— Ярик, родной мой, мы же договорились, что увидимся завтра, — она очень напугана, я грубо притягиваю ее к себе, фиксирую затылок и принуждаю к поцелую. Она напрягается, но послушно отвечает, размыкает губы, я пробую ее на вкус.
В этот момент понимаю, как сильно злюсь. На Фишера, на ситуацию, на саму Катю! Если она сейчас откроет свой сладкий ротик и скажет, что мне нужно подождать, потерпеть, дать ей время что-то решить самой, я уйду, и больше она меня никогда не увидит.
Потому что я задолбался мотыляться на второй роли, входить в чье-то положение! Я, блть, тоже живой человек! Мне хочется орать ей в лицо о том, что я тоже умею чувствовать боль! Я переживаю, ревную, мучаюсь! Я хочу быть номером один! Для нее хочу быть!
Чтобы она думала обо мне, а не обо всех остальных в этом гребаном мире! Она обнимает меня и прижимается к груди. Но я не могу успокоиться, меня так взбесила встреча с ее бывшим, что я должен на ком-то отыграться немедленно, иначе я просто взорвусь. Отыграться на ней.
— Я хочу тебя сейчас, — ставлю перед фактом. Обнимаю, скольжу руками по ее спине, обхватываю ягодицы.
Ее глаза — два круглых блюдца. Она часто моргает, тянется и гладит меня по щекам, я грубовато освобождаюсь.
— Не трогай меня, — откровенно грублю. Не зря ее отец не хотел меня пускать, жаль, он не настоял на своем. Очень жаль. Я не могу остановиться. — Выбирай: едешь ко мне или прямо здесь.
— Здесь? — она поражена до глубины души, отшатывается. — Яр, подожди, я… Боже, ты меня пугаешь, — прижимает сжатые кулачки к груди.
Покажи мне хоть как-нибудь, что ты моя. И я успокоюсь. Мне это нужно в свете недавних событий.
— Пожалуйста, давай поговорим завтра, — ее голос дрожит. — Я сейчас не могу, я не готова. Я… напугана.
— Чем? — я скрещиваю руки на груди. — Что тебе еще нужно, Катя? Какие заверения с моей стороны? Почему ты не можешь объявить всем обо мне? Блть, Катя, объявить так, чтобы все поняли. Не извиняясь, не стесняясь меня, не пряча!
— Я просто… я должна тебе сказать, что… Я хотела завтра, я договорилась с Надей, что мы у нее поговорим. Мы же решили, что с утра созвонимся.
— У Нади?! — в первое мгновение я теряю дар речи, а потом едва не перехожу на крик. Блть, я почти ору на нее. Осознаю это, но не могу остановиться: — У Нади?! Не у меня дома? Не у тебя? А кроме как у подружки, тебе негде поговорить со своим парнем? Или я не твой парень, Катя?! Или мне надо еще что-то понять и войти в чье-нибудь положение?!
Дверь кабинета распахивается, заходит ее отец, смотрит на меня и произносит:
— Пошел вон.
Я поднимаю на него глаза. Он знает, кто я, и прекрасно понимает, что физически ему со мной не тягаться, но он заступается за свою дочь, и это отзывается во мне уважением. Выходит вперед, оставляя ее у себя за спиной, показывает на дверь и произносит еще раз:
— Пошел вон из моего дома.
В его глазах я вижу свое отражение и понимаю, что веду себя как полный мудак. Киваю, и со словами: «Извините», — направляюсь к выходу.
Катя спешит следом:
— Яр, пожалуйста, — она умоляюще сжимает ладони.
— Или ты едешь сейчас со мной, или больше меня не увидишь, — говорю ей, обуваясь нарочито медленно. Завязываю шнурки на гребаных кедах. Она смотрит на меня с ужасом. Познакомился с родителями, ничего не скажешь. Не надо было мне ехать сюда, Рус был прав. Я все испортил. Но давать заднюю слишком поздно. — Прощай, Катя, — говорю ей, разворачиваюсь и ухожу.
Сажусь в машину, сжимаю руль. Не поехала со мной. Видимо, чтобы никого не обидеть! Чтобы все сделать правильно. Меня тошнит от ее правильности.
А мне-то казалось, что все у нас отлично. Что двум людям, чтобы быть вместе, вполне хватит обоюдного согласия.
Глава 37
Катерина
Ярослав всегда был таким, совершенно не умеет ждать, ему нужно все и сразу. На что я рассчитывала?
Я хочу броситься за ним, но отец стоит на пути.
— Я тебя никуда не пущу, — предупреждает он. — Катя, ты посмотри, он неадекватный. Убьет тебя, прихлопнет и не заметит. Психопат!
— Катя, пусть уходит, и слава Богу! Пусть навсегда уходит, — берет меня за руку мама. — Какой наглый и беспардонный! Приехал к нам домой, наорал на тебя. Если ты ему скажешь правду, он с тобой что-то сделает! Ты видела его глаза? Точно сделает!
— И папаша его отмажет, они все гады, я же говорил тебе, — отца потряхивает. — Чувствуют вседозволенность!
И они правы. Они оба полностью правы, ситуация разрешилась сама собой. Яр ушел теперь уже навсегда, я избавлена от разговора, которого так сильно боялась. От его реакции. От отвращения, которое, возможно, мелькнет в его глазах.
Я во всем призналась родителям сегодня утром. Как на духу выложила, что бегала в больницу к Ярику, потому что безумно в него влюбилась. Что он нашел меня после выписки и предложил общаться. Какой я была счастливой, несмотря на полный раздрай! А потом этот подлый поступок Юры… и ощущение, что жизнь закончилась.
Мама жалела меня, мы даже вместе поплакали. Она сказала, что мужчины, особенно такие, как Ярослав, никогда не простят третьего в постели. Что лучше все закончить, не признаваясь. Счастья не будет. Никогда не забудет, попрекнет при случае.
Конец. Всему конец. После советов мамы мне окончательно расхотелось жить.
Но я видела боль. Даже когда Яр орал на меня в кабинете отца, я видела в его глазах боль, слышала ее в интонациях, ощущала в каждом слове и в каждом жесте. Мутную, липкую боль, от которой так просто не избавиться. Не заглушить ни алкоголем, ни временем. Он чувствует, что-то случилось. Не понимает, что именно. От этого и бесится.
Я думала, все расскажу ему завтра у Нади дома, подруга пообещала дать ключи, сама работает допоздна. У него дома не хочу — боюсь, что выгонит. Позорно, стыдно. Больше-то и негде.
Понимаю, что родители меня физически никуда не пустят, поэтому делаю вид, что смирилась, и иду в ванную умываться. Они заходят в кабинет и обсуждают ситуацию на повышенных тонах. Я решаю, что надо выпить воды, беру телефон, прохожу на кухню. Машинально бросаю взгляд в окно и вижу его темно-синюю машину. Сердце снова ускоряется.
Все еще ждет у подъезда. Видно плохо, но мне кажется, он уткнулся лбом в руль и закрыл голову руками.
Сильно сжимаю телефон, потом тороплюсь в свою комнату, накидываю кофточку на сарафан. На цыпочках пробираюсь в прихожую, сую ноги в шлепки и выскальзываю из квартиры.
Пока сбегаю по ступенькам, в висках стучит от волнения. Мои мягкие шаги в тишине кажутся грохотом, отдаются в ушах, пугают. От них в груди все замирает, мне так страшно за него. Не за себя, только за него.
Лифтом не пользуюсь, нет на это терпения. Пока бегу, вспоминаю наш разговор в палатке после любви и нежности. Концентрируюсь на нем, пытаясь забыть удушающий холод карих глаз, которые раньше всегда согревали добротой и заботой.
___
— Ярик, — позвала я, когда он уже почти провалился в сон. Мы лежали на куче спальных мешков, укутавшись в одеяла.
— М-м-м? — протянул он довольным голосом. По-хозяйски поглаживал меня по животу неспешными ленивыми движениями.
— А какой у тебя позывной? — осмелела я настолько, что решилась на прямой вопрос.
— Зачем тебе? — он улыбнулся.
— Скажи, пожалуйста. Я видела, у вас на касках написано. У каждого свой. Я никому не скажу, клянусь.
— Мы их не сами выдумываем, меня начальство окрестило, как пришел в отряд. По каким-то своим соображениям, фиг пойми каким.
— Теперь мне стало еще интереснее!
— Ну ладно. «Звездопад», — признался он нехотя.
Я широко и довольно улыбнулась.
— Так и знала. Солнышко — это ведь звезда, — погладила его по груди. Его начальство пока знает его лучше, чем я. Он не звезда, он целый звездопад!
— Совсем затрахал девчонку, — засмеялся он. — Да, Катенька, Солнышко — это звезда. Земля — планета, их восемь в нашей солнечной системе, но я верю, что Батыгин вот-вот откроет девятую. Луна, кстати, — спутник Земли.
