— Стой! Кто идет?
— Свои.
— Кто свои? Пароль?
— Не знаю пароля. Я евпаториец. Контуженный.
— А зачем нам контуженный? Мы сами сумасшедшие, — засмеялся кто-то.
— Сысоев, прекрати! прикрикнул на него, по-видимому, начальник.
— Устин Яковлевич, вы?
— Так я тебе и сказал. А ты кто?
— Я Леська Бредихин. Гимназист.
— А-а! Ну, добро пожаловать.
Леська присмотрелся к темноте.
— Неужели все это анархисты?
— Нет, мои анархисты в разведке. А вообще все перемешалось, и комаровцев уже нет — я тут комвзвода. А ты ложись вот сюда, на шинель. Полежи, полежи, не стесняйся.
— А где Груббе? Немич?
— Немич теперь большой человек, — иронически сказал Устин Яковлевич. — Он военком города Евпатории.
— Что же тут смешного?
— А то, что в Евпатории немцы.
Леську словно бритвой полоснуло по сердцу. Евпатория — это ведь не просто город. Это Андрон, Гульнара, дедушка. Что-то такое, что родней родного... И вдруг — немцы!
— А скажите, гимназист, куда вы дели золото, которое заграбастали в армянской сберегательной кассе?
— Мы не заграбастали, а реквизировали.
— Покупили, одним словом. Так куда же все-таки вы его подевали?
— В Симферополь отправили.
— А зачем?
— Как зачем? В Ревком.
— В Ревком... А кто им там воспользуется?
— Не знаю. Куда нужно, туда оно и пойдет.
— Народу надо было раздать его. Народу! На то революция!
— Но если все раздать, откуда ж у революции будут деньги? Как вести государство без финансов?
— А к черту его, государство! Государство — это чудовище, которое только и знает, что драть с подданных семь шкур. Коммунизм отрицает государство. Кому оно выгодно? Только тем, у кого власть. А вы, краснопузики, боретесь за это самое государство. Никакого шарика в голове! Самого простого понять не можете! Или не хочете? Нужно уничтожить власть человека над человеком, иначе никакой свободы на земле никогда не будет.
Послышалось размеренное чоканье копыт. Из дымки рассвета вышли на железнодорожные пути два всадника, ведущие на веревках группу штатских людей.
— Авелла!
— Авелла.
(Это и был пароль.)
— Пленных принимайте.
Устин Яковлевич вышел навстречу.
— Кто такие?
— Диверсанты из немцев колонистов. Может, те самые, что громили штаб.
— Допрашивали их?
— Пытались. Но они по-русски не говорят.
— Ну это враки. Все колонисты давно говорят по-русски.
Комаров подошел к одному из пленных.
— Кто такой? Откуда? Как звать?
— Ich spreche nicht Russisch.
— Шпрехаешь, врешь!
— Was sagen Sie?
Леська приподнял тяжелую голову, усиленно вглядывался в немца. Потом встал на ноги и, пошатываясь, направился к пленному.
— Эдуард Визау? Так, кажется?
Немец молчал.
— Устин Яковлевич, присмотритесь, нет ли у него стеклянного глаза?
— Есть. Самый настоящий. Стеклянный.
— Ну вот. Теперь тебе, Эдуард, прятаться глупо.
— Вы его знаете? — спросил Леську Устин Яковлевич.
— Лучше бы и не знал... Мы с ним учились в городском училище.
— Ошибаетесь! — сказал Визау, не заметив, что перешеш на русский. — Я вас не знаю.
— Зато ты знаешь моего дядю Андрона. Это знакомсвто стоило тебе глаза.
Леська отошел в сторону. Его тошнило. Едва волоча ноги, добрался он до комаровской шинели и упал на нее. «Как мешок с ячменем», — вспомнил он фразу Тины.
15
Городское четырехклассное училище... Четыре года провел в нем Леська и вспоминал эти годы с содроганием. Инспектор училища брал взятки деньгами и арбузами, не пренебрегал и ягненком, поэтому в старших классах учились мужчины двадцати двух и двадцати трех лет: школа даже в военное время освобождала от воинской повинности. Когда ученика Соболева исключили из третьего класса, он женился и открыл на привозной площади карусель. Кое-кто из учащихся занимался сутенерством, особенно греки. Великолепно сложенные, под стать античным эллинам, они подплывали к «Дюльберу» на парусных лодках и, обнаженные до пояса, выжидали, не клюнет ли на них какая-нибудь северная дамочка (в Евпатории греки-рыбаки играли ту же роль, что татары-проводники в Ялте). Ученики-татары почти не посещали училища, стараясь остаться на второй год, а если когда и приходили, то открыто курили в классе, и учителя умоляли их хотя бы выйти в коридор. Среди этих великовозрастных был и Эдуард Визау, сын кулака из колонии Немецкие Майнаки. Если русские, греки, татары занимались своими взрослыми делами — пили, амурничали, торговали, — то Визау имел дело с малышами. Все они за каждую игру обязаны были платить ему «тумбу». Эту дань Визау собирал, как финансовый инспектор. При этом он не ходил за детьми но пятам, — нет, он сидел на колодце в самом центре двора, наблюдая и записывая в книжечку. К концу перемены Визау подзывал к себе какого-нибудь недомерка и спрашивал:
— В каких играх сегодня имел участие?
— Играл в «альчики».
— Сколько раз?
— Один.
— Плати копейку. А ты во что играл?
— В «баламбой».
— Сколько раз?
— Один раз.
— Неправда твоя! У меня записано: два раза. Гони монету.
— Да у меня только три копейки.
— Ну и что? Получишь копейку сдачи.
Арифметика была простой. Но не дай бог улизнуть и не уплатить Эдуарду «тумбы». Он ухватывал двумя пальцами вихор обвиняемого и сначала драл его вправо и влево так, что голова мальчишки дергалась от плеча к плечу, а потом пригибал эту голову к земле и снизу бил по носику коленом. Ребенок уходил, обливаясь кровью, но, конечно, жаловаться не смел: ябеду били все — и русские, и греки, и татары. Однажды немец разбил лицо Леське, который в тот день ни во что не играл, но Визау по ошибке приписал ему чужой счет. На следующий день, когда ученики уходили из училища домой, Визау снова подошел к Бредихину:
— Деньги?
Денег у Леськи не было.
— Тогда вот что, Бредихин: пока не принесешь денег, в училище ходить не будешь. Я запрещаю!
Но Леська все-таки пришел. Целый день он не выходил из класса, а потом выбежал через учительский подъезд и спрятался в сквере, через который обычно проходил Визау, когда шел домой. Когда Визау вышел на улицу, в скверике на скамейке сидел гимназист Леонид Бредихин. Ничего не подозревая, Визау прошел было мимо, но Леонид встал и окликнул его. Визау оглянулся. Тогда Леонид дал ему звонкую пощечину.
— Это тебе за Леську.
Визау поглядел на Леонида — тот был ниже его на голову. Схватив гимназиста за волосы и пригнув его голову, он со страшной силой ударил в лицо коленом. Леонид на минуту ослеп, а когда прозрел, перед ним стоял Леська и глядел на него, беззвучно рыдая.
— Это все из-за меня... Это все из-за меня... — шептал он. Потом взял брата теплой ручонкой за руку и повел домой.
— Только дедушке не говори, Леня, слышишь? А то он и дедушку...
На следующий день Визау не требовал от Леськи денег, он просто схватил его за вихор и стукнул личиком о колено. Так теперь повелось изо дня в день. В конце концов Леська перестал посещать училище. Утром он собирал книжки в ранец и уходил, а к двум часам возвращался. Но в школе не был.
Из плаванья вернулся Андрон. Леська ничего ему не рассказывал, но рассказал Леонид.
— Ну конечно, — спокойно произнес Андрон. — Куда ты против него? Тебе семнадцать, а ему двадцать один. Позови ко мне Леську.
Утром Андрон взял Леську за руку и повел в училище. Леська вошел в класс, а дядя — в кабинет инспектора.
— Ваш Визау до того мордует Леську, что парень перестал ходить в училище.
— Но-но! Пожалуйста, не утрируйте! У нас учебное заведение, а не бурса. Что же до Бредихина Елисея, то он действительно много пропустил, но я думал, будто он болен.
— Визау мордует моего племянника, и я хочу, чтобы с этим было покончено.
— Никто! Никого! У нас! Не истязает! Прошу не приписывать нам уголовщину.
— Значит, вы не вмешаетесь в это дело?
— Я поговорю с учеником Визау.
— Только и всего?
— А чего бы вы хотели? Исключить его я не имею права: он прекрасно учится.
— Так. Значит, из училища забрать Леську?
— А уж это как вам будет угодно.
Инспектор встал, давая понять, что разговор окончен. Андрон тоже встал, аккуратно снял с чернильницы медный шлемик, поднял ее, как бокал с черным вином, и плеснул чернилами в лицо инспектора. Инспектор всхлипнул от неожиданности, Андрон же вышел на улицу через парадный ход. Никто его не преследовал, никаких криков не слышалось: очевидно, инспектор принял решение избежать огласки.
Леська опять весь день провел в классе: на переменах прятался под парты. С последнего урока он отпросился «на минутку» и убежал домой. Когда ученики уходили из училища, Визау снова пошел через садик. Тогда со скамейки поднялся Андрон...
