселись так, что бы свет костра не слепил глаз, а Гаврила, верный своим привычкам повернулся спиной к огню. Тихонько потрескивали ветки, сопела княжна. Гаврила потрогал рукой опухоль на затылке, поморщился.
— Эвон ты меня как шибанул. Не пожалел, значит… Не по христиански так-то…
— Я же тебе говорил, что по-христиански не умею.
Гаврила попытался кивнуть, словно он и не сомневался в этом, но у него ничего не получилось.
— Все вы язычники такие. Нет у вас уважения к человеку. Вам человека что по голове трахнуть, что в жертву идолу принести — раз плюнуть. Нет. — Он погрозил пальцем заранее отметая всякие сомнения из голов слушающих его язычников — Не зря наша вера, христианская самая милосердная….Наш Бог всех любит.
— По тебе видно, как тебя твой Бог любит. Не он ли сунул мне в руку камень?
— Пути Господни неисповедимы. Может быть и он….-необидчиво согласился Гаврила.
— Старое вино лучше нового. Старые Боги лучше новых.
— Новый день лучше старого — возразил Гаврила — Новое солнце всегда теплее греет.
Он нахмурился, но не рассердился. Он видел в Изборе не врага новой веры, а неразумного ребенка, которому можно было бы все объяснить. Не сразу, не сейчас, но…
— Что же ты на новую веру так сердит? Чем она тебе не угодила?
— Сердит? — удивился Гаврила — Да я ничего о ней и не знаю…Новая, новая… Мне и со старой хорошо!
Гаврила сорвал с сухого стебля перезимовавшего в поле метелку с семенами. Подбросил их на руке.
— Ты воин, ну да деревенскую жизнь должен знать. Вот зерно в землю бросишь, так оно землю пробьет, камень расколет, а к солнцу пробьется. А почему?
— Почему?
— А потому, что сила в нем! И вера наша христианская самая правильная! Тут ведь все как в жизни — кто сильнее, тот и сверху. Старая вера камень, а новая сквозь нее прорастет, к солнцу потянется. Вот увидишь, все так и будет. Наш бог всех любит.
Избор ткнул пальцем в Гы.
— Что, и дурака то же?
— И дурака и тебя… Всех нас. Где бы мы все были, если б не дурак? Растет Русь. Растет. Вырастает из старых одежек. И уже новые потребны. Придут новые Боги.
— Наши отцы и деды с Перуном жили и детям завещали. — Упрямо повторил Избор.
— Так ведь мы не дети малые — возразил Гаврила — Повзрослели — поумнели. Придется самим выбирать, что лучше. Не гоже все время в детской рубашонке бегать.
Гавриле было хорошо. Он чувствовал себя большим и мудрым и не важно, что говорил о не своими словами. Слова были чужие, но Исина заключенная в них была его Истиной. Он понимал то, о чем говорил и верил в это.
— А я думаю не в людях дело. Просто одни Боги по земле ходят. А другие, кто поумнее, на месте сидят — сказал вдруг Исин. Ни Избор, ни Гаврила его в спор не звали. Но хазарин посчитал, что и он должен сказать свое слово. Гаврила смотрел на него с удивлением, как на заговорившего таракана.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
