Екатерина видела в военной интервенции на полуостров возможность объявить себя законной наследницей Козимо Медичи, герцога Флорентийского и вассала императора. Идея захвата земли, принадлежавшей его жене по праву наследования (по отцовской линии), вдохновляла Генриха, надеявшегося также восстановить номинальную республику под контролем Строцци, зависимую от Франции, чтобы подготовить трон герцога для одного из своих сыновей. Ведь было необходимо иметь в виду растущее количество мальчиков в королевской детской. Гизы всегда больше интересовались итальянскими завоеваниями, нежели английскими, ибо их предки «воображали себя королями Неаполя, Сицилии и Иерусалима, ввиду происхождения от герцогов Анжуйских». Несомненно, бдительное око Генриха прежде всего следило за северными частями Италии и «владениями» его жены в Тоскане, и все же интерес Гизов к южным землям был не чужд и ему.
Юлий III объявил Оттавио Фарнезе бунтовщиком и официально лишил его права на герцогство Пармское, потребовав вернуть его императору. Когда в июне 1551 года между Пармой и Папской областью разразилась война, обе стороны опирались на поддержку могущественных соперников. В войсках, отправленных из Франции, был и Пьеро Строцци. Обстановка оставалась напряженной до самой зимы; ни Франция, ни Империя еще официально не объявили друг другу войны. Пока они считались лишь союзниками воюющих партий — Папской области и семейства Фарнезе. Но одной искры хватило бы, чтобы разжечь пламя открытого противостояния между врагами.
Так как никаких сдвигов в решении конфликта не происходило, папа объявил, что желает мира, и военные планы стали в Италии непопулярны. Монморанси, учуяв удобный момент, стал осуждать придворных итальянцев, которые подстрекали Генриха включиться в борьбу за итальянские территории. Это были неприкрытые нападки на семью Строцци, на саму Екатерину, да заодно и на Гизов. За два дня до того, как Екатерина произвела на свет герцога Анжуйского, случился загадочный инцидент с ее кузеном, Леоне Строцци. Его ставка находилась в Марселе, но внезапно он бежал оттуда на Мальту, прихватив две французские галеры, причем один из его подчиненных, по имени II Corso (Корсиканец) был убит; по-видимому, этот человек затевал заговор против Строцци. Покинув свой пост, Строцци дал повод обвинить себя в измене, убийстве, трусости и дезертирстве. Это поставило под угрозу не только его семейство, но также и саму королеву, которая продвигала кузенов, как только могла. Очень немногое известно о том, что произошло на самом деле и отчего вспыхнул бунт, но Екатерина хорошо понимала, какой удар нанесен ее семье бегством Леоне. Она уже готовилась к родам, но, поднявшись с постели, немедленно приняла меры, стремясь ограничить нанесенный ущерб. Она бросилась к ногам короля, моля о милосердии, а коннетабля сумела привлечь на свою сторону, показывая, как ее разгневало случившееся.
Она писала Монморанси, что «очень, очень возмущена», добавляя: «Я молю Господа, чтобы он утонул… лучше бы Он забрал его к себе до побега, но я верю, что он осознает свою ошибку и не останется жить, и это было бы лучшей из новостей, ибо я уверена, что он действовал не из дурных побуждений». К несчастью, Леоне не обладал излишней щепетильностью в вопросах семейной чести и не стал ни тонуть, ни убивать себя, но, как она вскоре узнала, благополучно прибыл на Мальту. Это стало поводом для нового письма к Монморанси, столь же эмоционального, которое гласило, что «крайнее беспокойство и неудовольствие» королевы растут день от дня, и она просит о том, дабы Леоне позволили держать ответ у короля. Екатерина также написала нервную записку мужу: «Молю вас простить меня, если я досаждаю вам столь длинным письмом, а также извинить гнев, питаемый мною к особе, за которую я столь часто вас просила и которая повела себя подобным образом, навредив вам в то время, когда я надеялась, что он будет служить верно. И лишь одна вещь могла бы меня утешить — слух, что Господь забрал его к себе». Ее громкие обвинения в адрес кузена и обращение за поддержкой к Генриху и коннетаблю пошли на пользу Леоне, которого допустили ко двору два года спустя, а репутация Пьеро, благодаря Екатерине, осталась незапятнанной.
Кроме облегчения, испытанного, когда ее кузены избежали потенциальной опасности, Екатерина имела и другие основания почувствовать себя лучше. Генрих с некоторых пор стал выказывать королеве несомненные нежность и привязанность. Эти изменения в поведении монарха не остались незамеченными при дворе. Один очевидец пишет: «Король навещает королеву и служит ей с такой заботой и вниманием, что любо-дорого посмотреть». Растущая благосклонность Генриха к жене объяснялась несколькими причинами: во-первых, она подарила ему уже шестерых детей, во-вторых, отличалась нетребовательностью и преданностью. Позицию Дианы, уже разменявшей шестой десяток, можно описать примерно так: она и смолоду-то, вероятно, не особенно интересовалась сексом, а теперь и вовсе устала от пылких притязаний атлета-короля. Что же может быть лучше, нежели отослать его в супружескую постель — пусть он резвится там, куда нет доступа другим хищницам! Кроме того, в обострившейся международной обстановке король начал ценить политическую прозорливость Екатерины. Когда Генрих вновь отправился на войну с императором, она во второй раз получила полномочия регентства.
15 января 1552 года Генрих подписал Шамборский мирный договор, поддерживавший германских лютеранских князей, восставших против политического и религиозного ига Карла. Франция горячо пообещала им помощь, и в феврале 1552 года Генрих объявил императору войну, сообщив, что сам поведет войска в качестве «защитника германских свобод». В свою очередь, ему отдали административную власть как «наместнику императора» над Тулом, Мецем, Верденом (так называемые три епископства) и Камбрэ. Эти стратегически важные города с франкоязычным населением на северо-восточной границе Франции были ценным завоеванием, и французы восприняли этот проект с большим одобрением.
Узнав, что вновь станет регентшей, Екатерина пришла в восторг от доверия, какое оказал ей муж. Радость ее, однако, сменилась разочарованием, когда выяснилось, что придется делиться властью с одним из приспешников Дианы, Жаном Бертраном, хранителем печатей, который, как и королева, имел полномочия главы правящего совета. Прочтя документ, объявляющий о создании совета, Екатерина заметила: «В некоторых областях меня наделили огромной властью, в других же — совершенно мизерной. Если это положение вписывается в те рамки, которые угодны королю, мне лучше поостеречься пользоваться властью в полной мере». Когда же ее политический протест не вызвал отклика, Екатерина — главной обязанностью которой было, в случае необходимости, исполнять функции интенданта и собирать войска, если стране угрожала опасность — обратилась к Монморанси. Ничуть не тронутый ее возмущением, коннетабль сухо изрек: «Вам не следует тратить деньги без того, чтобы поставить его [Генриха] в известность и добиться его согласия на это». Расстроенная, Екатерина настояла на том, чтобы краткое описание ее полномочий не публиковали, ибо оно лишь «преуменьшит авторитет и достоинство, которые должно придавать мне в глазах людей мое при нем положение». Екатерина неуклонно держала свою линию, и тогда Генрих велел изменить документ.
Месяц спустя после отбытия Генриха в германскую экспедицию Екатерина слегла с тяжелой скарлатиной. Диана трогательно ухаживала за ней в Жуанвилле (в Шампани), и, едва поправившись, Екатерина тут же взялась за дела с таким жаром, что едва не довела совет до помешательства. Она гордо писала коннетаблю в одном из многочисленных писем: «Если всякий выполнит свои обязанности и обещания, я стану просто непревзойденным мастером, ибо все дни напролет только и делаю, что получаю эти обещания. Большую часть времени я провожу с… членами совета, обсуждая этот вопрос; пусть порой и трудно в такой спешке избежать некоторого замешательства и беспорядка, но я надеюсь… вы будете удовлетворены. По крайней мере, можете рассчитывать, что я добьюсь требуемого».
Дав наконец волю своим талантам, Екатерина изо всех сил старалась угодить Генриху, особенно, теперь, когда он, в конце концов, чего-то от нее захотел. Более чем бдительная, она узнала о неких проповедниках, смущающих народ в Париже. Немедленно написав коменданту города, она предупреждала его об опасности и рекомендовала незаметно устранить проповедников и заменить благонадежными для короля людьми. Она писала: «Эти проповедники ничего не находят лучше, кроме как подстрекать людей к мятежу… их высокомерие столь велико перед лицом доброты, благоразумия и набожности государя, что под маской истовости и преданности они могут поднять народ на восстание». Кардинал Лотарингский предупреждал, что проблема пока незначительна и арест проповедников лишь подогреет недовольство, но Екатерине еще не хватало опыта, чтобы правильно оценивать критику в адрес режима.
