Евсеев приуныл. Он устал. Сколько еще таких встреч ему предстоит? Что могут вспомнить люди, которых он разыщет? Отец учил: никогда не сдаваться. Он, как всегда, прав. Не сдаться – гораздо труднее, чем выучить за три месяца английский.
«Что это мне пришло в голову? – подумал он. – При чем тут английский?»
И тут же понял: мимо них с Профессором по вытертому ковру продефилировали два пожилых джентльмена в халатах, бойко чирикая по-английски. Юра проводил их взглядом.
– Санька с Пашкой, нелегалы, – пояснил Профессор. – Держатся на расстоянии, считают себя «белой костью». А что особенного: всю жизнь в капстранах прожили, в просторных квартирах, обеспеченно, да с красивыми шмотками и хорошей едой. Попробовали бы здесь покрутиться – то достань, да это вырви, тогда бы знали почем фунт лиха… А когда сидишь на пенсии, так и вообще зубы на полке приходится держать…
– А знаете что, – оживился Юра. – Я жутко проголодался…
Профессор понял его неверно:
– У нас скоро обед, я договорюсь в столовой!
– Да нет, я не к тому! У вас тут нет поблизости какого-нибудь ресторана?
– Как нет? А где же эта шобла бесится по вечерам? – вопросом на вопрос ответил Профессор. Вероятно, он имел в виду Сеньку с Пашкой. – На станции, тут два шага. Они там и с дамами знакомятся. Мальчишки – одному пятьдесят семь, другому пятьдесят пять…
– С дамами мы знакомиться не будем, – неожиданно солидно и очень серьезно сказал Евсеев. – Я вас приглашаю пообедать. Посидим. Выпьем. Вы что предпочитаете?
– Коньяк! – выпалил Профессор, еще не веря в такой неожиданный поворот.
– Вот и отлично! – согласился Юра. – И вы мне расскажете про те свои тусовки. Я ведь, если честно, никого из них не знаю: ни Олежку Даля, ни Жеку Мартынова, ни…
– Тогда я бегу и переодеваюсь, – старый агент с неожиданной живостью вскочил на ноги.
Действительно, от ворот санатория до двухэтажного, обитого сайдингом здания с неоновой вывеской «Каштан» было не более пятисот метров.
В цивильных кремовых брюках и легкой белой «шведке» Профессор преобразился: помолодел, вернул осанку прошлых лет и уверенные манеры. Обслуживание в «Каштане» приближалось к столичному, ассортимент и цены – тоже, поэтому зал был почти пустым. Евсеев не скупился и сделал хороший заказ. Профессор был искренне растроган.
– Я сто лет не ел заливную осетрину, – доверительно поведал агент. – А креветки вообще никогда не пробовал. В семидесятые в ресторанах часто бывал: и с куратором встречались в «Пекине» или «Минске», и по заданиям приходилось – «Прага», «Арагви»… Тогда на оперативные расходы выделяли три рубля в час на человека. Пришел с объектом, два часа посидели, можно двенадцать рублей потратить. А это и салат, и горячее, и бутылочка водочки, и кофе с пирожными. Можно было написать в отчете, что три часа сидели, тогда восемнадцать рубликов списываешь – тут уже и коньячок, и икорка, и шампанское… Эх, было время!
Профессор махнул рукой и поднял рюмку с «московским» коньяком.
– За ваше здоровье! Вы человек молодой, у вас все получится!
Он залпом выпил.
– Давно я не испытывал такого подъема… Я… Я вообще… Я благодарен вам. Спасибо! Спасибо…
– Я рад. Честное слово, – искренне ответил Юра. – Но надо решить серьезный вопрос…
– Какой? – встрепенулся Профессор, отодвигая пустую тарелку.
– Что будем брать на десерт?
Они расхохотались оба, одновременно. Профессор промокнул салфеткой выступившие от смеха слезы, покрутил головой и сказал:
– Вы знаете, когда мне утром позвонили из Управления и сообщили о том, что вы приедете… Вы знаете, я… Я так…
Он снова приложил салфетку к глазам. Но то были уже другие слезы.
Юра растерялся.
Профессор быстро скомкал салфетку и зажал ее в кулаке.
– Я хочу что-нибудь со взбитыми сливками, – сказал он. – И два эклера с собой.
– Пять с собой, – предложил Юра. – Их красиво упакуют в коробку.
– Может быть, и пять, – ответил Профессор. – Потому что я, кажется, придумал, как вам помочь.
Его пергаментное лицо помолодело, он озорно подмигнул Юре:
– Вы думаете, я вот так ел деликатесы – и все? Я – думал!
Юра Евсеев не удержался и пристукнул ладонью по столу от восторга. Значит, с рестораном он попал в точку! Уловил движение души, потрафил ему – и человек раскрылся! Все как учит оперативная психология…
– Да, Юрий Петрович. Зачем вам мои тусовки? Я дружил только с артистами… художниками, очень тесный круг, клан, можно сказать. А были люди, которые шныряли везде: среди тех и среди этих. Их не любили, – Профессор потряс седой головой. – Их боялись. Иных уже нет. Многие уехали, когда это стало возможным. Но один – точно тут. Генандр!
Юра не понял.
– Как?!
– Страшная кликуха, верно? Она состоит из первых слогов имени и отчества, я вам уже говорил: Геннадий… Андреевич…
После каждого слова Профессор делал многозначительную паузу, словно конферансье на детском новогоднем вечере, когда детишкам предстоит угадать сказочный персонаж, который начинается на «дед», а заканчивается на «мороз».
– Геннадий Андреевич… Полосухин!
Профессор с победным видом посмотрел на Юру.
– Полосухин! Художник. Тогда ему было… самое большое двадцать два. Этакий… жиголо нарасхват. Проститут.
Юра покачал головой.
– Ну а как еще сказать? – удивился Профессор. – Именно проститут. Вынюхивал и знал все тайное, знал, у кого сколько паспортов, сколько хат, кто где башляет и сколько имеет… И где прячет. Генандр, Юрий Петрович. Вот кто вам нужен.
– Спасибо, Иван Семенович, вы мне очень помогли, – Евсеев, как опытный комитетчик закончил разговор магической формулой благодарного дружелюбия. – Вот моя визитная карточка, если еще что-то вспомнится, не сочтите за труд позвонить…
Принимая картонный прямоугольник, Профессор неожиданно ухватил Евсеева за руку и придержал. Желтые высохшие пальцы неожиданно оказались горячими.
– Я не боюсь труда, – осмотревшись в очередной раз, зашептал он. – И я вполне могу продолжать конфиденциальное сотрудничество! Конечно, возможности у меня уже не те, но в таком деле главное желание… И опыт! Например, я бы мог работать в санаториях, где отдыхают VIP-персоны, разрабатывать лиц, допущенных к государственным секретам… Могу содержать конспиративную квартиру… Скажите своему руководству – я готов выполнить любое задание! Вы скажете? Обещайте мне!
Контрразведчик мягко высвободился.
– Конечно скажу, Иван Семенович. Обязательно. Даже не сомневайтесь. Только…
Евсеев осекся, но это насторожило собеседника.
– Что «только»? Что?!
Черты лица бывшего агента разгладились еще больше, чем при воспоминании о прелестях Ниночки Архиповой, и глаза зажглись ярче, как будто со старой лампочки вытерли пыль.
– Зачем это вам? Вы прожили насыщенную жизнь, достигли почтенного возраста, самое время расслабиться и отдыхать, тем более что Контора о вас заботится…
Иван Семенович, подписавший тысячи донесений псевдонимом «Профессор», прижал руки к груди, как будто собрался молиться.
– Я привык, мне нужен азарт, адреналин в крови! И потом, бывший сотрудник – это одно, а действующий – совсем другое… Премии – месячные, квартальные, годовые, да и продукты всегда подкидывали. Да и в ресторан, опять же, попадешь, вот как сейчас. Разве это лишнее?
– Нет, конечно, – кивнул Евсеев. – Я обязательно передам все начальнику отдела. До свидания.
– До скорого свидания, – с надеждой в голосе сказал Профессор.
* * *
Как только Юра Евсеев вошел в прихожую, огромный черный ньюфаундленд вылетел навстречу и прыгнул на грудь, так что он потерял равновесие и гулко ударился о дверь. Выглянувшая за собакой Клавдия Ивановна напряженно втянула носом воздух и недовольно поджала губы:
– Ты что, пьяный?!
Спиртное в семье Евсеевых было под запретом. Не то чтобы сухой закон, но беспричинное употребление не одобрялось, как верный путь к алкоголизму, деградации и краху карьеры.
Юра помрачнел.
– Ну почему обязательно «пьяный»? Пришлось выпить немного. По работе требовалось…
– Что ж это за работа такая? – Мать уперла руки в бока. – Отец всю жизнь проработал, до подполковника дослужился, а никто от него пьянки не требовал! Разве что когда награды, звания да праздники! А если в будний день с работы пьяным приходить, то что тогда получится? Ты же на ногах не стоишь!
– Мама, ну перестань! Мне ж не шестнадцать лет, в конце концов!
– Да уж помню, как ты в шестнадцать начинал!
Клавдия Ивановна в сердцах махнула рукой и ушла на кухню. Но ее сменила тяжелая артиллерия: из глубины квартиры с уверенностью крупнокалиберной самоходки выдвинулся голый по пояс Петр Данилович в домашних трениках. Оценив обстановку, отец набычился и выдвинул нижнюю челюсть. С таким выражением лица он, наверное, арестовывал карателей. И когда Юра в первый и последний раз напился, он тоже смотрел исподлобья, как сейчас.
