Привязалась к документам.
Ну извини, я не романтик ни разу. Глупо дарить такие подарки без документов. Мало ли, что может случиться в жизни, а это не просто украшение, а вложение.
Я определенно стал циничным и бездушным.
Знаю я, чего она хотела. Но увы… Чего нет, того нет.
Наливаю себе еще коньяка, кручу бокал, а потом оставляю его.
Достаточно, у меня ребенок болеет.
Выхожу из кабинета, прохожу в ванную, умываюсь холодной водой. Смотрю на себя в зеркало – постарел, раньше выглядел более живым и свежим. Похудел, зачерствел, заматерел и совсем разучился общаться с женщинами.
Вытираю лицо, иду в гостиную. На часах уже глубокая ночь. Артём спит на диване, кот – у него в ногах. Рыжая скотина замечает меня и прибирается ближе к сыну. Выгоняю кота в кресло, аккуратно трогаю лоб Артема. Температуры нет, крепко спит. Глубоко вдыхаю – пахнет Еленой.
Нет, я понимаю, что он не может пахнуть матерью, но в моих деформированных мозгах запах ребенка ассоциируется с запахом жены. Он даже спит, как мать, раскинув руки, приоткрыв губы.
Глубоко втягиваю воздух, сажусь на ковёр, облокачиваюсь спиной на диван, прикрывая глаза.
Устал.
Смертельно.
Устал от самого себя и от своей деформированной жизни.
Сам не замечаю, как засыпаю на полу, в полусидячем положении, рядом с сыном.
По факту он самый родной мне человек, и я ему тоже.
Как, сука, я допустил, чтобы так всё вышло...
***
— Какова цель вашего визита, Роберт? — спрашивает у меня женщина-психолог.
Да, докатился до мозгоправа.
Никогда не думал, что здесь окажусь. В общем, отрицал всю эту психологическую лабуду, считая, что никто, кроме меня, не имеет право давать оценки моему поведению и копаться в моем нутре.
В больнице, за месяц до смерти, Лену посещал психолог. Они разговаривали часами, пытаясь подключить и меня. Чтобы, мать их, подготовить к ее уходу. Мне же хотелось убить всех, кто мог допустить мысль, что моей жены не станет. Я не участвовал в этих беседах. Лена понимала и не настаивала. Но это помогло ей принять смерть и относиться к уходу легко. И ее мне тоже хотелось придушить за такие мысли.
И вот я здесь. В кабинете с бежевыми стенами, мягкими креслами и картинами. Напротив меня, в кресле, через стеклянный журнальный стол, сидит Маргарита Юрьевна, психолог высшей категории. Мне надо с ней пообщаться, потому что я устал... Жизнь вокруг меня продолжается, и я обязан в ней участвовать не только физически.
— Цель... — задумываюсь, покручивая в пальцах зажигалку. — Хочу не отравлять своим цинизмом и чёрствостью жизнь окружающим. У меня есть сын, но я не могу дать ему то, в чем он нуждается. Я только недавно перестал в общем отторгать его существование. — Женщина внимательно на меня смотрит. — Знаю, звучит ужасно, — выдыхаю я.
— Вы не одиноки, мужчинам сложнее принять ребёнка. Изначально у них нет связи с детьми, как у матерей.
— Нет, дело не в этом... Когда он родился, я его принимал и отдавал много себя. Отторжение наступило после смерти супруги, ибо роды спровоцировали ее болезнь.
Женщина что-то записывает у себя в блокноте, а я перевожу взгляд на стену.
Что, бл*дь, я здесь делаю?
Мне сложно адекватно объяснить природу моего отторжения ребенка, любви, жизни.
— Понимаю, это нормально. Ребёнок послужил триггером. Людям свойственно находить виновных в своих потерях, так легче их пережить. Но, как я понимаю, ваше отрицание затянулось?
— Да. Очень сильно затянулось. Я даю ему всё, но в материальном плане, мне небезразлично его будущее, его здоровье и прочее, но... Но мне дико сложно переломить себя и просто поиграть с ним, обнять, поговорить, — прикрываю глаза. — С этим можно что-то сделать?
— Цель вашего визита – наладить контакт с ребёнком и принять его?
— Не только. Я полностью отрицаю жизнь во всех ее проявлениях. Чувствую себя мёртвым, словно лёг в могилу к жене.
— Подробнее? Чего вы хотите? Чтобы я сказала вам, что жизнь продолжается? — улыбается женщина.
— Я думал, что вы более квалифицированы и не станете говорить шаблонные фразы, — тоже ухмыляюсь.
— Шутите. Уже не всё так плохо. Не вижу, что вы в плачевном состоянии. Довольно хорошо выглядите.
— Такая методика, да? Комплименты?
— Нет, я хочу понять, чего вы именно ждете от наших бесед? Про сына я поняла. Мы это проработаем. Есть очень хорошие методики, которые дадут вам понять, насколько дорог вам сын и что он в вас нуждается. Но вы хотите не только этого?
— Да. Есть женщина... — Маргарита Юрьевна кивает. — В общем, хочу полноценно жить.
— Что вам мешает? У вас всё для этого есть. Вы молоды, здоровы, состоятельны.
— Что мешает? — стучу пальцами по вискам, намекая, что мне мешают мои деформированные мозги.
— Это понятно, всем нам мешают наши страхи: кому-то – больше, кому-то – меньше. Вы боитесь снова потерять? Настолько, что поставили блок на личное и душевное пространство?
— Вот. Начинаю понимать, за что вы берете такие деньги, не липовые ваши дипломы.
Тишина. Молчим. Женщина что-то чертит в блокноте, какие-то произвольные линии, словно забыла обо мне.
Напротив меня, на стене, висит картина. Нет, это просто абсолютно чистое белое полотно, на котором ничего не изображено, и я зависаю на нем.
— Это вы, — вдруг произносит Маргарита Юрьевна.
— Не понял? — перевожу на нее взгляд.
— Это полотно отражает вас, — поясняет она.
— Вряд ли, я давно не так чист.
— Что вы видите на полотне?
— Ничего.
— То есть там пустота?
— Можно и так сказать. Но тоже ошибаетесь. Я не пуст. Я бы не пришел сюда, если бы ощущал пустоту. Я полон до краев. Только полон дерьмом.
— Может, ваша проблема в том, что вы не хотите выливать свое «дерьмо», как вы выразились, на близких, поэтому держите дистанцию…
Закрываю глаза. Может… Определенно, да.
А на кого мне вылить это дерьмо?
На сына?
Или на Марию, которая вообще не имеет никакого отношения к моему прошлому?
