Устав от воспоминаний и грез, полковник неожиданно задремал, но в это время в дверь постучали и на пороге возник лейтенант Шенге, адъютант начальника лагеря:
— Разрешите обратиться, господин полковник!
— Что там опять произошло? — поинтересовался Курбатов, продолжая лежать с полузакрытыми глазами. — Зонбаха повысили до бригаденфюрера?
— Нет, но, если позволите, эта новость очень важна именно для вас.
— Хотите сказать, лейтенант, что до бригаденфюрера повысили меня?
— Извините, господин полковник, но о вашем повышении в чине мне пока что ничего не известно. — До предела педантичный, лишенный всяких эмоций, этот лейтенант скорее был похож на безучастного, переусердствовавшего в молитвах монаха, нежели на адъютанта начальника разведывательно-диверсионной школы, который к тому же сам недавно стал выпускником ее диверсионного отдела. — Здесь две радиограммы. Специально для вас.
— Так несите их сюда, лейтенант, утешьте отставного диверсанта.
— «Полковнику Курбатову, — прочел он. — Вам поручено сопровождать груз особой важности. Он прибудет в бронемашине. Адрес доставки вам сообщат. Отвечаете головой».
«Какая бестактность, — покачал «ответственной» головой Курбатов. — Мог бы обойтись и без угроз! Смысл второй телеграммы оказался более романтичным:
«По сообщениям агента Аттилы, недавно он случайно встретился с известным вам Иволгиным». — Каких только чудес не случается в этом мире! — изумился этой неожиданностью князь. — Ротмистр Иволгин объявился! Он всё еще живет идеей создания Народной армии освобождения Поволжья или что-то в этом роде! — «Выйдя на связь, этот агент, до недавнего времени считавшийся пропавшим без вести, сообщил, что группа, которую он и Иволгин возглавляют, движется в сторону Украины. Подумайте, есть ли смысл послать им навстречу нашу группу, способную усилить ее и развернуть диверсионную работу? Возможно, с включением части группы известного вам штурмбаннфюрера Штубера. Ваше мнение, князь? Скорцени».
— Когда явиться за ответом, господин полковник?
— Он уже готов.
— Позвольте записать?
— Скрипите пером, канцелярист. А текст такой: «Груз будет доставлен. Прошу определить контрольные точки, на которых предполагается установить связь с группой Иволгина. Готов создать группу поддержки и возглавить её». Записали?
— Так точно, господин полковник.
— Если станете настаивать на том, чтобы в группу включили и вас, лейтенант, можете рассчитывать на мою поддержку.
— Меня? — безинтонационно переспросил Шенге. — Можете не рассчитывать. Я не самоубийца, поэтому хочу благополучно пережить эту войну, которая уже давно потеряла для меня всякий смысл.
— Что можете понимать в смысле войны вы, так ни разу этого самого смысла не познавший?
— Очевидно, мне это не дано. Как не дано познать ее никому другому. Ибо всякая война бессмысленна.
— В этом-то высший смысл её и заключается, — мечтательно улыбнулся Курбатов. — Конечно, всякую войну начинает кто-то конкретный, в связи с конкретным конфликтом, исходя из конкретных политических амбиций. Но те, кто оказывается на полях сражений, очень скоро забывают и имена инициаторов этой войны, и причины, побудившие армии взяться за оружие. Дальше она развивается по своим, только Господу — да и то вряд ли — понятным законам.
, - Смею предположить, — всё так же безучастно поддержал его Шенге, почувствовав, что в эти минуты — вот так вот, лежа в постели, с закрытыми глазами — Курбатов беседует не столько с ним, сколько с самим собой.
— В конечном итоге, каждый находит в войне то, что ищет, что способен найти. Одни усмиряют в окопах и в штыковых атаках свою ненависть, другие — ярость и гордыню, третьи — трусость… Одни видят в ней способ раскрыть талант диверсанта, разведчика, офицера, полководца. Другие входят в нее, как в воды Иордана, избавляясь от скуки и безысходности обыденного бытия.
— И что же, осмелюсь спросить, пытаетесь найти в этой войне вы, господин полковник?
Заслышав подобный вопрос, Курбатов обычно считал тему исчерпанной, однако на сей раз его повело. Где-то в глубине души его задевала инертность этого немца. Словно бы не его армия начала войну.
— Многое. Прежде всего, вернуть России казачество. А казачеству — его честь и былую воинскую славу, право на землю и волю, а еще — на ношение оружия, что для всякого казака так же свято, как для священника — право на сутану.
— И никаких личных мотивов?
— Вспомните, что находили в войне германские рыцари. Что вело большинство из них в дальние страны, принуждало воевать на стороне немилых им королей, на чужих полях сражений, где они не могли найти ничего, кроме рыцарской славы и рыцарской чести. Если только удавалось уцелеть. Считайте, что перед вами один из последних рыцарей Европы.
— Прекрасный ответ, господин полковник. Очень жаль, что лично я не способен сказать нечто подобное о себе. Очевидно, есть люди мира и люди войны. Я, еще недавно подававший надежды университетский преподаватель философии, принадлежу, как теперь выяснилось, к первым. Хотя, как видите, пытаюсь найти свое место и среди тех, кто считает себя людьми войны.
29
Хотя ночной разговор с унтер-офицером, вроде бы, закончился ничем, он всё же принёс Роммелю облегчение. Не прошло и пяти минут с того момента, когда Штофф оставил спальню, как фельдмаршал уже погрузился в сон. Однако сжелал это лишь для того, чтобы долго и трудно, с ясно ощутимой усталостью подниматься по Тропе Самоубийц, выводящей к вершине Горы Крестоносца.
Там он и застыл, в конце тропы, с трудом удерживаясь на краешке пропасти. Какая-то сила безудержно влекла его вниз, сталкивала с вершины, заманивала в бездну. Причем ещё во сне Эрвин понял, что сон этот вещий.
«Нет, — внушал ему некий полубожественный-полусатанинский голос, — на этой вершине тебе уже не удержаться. В этот раз на Тропе Самоубийц тебе не устоять!».
Просыпался Роммель, стоя перед входом в гробницу Крестоносца, словно перед судными вратами рая.
— Штофф! — испуганно, будто в сонном бреду, позвал он своего денщика, совершенно не обращая внимания на давно взошедшее солнце, разливавшееся лучами по узорному стеклу окна. — Где ты, унтер-офицер?!
— Вы правы, — появился в дверях денщик, — сегодня или в ближайшие дни что-то должно произойти. Всю ночь меня мучают те же страхи и предчувствия, которые одолевают вас.
— Почему ты считаешь, что они преследуют меня? — попробовал хоть в какой-то степени оправдаться, а заодно и остепениться Роммель.
— Раньше все мы, солдаты, ощущали ваше величие. — Роммель уже привык к словесной пышности и непосредственности денщика, тем не менее, подозрительно покосился на него: уж не пытается ли он подтрунивать над своим командиром? — И смерть, как мы считали, тоже боялась вас. В нашем представлении вы остались непобедимым и бессмертным.
— Что же изменилось? Я кажусь вам другим только потому, что теперь мы с вами не в Африке?
— Теперь же вы… Нет, простите господин фельдмаршал… Впрочем, вы и сами все прекрасно понимаете. Таков мой принцип.
Щадя самолюбие командующего, Штофф так и не договорил. Да в этом и не было необходимости. Роммель понимал, что его время прошло, теперь он уже больше не кумир ни для солдат, ни для фюрера.
«Так, может, тебе самое время уйти? — жестко спросил себя фельдмаршал. — Пока ты еще действительно способен уйти «героем Африки», а не жалким заговорщиком из висельничной свиты Фромма и Штауффенберга?».
30
Оставив эскорт из бронетранспортёров на обочине, «мерседес» несколько минут скитался по разбросанным между холмами и кирхами улочкам городка, пока наконец не наткнулся на вывеску «Полиция». От самого здания остались, правда, только развалины, однако теперь уже разыскать полицейский участок оказалось несложно.
— Первая и единственная бомба, сброшенная американцами на наш городишко, и та попала прямо в камеру предварительного заключения, — объяснил начальник полиции, устроившийся со своими подчинёнными в конфискованном особняке, еще недавно принадлежавшем семье еврея-адвоката. — Не бомба, а бич господний. Хорошо ещё, что в участке оставались только дежурный да два задержанных нами подозрительных типа.
— Так вот, вторая бомба, случайно выпавшая из заблудившегося бомбардировщика, разнесёт ваш участок, если вы сейчас же не свяжете нас с одним ближайшим поместьем, — пригрозил Бургдорф, решительно направляясь к телефонному аппарату.
— Разве что это будет поместье фельдмаршала… — не задумываясь, развеял загадочность его намерений обер-полицейский.
— Что, уже кто-то пытался связаться с ним до нашего приезда? — настороженно поинтересовался генерал.
