от страданий, связанных с телом. Малые страдания – медленное движение освобождения; большие страдания, как телесные, так и душевные – более быстрое освобождение. А мы жалуемся на страдания. Пойми это – и будешь видеть благо в страданиях, и не будет страдания, как нет его для работника"(56.108-9).
"Ведь разве может постигнуть тщету наслаждений плоти человек, не испытавший наслаждений, и благость страданий, тоже не прошедший через них (…) И нет той судороги во всей этой кишащей жизни, которая бы не имела смысла и не вела бы к тому, во имя чего мне хочется осуждать эту кашу. Вот если бы кончилось это кипение, вот тогда тотчас ужасно было бы и можно отчаяться" (64, 330—331).
Мысль о необходимости "препятствий" жизни и их преодоления – сквозная у Толстого. Это одна из основных мыслей в его учении о личной духовной жизни. Она связана у Толстого с другой основной его мыслью – мыслью о "кресте".
"Устроиться так, чтобы все пошло по маслу, нельзя, – пишет он в июне 1889 года Д. А. Хилкову, – а в том-то и жизнь христианская, чтобы выбиваться из одной ямы в другую, чтобы трудиться, нести крест и не думать о том, что выйдет из моего труда и несения креста» (64, 277).
Через полгода И. Д. Ругину:
"Крест дается по силам, и Вам выпал страшно тяжелый. Радуюсь слышать, что Вы уже чувствуете силы легко нести его, если нужно продолжать нести его. Благодарите Бога за это; то, что Вы приобретаете и приобрели в душе от этого испытания, то, что передумали, перечувствовали из-за этого, дало или дает Вам такую силу и радость, в сравнении с которой ничто Ваши страдания. Верите ли Вы в это? Я верю и не могу не верить, потому что опытом знаю, что чем тяжелее были страдания – если только удавалось в христианском духе принимать их, а Вы так принимаете Ваши – тем полнее, сильнее, радостнее, значительнее становилась жизнь. – Так часто повторяется не искренно, что страдания нужны нам и посылаются Богом, что мы перестали верить в это. А это самая простая, ясная и несомненная истина. Страдания, то, что называется страданиями, есть условие духовного роста. Без страданий невозможен рост, невозможно увеличение жизни – от этого-то страдания и сопутствуют всегда смерти. Если бы у человека не было страданий, плохо бы ему было… Я понимаю, что человеку может сделаться грустно и страшно, когда долго его не посещают страдания. Нет движений роста жизни. Страдание есть страдание только для язычника, для непросвещенного истиной и в той мере для нас, в которой мы не просвещены. Но страдание перестает быть им для христианина – оно становится муками рождения, как и обещал Христос избавить нас от зла. И это всё не риторика, а всё это для меня по разуму и по опыту так несомненно, как то, что теперь зима"(64.341-2).
Через десять лет, в 1898 году, Толстой скажет:
"Всегда мне в тяжелые минуты памятны слова Христа: не на этот ли час я и пришел? И эти слова всегда поддерживают меня, если удается вспомнить их вовремя. Трудные минуты тем должны быть дороги нам, что для них-то мы и жили и набирались силы всю предшествующую жизнь. Претерпевший до конца спасен будет"(71.469).
Страдание для Толстого есть своего рода искупление, искупление грехов – своих и других людей.
"Все мы тем же страдаем – все мы несем грехи своего прошедшего, своих живых и умерших братьев. И слава Богу, что мы страдаем, т. е. чувствуем страдание. Страдание и есть искупление. Разве можем мы, испорченные до мозга костей и воспитанием, и привычкой, и праздностью, и исключительностью положения, из которого мы, частью по слабости, частью по другим причинам, не можем выйти, – разве можем мы не страдать"(65.269).
Это, разумеется, не то искупление, которое по церковному вероучению совершил Христос на кресте, а нечто даже противоположное ему. И вот в каком смысле:
"Искупление тем особенно дурно, что оно, вопросы о нем, могут занимать только тогда, когда человек духовно празден в настоящем; то, что я делаю дурного, не зная, что оно дурное, не мучает меня, и искуплять нечего; то же, что мучает меня, это то дурное, которое я делаю теперь, такое же, как и то, которое я делал прежде; и оно мучает не тем, что сделал дурно, а тем, что я чувствую, что теперь способен сделать его, – что я не справился с этим врагом, не уяснил себе истину, не принял в себя Бога так, чтобы не быть уже в силах делать дурное. И искуплять нечего и некогда; нужно бороться, идти вперед. Если же бы я и победил, опять искуплять будет некогда, потому что откроется новая неусвоенная истина и непобежденная под ней сторона плоти"*)(87.187).
*) Толстой часто говорит «плоть», подрузумевая «животную личность». Такая же терминологическая путаница встречается и у Шопенгауэра, откуда она, возможно, перешла к Толстому.
Но как же так? Лев Николаевич обещает ничем нерушимого блага жизни, но приветствует страдания ее. Вот ответ Толстого:
"Вопрос о том, что христианское учение дает благо, и потому кто следует ему, тот не может мучаться; а борьба есть мучение – вопрос действительно многих вводящий в заблуждение. Оправдание верою в искупление, причащение и исповедь, все это попытки уничтожить борьбу. – Христианское учение требует совершенства, подобного совершенства Отца, а мы все исполнены грехов, и потому приближение к совершенству есть борьба, а борьба представляется всегда, как страдание, мучение и потому христианское учение ведет к страданиям, к мучениям. Так и понимают его многие. С другой стороны, христианское учение есть благодать, откровение блага, и Христос избавил людей от страданий и мучений. Как это соединить? Все исповедания христианские суть попытки разрешения этого противоречия. А разрешение одно только и возможно, то самое, которое в приводимом Вами месте Паскаля (жаль, что нет у меня и не помню верно), разрешение одно: благо в борьбе, то есть в движении вперед к совершенству, подобному совершенству Отца"(86.172).
Сама наша горестная жизнь, со всеми страданиями и несчастиями, которые есть в ней, используется Толстым для дела самооживления и духовного роста. В этом не одна лишь установка на преодоление препятствий, на борьбу и движение к Царству Божьему в себе, но и центральный принцип движений личной духовной жизни.
*)Поэтому монастырь для Толстого – "духовное сибаритство"(51.23).
7 (27)
"Во мне, я чувствую, вырастает новая основа жизни, – пишет Толстой в октябре 1889 года, – не вырастает, а выделяется, высвобождается из своих покровов, новая основа, которая заменит, включив в себя стремление к благу людей, так же как стремление к благу людей включило в себя стремление к благу личному. Эта основа есть служение Богу,
