"Христианском учении", "ни зверь, ни ангел, но ангел, рождающийся из зверя, – духовное существо, рождающееся из животного. И все наше пребывание в этом мире есть не что иное, как это рождение." /39.123./
Когда Толстой говорит о рождении духовного существа, то он имеет в виду не акт рождения, а процесс рождения, "рожание", как он говорил. Назначение человека, его задание на жизнь и смысл его жизни – рожать "новое духовное существо". В этом смысле Толстой переосмысливает евангельские слова: "Должно нам родиться снова".
Учение Толстого о личной духовной жизни есть учение об этом рожании и во благо дела его.
Вся человеческая жизнь представлялась Толстому как трудный, мучительный процесс родов, как родовой процесс. Проникнитесь этим толстовским образом хода всей человеческой жизни и в редкую тихую минуту отвлеченного видения панорамы жизни вспомните его и про себя решите – сколь он достоверен.
Но – кто ж рождается? Что за "ангел"?
Рождающееся в человеке духовное существо, отвечает Толстой в "Христианском учении", есть, в сущности, то же самое, "что дает жизнь всему существующему, – есть Бог", но Бог в земном существовании, Бог в животной оболочке человека /39.125./.
"Сказано люби Бога твоего. Мой тот, который во мне"(50.205).
Библейскую заповедь о любви к Богу "всем сердцем твоим, и всей душою твоею и всеми силами твоими"/Втор.6:5/ Толстой в конце 80-х годов стал понимать "как закон к Богу моему,*) к тому, что во мне Божественно. И любовь эта обязывает или влечет к чистоте, к соблюдению и возращению в себе Божественной сущности… Да, человек, который будет любить Бога своего, будет любить неизбежно ближнего (как и сказано у Иоанна)"(64.287).
*) Напомню, что выделенное Толстым у нас выделяется курсивом; свои шрифтовые выделения мы обозначаем подчеркиванием.
К концу 80-х годов Толстой окончательно отошел от провозглашения "Царства Божьего на Земле" и всечеловеческой духовной жизни и перешел к провозглашению "Царства Божьего в себе" и личной духовной жизни.
"Церковь, государство, собственность. – Говорит Толстой в 1888 году, то есть всего через несколько лет после завершения работы над "В чем моя вера?". – Все это надо уничтожить только в себе; в себе уничтожить признание действительности этих дел, а разрушать ничего не надо"(50.83).
Отказ от государственной службы есть одно из самых категорических требований толстовской проповеди первой половины 80-х годов. Во второй половине 80-х годов Толстой уже не настаивает на этом. В 1897 году он так пишет об этом предмете – и не кому-либо, а духоборам!
"И потому, братия, не упорствуйте в своем отказе от государственной службы, если вы это делаете для того, чтобы не укоряли вас в слабости. Если можете делать то, что от вас требуют – делайте, – избавьте этим самым слабых жен, детей, больных, старых от мучений. Если не вселился в человека дух Христов, который не позволяет делать ему противное воле Бога, то всякий из вас должен ради любви к своим отказаться от прежнего и покориться; никто не осудит вас за это. Так должны вы поступать, если можете. Если же дух Христов вселился в человека, и он живет не для себя, а для исполнения воли Бога, то он и рад бы согласиться сделать все для своих страдающих ближних, да нельзя ему сделать этого, как нельзя одному человеку поднять 100 пудов; а если так, то Христов дух, который противится делам дьявола, научит, как поступать, и утешит в страданиях и своих и близких"(70.127).
Основной мотив начальной толстовской проповеди начала 80-х годов – скорейшее осуществление предписанного Господом Царства Божьего на Земле. Впоследствии Толстой учил, что людям надо знать не что делать, а как делать то, что приходится им в жизни делать*) и что вообще не следует выставлять внешние цели, отождествляя их с Волей Бога, в том числе и практическую цель установления Царства Божьего на Земле.
*) «При животном сознании главное дело: что я сделаю; при духовном – как я себя поведу, как буду жить»(55.172).
"Христианство, – сказано в его письме 1904 года, – истинное христианство, по моему мнению, тем и отличается от религий, которые можно называть общественными, как католичество, православие, магометанство, я думаю даже конфуцианство, что оно обращается к душе каждого отдельного человека, для каждого отдельного человека разрешает его вопрос жизни, указывает ему его назначение»(75.61).
На переход Толстого к поприщу личной духовной жизни указывает и перемена в его отношении к заповеди любви к ближнему:
"Заповеди люби Бога и ближнего всегда кажутся сначала не ясными, не точными, разрозненными, – пишет Толстой в августе 1889 года в письме И. И. Горбунову-Посадову, – и только на известной ступени, которую я недавно проходил, сознаешь не только связь, но единство обоих заповедей. Сначала кажется, что центр тяжести в любви к ближнему, и что любовь к Богу только риторическая фигура. Но потом наступает просветление, т. е. подымаешься на точку повыше, с которой виднее, и ясно, что сущность заповеди, как и сказано, в одной любви к Господу, Богу твоему, а другая только подобная ей. Я бы перевел: подобие, тень ее, неизбежное последствие, могущее служить поверкой первой. Есть тень – есть и предмет… Разница для меня этого взгляда и прежнего*) та, что установление Царства Божьего на земле через любовь к ближнему, которая прежде представлялась мне целью, теперь представляется только одним из бесконечного ряда последствий любви к Богу своему".
*) То есть того, что выражено в "В чем моя вера?" и других работах тех лет, на которые, как мы не раз уже говорили, преимущественно и опираются критики Толстого.
Свой новый взгляд Толстой объясняет так:
"Любовь к Богу – направление, а выражение его внешнее есть любовь к ближнему. Любовь к ближнему одна сама по себе не имеет смысла. Зачем мне любить ближнего, когда я себя люблю? Только любовь к Богу твоему имеет тот смысл, который вполне удовлетворяет и при котором ни о чем дальше спрашивать нельзя. Люблю я себя, и если в себе я люблю находящегося во мне Бога моего, только тогда всё ясно, и разрешается та задача потребности и эгоизма, и самоотвержения, которые борются в душе проснувшегося человека. Бог мой любит всех людей, и только потому я люблю людей, что люблю его".
И далее:
"Любовь к ближнему не включает в себя всего того, что вытекает из любви к Богу своему: из нее вытекает многое и многое меньше любви и многое больше любви к ближнему. Меньшее видимо и понятно, но большее чувствуется, хотя и не может быть ясно выражено.
Меньшее – есть почитание Бога своего, уважение к Нему, соблюдение чистоты своей, соблюдение справедливости по отношению к ближнему (не делать зла), проявление Его (да светит свет ваш), признание того же Бога в других и многое другое, что вытекает из сознания своей Божественности.
Большее любви к ближнему есть то последствие от любви к своему Богу, которое не выражается здесь (то есть в этом мире. – И. М.) в любви
