— Кто там?
Голос в домофоне был незнакомый. Это был не Момои и не моя бывшая свекровь. Мне захотелось развернуться и убежать, и я с трудом нашла смелости ответить:
— Меня зовут Нодзима. Скажите, пожалуйста, здесь живёт Момои-сэнсэй?
Ещё немного, и я упаду в обморок… Сколько раз я входила в этот дом? Я помнила, что за оградой, во дворике росло мандариновое дерево и стоял водопроводный гидрант. На веранде было полно коробок. Дорожка от калитки до входной двери вымощена крупными плоскими камнями. Возле входной двери стояла узкая высокая подставка под зонтики.
— Одну минуточку, я открою, — сказал голос.
Совершенно независимо от моего желания память воскресла. Ноги перестали слушаться. Перед глазами пронеслись обрывки нашей с Момои семейной жизни, очень странной, но не несчастной.
Послышался звук шагов — приближался кто-то в шлёпанцах. Двери калитки открылись — передо мной стоял Момои.
— Вот не ожидал!
Он полысел, но выглядел худощавым и подтянутым.
— Извините, что долго не давала о себе знать. — Я вежливо поклонилась.
— Какая неожиданность! — снова повторил он.
Я прошла в гостиную, обставленную по-европейски, и меня угостили кофе, приготовленным по вкусу Момои: крепким и чуть кисловатым. Кофе подала женщина лет 35–40, которую Момои коротко представил: «Это — моя жена». Из его рассказа я узнала, что мама его умерла десять лет назад, и я поставила в её честь поминальное благовоние у домашнего буддийского алтаря.
— А как сложилась твоя жизнь? Как твой ребёнок?
Момои сказал «твой ребёнок»… Я не знаю, то ли потому что здесь присутствовала его новая жена, то ли просто забыл имя Соко.
В комнате было открыто окно, ветра совсем не было, но внутри было удивительно прохладно.
— Однако я совсем не ожидал тебя увидеть!.. Наша гостья ещё со студенческих времён была способна на экстравагантные поступки, — сказал Момои своей жене. — Как ты знаешь, одно время мы были женаты, но однажды она неожиданно исчезла…
Какого труда мне стоило улыбнуться. Целых шестнадцать лет… Это, оказывается, такой долгий срок!
В душе я попросила у Момои прощения. Думала, что встретившись с ним, поняв, что он простил меня, я смогу переехать в Токио.
«Уже, действительно, хватит…» — допивая крепкий кисловатый кофе, я вспомнила эти слова отца.
Мы были уже в прихожей, когда Момои, будто пользуясь удобным случаем, сказал:
— Да, чуть не забыл! Это было довольно давно, но Тот мужчина однажды заходил сюда. Не помню, как он представился…
Я в этот момент надевала туфли и почувствовала, как моё сердце остановилось.
— Когда это было?
Мне ответила его жена:
— Точно более десяти лет назад. Это случилось, когда была ещё жива свекровь.
— Он разыскивал тебя, но я не знал, куда ты уехала… — произнёс Момои.
Более десяти лет назад…
Я закрыла глаза и попыталась остановить нахлынувшие мысли — сейчас нельзя было об этом думать.
— Извините, что пришла так неожиданно, — поклонилась я, уходя.
Значит, он приходил более десяти лет назад… Приходил сюда. Искал меня…
И что теперь? Куда он поехал дальше?
•
Мы с мамой вернулись в Дзуси.
Я так соскучилась по Дзуси! Здесь так просторно дышится, всё рядом, еда такая вкусная… Мы купили сасими[48] в рыбной лавке по соседству со станцией. В знаменитой кондитерской «Нагасима», где продают традиционные японские сладости, купили мармелад «мидзу-ёкан»[49].
Мама не задала ни одного вопроса ни о Токио, ни о своём доме, ни о своих родителях.
— Тебе понравилось? — Это всё, что она спросила.
— Я пока не поняла, — честно ответила я.
Мама засмеялась:
— Да, естественно. Ты ведь только что познакомилась с ними. Не стоит специально стараться привыкнуть к ним, — добавила она.
Почти весь месяц мы не спеша укладывали вещи, готовились к переезду. Иногда ходили в гости в «Хару». Обедали там или пили чай.
По утрам, когда была хорошая погода, мы ходили гулять на берег моря.
Часто днём мама отлынивала от сборов и играла на пианино. Однажды она даже заплакала, пока играла.
— Знаешь, жизнь — очень жестокая штука, — сказала она, когда я спросила, почему она плачет. У неё были грустные глаза, а на губах улыбка.
— Но ведь надо двигаться вперёд… — сказала я.
— Это точно! — ответила мама. Так же грустно, но с улыбкой на губах.
В конце августа я вернулась в общежитие. Как приехала, сразу написала маме письмо. Вот оно:
«Дорогая мамочка! Как дела? Эти летние каникулы были очень хорошие, правда? Я думаю, что ты правильно сделала, решив вернуться в Токио. В Токио все были очень добры к нам. Я хочу, чтобы у тебя началась новая жизнь. Ты у меня очень красивая, и, может быть, ты встретишь человека, которого полюбишь.
Я приеду к тебе на каникулы. Пусть у тебя всё будет хорошо. Твоя Соко.
P. S. Ты тоже — моё сокровище».
•
Вот я и перебралась в Токио.
Для чего я встаю по утрам, для чего я ем, для чего я хожу на работу? Как и раньше, я совершенно не знаю, для чего я всё это делаю. Я живу только ради того, чтобы увидеться с Ним ещё один раз. Может быть, за это меня осудит Соко, может быть, это расстроило бы Его, но больше мне ничего не нужно в этой жизни.
Я устроилась на работу администратором в ресторан классической японской кухни и в недорогое кафе, где готовят стейки (там я играю на фортепиано). Вернувшись в Токио, я была поражена, как дорого стоит снимать здесь квартиру.
Мне уже абсолютно всё равно, когда я умру. Честно.
По выходным я иногда захожу к родителям. Мне кажется, всё, что связано с их домом, всё, что там есть — не моё прошлое, а чьи-то чужие воспоминания. Например, воспоминания отца или мамы… Или воспоминания уже ушедшей из этой жизни, умершей меня самой.
Вечера я провожу за выпивкой. Для меня было просто чудо, что тот бар до сих пор работает. Тот бар, где мы с Ним пили «Сицилийский поцелуй». Всё, что нас связало, началось именно в том баре.
На пианино я теперь играю только на работе, и Рода Стюарта слушать больше не в состоянии. Все те вещи, которые помогали мне и оберегали меня раньше, здесь, в Токио, кажутся фальшивыми. Музыка перестала быть моей отдушиной, да и Соко уехала далеко, в свою жизнь.
Мне всё равно, когда я умру… Или правильнее было бы сказать, что мне даже хочется поскорее умереть…
В ресторане классической японской кухни, где я работаю, нужно надевать кимоно.
•
От маминых родителей часто приходят посылки с гостинцами. Они присылают книги, конфеты, фрукты…
Я продолжаю ходить в художественную студию, но помимо неё ещё записалась на факультатив ораторского искусства на английском языке. Самая красивая девушка из художественной студии учится во втором классе[50], её фамилия Синдо.
Если я звоню маме вечером, то никак не могу её застать. Если позвонить утром в выходной, она подходит к телефону, но голос у неё совершенно мёртвый.
— Мама? — сначала говорю я, потом она спрашивает: «Как дела?», потом я задаю ей тот же вопрос и слышу в ответ: «Всё в порядке», но у меня нет оснований ей верить.
— У нас в школе будет спортивный праздник. Придёшь поболеть? — спросила я на днях по телефону.
— Да… наверное…
Такой ответ был совершенно не похож на неё, и мне стало нестерпимо страшно.
•
Смерть всегда неприметно присутствует рядом с нами. Постоянно.
Каждый вечер, потягивая джин-тоник, я думаю о ней.
— Когда-нибудь, когда мы умрём, мы превратимся в воду…
Он часто говорил так. Это было после того, как мы занимались любовью. Страстно, но нежно. Так, что от любви готовы были растаять кости, даже кожа на наших телах таяла, не мешая нам проникать друг в друга.
— Вот так, обнявшись, мы превратимся в воду и потечем…
— Как одна река?
— Да, как одна река…
— Обнявшись?
— Да. Ничто нас не разъединит… Наши руки и ноги переплетутся… Как одна река…
Мне кажется, что это очень просто. Очень просто и очень правильно. И нет ничего, что дарило бы мне большее спокойствие.
Когда-нибудь, когда мы с Ним умрём…
Джин-тоник в стакане при слабом свете похож на ночную реку. На чистую и холодную реку, что течёт в глубь леса.
Когда-нибудь, когда мы с Ним умрём…
Когда дверь бара открылась, мне даже не нужно было оборачиваться.
Внутри бара полумрак, звучит приглушённая музыка, поэтому все звуки, шорохи — всё это совершенно исчезает.
Исчезают и гораздо более явственные признаки людей — их сила или телесная теплота…
Я поняла: это Он.
«Это пришёл он…» — с поразительным спокойствием подумала я. Так просто, как будто мы виделись вчера и договорились, где встретимся сегодня; будто отработали в разных местах день и, как и договаривались, пришли в условленное место.
