X
Отдышавшись, Колльберг обратил испытующий взгляд на человека, которому он временно подчинен.
Бульдозер Ульссон был ведущей осью спецгруппы. Он обожал банковские налеты и за последний год, когда число их неимоверно возросло, расцвел пуще прежнего. Он был генератор идей и концентрат энергии, мог неделями трудиться по восемнадцать часов в сутки — и никаких жалоб, никакого намека на уныние и усталость.
Бульдозер Ульссон явно считал полицейскую работу самым интересным и увлекательным делом на свете.
Скорее всего потому, что сам он был не полицейский.
Ульссон работал в прокуратуре и отвечал за расследование вооруженных налетов на банки. У него накопилось несметное количество дел такого рода. Некоторые из них раскрывали, правда, не до конца, кого-то арестовали, кого-то осудили, но налеты только участились: что ни неделя — три или четыре случая, и всем было ясно, что многие из них каким-то образом связаны между собой. Но каким?
Конечно, грабили не только банки. Нападений на частных лиц было неизмеримо больше, не проходило часа, чтобы кого-нибудь не ограбили. На улице, на площади, в магазине, в метро, в собственной квартире — нигде нельзя было чувствовать себя спокойным. Но банкам придавалось особое значение. Покушаться на банки было все равно что посягать на основы общества.
Система государственного устройства на каждом шагу демонстрировала свою несостоятельность. Что же до полиции, то в одном Стокгольме за последние два года 220 тысяч правонарушений остались нерасследованными из-за бессилия блюстителей порядка. Из более серьезных преступлений удавалось раскрыть только каждое четвертое, а сколько их вообще не доходило до полиции?
Высшие чины лишь озабоченно качали головой, изображая недоумение. Издавна повелось кивать друг на друга, но теперь больше не на кого было кивать. Никто не мог придумать ничего дельного.
Одно было совершенно ясно. Полиция во многом сама виновата. После централизации 1965 года, когда управление всеми полицейскими органами было передано в одни руки, сразу же стало очевидно, что руки, мягко выражаясь, не те.
Многие исследователи и социологи давно уже спрашивали себя, какими соображениями руководствуется в своих действиях Центральное полицейское управление. Вопрос этот, понятное дело, оставался без ответа. Руководствуясь правилом «об этом никому ни слова», начальник ЦПУ принципиально не отвечал ни на какие запросы. Зато он обожал произносить речи, которые чаще всего не представляли даже риторического интереса.
Сравнительно недавно кто-то из полицейских чинов придумал нехитрый, но вполне надежный способ подавать статистику преступности так, что она, формально оставаясь верной, сбивала людей с толку. Все началось с того, что в верхах решили сделать полицию более монолитной и боеспособной, пощедрее оснастить ее техникой вообще и оружием в частности. Чтобы получить на это средства, требовалось преувеличить опасности, которым подвергались сотрудники. Словеса не могли помочь, вот и началась подтасовка статистики.
Очень кстати пришлись тут политические манифестации второй половины шестидесятых годов. Демонстранты выступали за мир — их разгоняли силой. Они были вооружены лозунгами и верой в свою правоту — против них применяли слезоточивый газ, водометы и резиновые дубинки. Чуть не каждая манифестация заканчивалась потасовкой. Тех, кто пробовал обороняться, избивали и арестовывали. Потом их привлекали к ответственности за «нападение на представителей власти» или «буйное сопротивление», и, независимо от того, кончалось дело судом или нет, все такие случаи включали в статистику.
Хитроумные тактики добились своего. Полицию вооружили до зубов. На дела, с которыми раньше справлялся один человек, вооруженный простым карандашом и толикой здравого смысла, теперь посылали полный автобус полицейских с автоматами и в пуленепробиваемых жилетах.
Правда, в конечном счете вышло не так, как было задумано. Насилие рождает не только антипатию и ненависть, оно сеет тревогу и страх. Дошло до того, что люди и впрямь стали бояться друг друга. Стокгольм превратился в город десятков тысяч перепуганных граждан, а испуганные люди опасны.
Из шестисот полицейских, которые ни с того ни с сего оставили службу, многие на самом деле ушли от страха. Хотя, как уже говорилось, их вооружили до зубов и они чаще всего сидели в патрульных машинах. Конечно, были и другие причины: кто-то вообще скверно чувствовал себя в Стокгольме, кому-то противно было нести службу так, как его заставляли. Словом, налицо был явный провал нового курса, истоки которого терялись во мраке. И кое-кто улавливал в этом мраке коричневые оттенки.
Когда политической полиции запретили подслушивать частные телефонные разговоры, опять же поспешили на помощь теоретики ЦПУ. Они наговорили столько ужасов, что убедили риксдаг принять закон, разрешающий тайное подслушивание телефонных разговоров для борьбы против торговли наркотиками. После чего упомянутая торговля расцвела пуще прежнего, зато антикоммунисты спокойно могли продолжать подслушивание.
«Да, не очень-то приятно быть полицейским», — говорил себе Леннарт Колльберг.
Что делать, когда твоя организация заживо разлагается? Когда слышишь, как за стеной копошатся крысы фашизма? Все его сознательные годы отданы полицейской организации...
Как поступить?
Сказать все, что думаешь, — уволят.
Плохо. Должны быть какие-то более конструктивные средства. И ведь не один он так рассуждает, многие сослуживцы разделяют его взгляды. Кто именно и сколько их?
Совесть Бульдозера Ульссона не была обременена такими проблемами. Ему превосходно жилось на свете, и все было «ясно, как апельсин».
— Одного только не пойму, — сказал он.
— В самом деле? — подивился Гюнвальд Ларссон. — Чего же?
— Куда машина подевалась? Ведь сигнальные установки были в порядке?
— Надо думать.
— Значит, мосты были сразу взяты под контроль.
Сёдермальм — остров, к нему подходит шесть мостов, и спецгруппа давно разработала подробные инструкции, как возможно быстрее изолировать центральные районы Стокгольма.
— Точно, — подтвердил Гюнвальд Ларссон. — Я запрашивал службу охраны порядка.
— А что за телега? — спросил Колльберг.
Он еще не успел ознакомиться с деталями.
— «Рено-16», светло-серый или бежевый. С буквой «А» и двумя тройками в номере.
— Номер, конечно, фальшивый, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Конечно, но я еще ни разу не слышал, чтобы можно было перекраситься по пути от Мариаторгет до Слюссена. А если они поменяли машину...
— Ну?
— Куда же делась первая?
Бульдозер Ульссон быстро ходил по комнате и хлопал себя ладонями по лбу. Ему было лет сорок, рост ниже среднего, полный, румяный, все время в движении. Сейчас он рассуждал вслух:
— Они загоняют машину в какой-нибудь гараж поблизости от метро или автобусной остановки. Один сразу же увозит монеты, другой меняет номер на машине и тоже сматывается. В субботу приходит механик и перекрашивает кузов. И вчера утром можно было перегонять телегу в другое место. Но...
— Что «но»? — спросил Колльберг.
— Мои люди вчера до часа ночи проверяли каждый «рено», который шел из района Сёдор.
— Значит, либо машина проскользнула в первый же день, либо она еще на острове, — заключил Колльберг.
Гюнвальд Ларссон молчал, Он брезгливо созерцал одеяние Бульдозера Ульссона. Мятый голубой костюм, розовая рубашка, широкий цветастый галстук. Черные носки, остроносые коричневые полуботинки с кружевным узором, давно не чищенные.
— А про какого механика ты толкуешь?
— Они сами не возятся с машинами, нанимают человека, часто совсем из другого города, из Мальме там или из Гётеборга. Он пригоняет машину в условленное место, и он же забирает ее. С транспортом у них все точно рассчитано.
— У них? Ты о ком говоришь? — недоумевал Колльберг.
— О Мальмстрёме и Мурене, о ком же еще.
— Кто это — Мальмстрём и Мурен?
Бульдозер Ульссон странно поглядел на него, но тут же взгляд его прояснился:
— А, ну да. Ты ведь у нас в группе новенький. Мальмстрём и Мурен — налетчики, специалисты по банкам. Уже четыре месяца они на свободе, и за это время это их четвертая операция. Они удрали из Кумлы в конце февраля.
— Но ведь оттуда, говорят, невозможно убежать.
— Смотря какой побег. Их отпустили домой на субботу и воскресенье. Понятно, они не вернулись. По нашим данным, до конца апреля они ничего не затевали. Скорее всего отдыхали где-нибудь — скажем, на Канарских островах или в Гамбии. Взяли двухнедельные туристские путевки — и укатили.
— А потом?
— Потом начали добывать снаряжение. Оружие и все такое прочее. Обычно они разживаются в Италии или Испании.
