Как бы там ни было, сейчас ее нет в моем доме и тем более в моей жизни. Она все унесла с собой.
Через два дня после того, как она ушла от меня, она написала мне по электронной почте, что должна прийти ко мне домой забрать свои вещи, но ей не хочется, чтобы я в это время был дома.
Я спросил у Николы, могу ли я перебраться к нему на выходные. Он, вполне понятно, не только согласился, но сделал для меня нечто большее. На другой день он пришел на работу с двумя авиабилетами до Парижа. Он не в первый раз приносил билеты в какой-нибудь европейский город. Он часами сидит в Интернете и, когда находит подходящее предложение, покупает билеты. Если потом мы решаем не лететь, мы мало что теряем, потому что он всегда находит билеты на недорогие рейсы, low cost.
Мне нравится по выходным мотаться вместе с ним в разные страны. Но перед отъездом я всегда немного волнуюсь, иногда волнение возрастает настолько, что, когда приходит время трогаться в путь, я часто жду, не случится ли что-нибудь экстраординарное, что помешает мне уехать. Я собираю чемодан, а сам мечтаю завалиться на диван в обнимку с подушкой.
Когда перед поездкой я выхожу из дома, я окидываю взглядом свою комнату. Дневной свет, пробиваясь через слегка приподнятые жалюзи, мягко ложится на диван и на стену, и я думаю, что все здесь останется жить своей, уже не принадлежащей мне жизнью. Я озираюсь вокруг себя, всматриваюсь в домашнюю обстановку, гляжу на стулья, стол, постель и надеюсь, что, когда вернусь, найду дом таким, каким я его оставил, без изменений.
Часто к нашим воскресным поездкам за границу присоединяется Джулия. Когда мы втроем обедаем в ресторане, получается, что один из нас, чаще всего Никола, сидит за столом без собеседника напротив. В машине, если за рулем Никола, сзади садится Джулия, если машину веду я, то они поочередно меняются местами, а когда за рулем Джулия, назад идет Никола. В общем, я никогда не езжу на заднем сиденье. Этому нет объяснения, мы вовсе не сговариваемся, все происходит само собой.
Когда мы приезжаем в другой город, я прежде всего иду в музей. В последний раз в Лондоне я только занес в номер сумку и сразу же пошел в галерею Тейт-Модерн. Мне нравится посещать выставки, но если быть честным до конца, то не буду скрывать, что там я чувствую себя несколько неловко и нередко прихожу в замешательство. Внешне я спокоен, но внутри испытываю чувство легкого смущения. Искусство захватывает меня, я в какой-то мере знаю его, но, видно, так никогда и не научусь глубоко разбираться в нем. Я люблю ходить на выставки в одиночку, стоять перед понравившейся мне картиной столько, сколько мне хочется, и проходить, не останавливаясь, мимо других. Мне нравится двухсторонняя связь между мной и произведением искусства. Я не люблю ходить по выставке вместе со знакомыми, я предпочитаю следовать за своими ощущениями.
Бывая в музеях, я люблю заходить в книжные и сувенирные лавки, где всегда покупаю что-нибудь на память: чашку, календарь, карандаши или магнитик для холодильника.
В те выходные, проведенные в Париже вместе с Николой, мне было худо. С тяжелым сердцем я бродил по улицам романтического города, зная, что в это время она дома складывает свои вещи в коробки. Я ел, гулял, сидел в баре и даже не обращал внимания на окружавшую меня красоту, все мои мысли сосредоточились на ней, я представлял, как она берет свои вещи, складывает их, сворачивает, а потом укладывает в коробки, в сумки, в чемоданы свои обманутые надежды. Я видел, как она с печальными глазами ходит по дому с унылой обреченностью человека, проверяющего, все ли он забрал с собой. Я был готов сорваться с места и мчаться домой со всех ног, я бы подбежал к ней и на коленях умолял ее остаться. Но все было бессмысленно, я не мог просить у нее того, что потом сам не смогу удержать. Как всегда.
Никола старался расшевелить меня, хотя видел, что мыслями я витаю в другом месте. Я был рассеян, думал только о том, что происходило далеко от меня. А Никола все говорил, говорил, говорил…
– Знаешь, почему у круассанов такая форма и почему они, вообще, так называются? – спросил он у меня, когда мы сидели за столиком в баре.
Я ему даже не стал отвечать.
– Их делают в форме молодого растущего месяца, чтобы они были похожи на полумесяц на турецком флаге. Во время осады Вены турки, пытаясь захватить город, рыли по ночам подкоп, чтобы взорвать фундамент и обрушить стены, но пекари, которые ночами не спали, а работали, услышали шум и предупредили войско, и оно отбросило турок от городских стен. В память об этой победе пекарей попросили испечь сладкие булочки, и они придумали круассаны, что значит «полумесяц». Как серп луны на турецком флаге. Ты знал об этом? Интересно, да?
– Нет.
Когда в воскресенье вечером я вернулся домой, я несколько минут простоял перед дверью, как бы не решаясь войти в свою новую жизнь. Я надеялся найти дом таким, каким он был раньше, увидеть ее у плиты и услышать, как она говорит мне: «Мы поговорим обо всем в следующий раз, а сейчас садись за стол, я приготовила тебе ужин».
Но дом был пуст. Как и моя жизнь.
19. Руки на столе
Мои отношения с отцом складывались теперь из нескольких слов и вечных недомолвок. Нас с ним не связывали ни чувства, ни общие интересы. Прошло уже много времени с тех пор, как я ушел из дома, и, наверное, пора было бы уже переступить через то, что произошло между нами, но сложившийся порядок наших отношений успел превратиться в привычку и помогал нам скрывать нашу неуверенность в себе.
Я оставил свой дом, потому что думал, что «где-то там» передо мной откроются новые возможности. Я сумел добиться успеха, и это доказывало мою правоту и еще больше осложняло наши отношения.
Мама всегда спрашивала меня о моей работе, ее интересовало то, чем я занимаюсь, она гордилась мной. Он же никогда не заговаривал со мной о моих делах, часто было достаточно какого-нибудь пустяка, чтобы между нами вспыхнула глупая ссора.
Как-то к ужину мама приготовила мои любимые биточки. За столом зашел разговор о том, что отцу скоро надо сдавать анализы. Мама машину не водит, поэтому я вызвался отвезти его в поликлинику.
– Если хочешь, я тебя отвезу.
– Нет, спасибо, я сам справлюсь, я пока еще не при смерти.
– Я не имел в виду, что ты сам не сможешь, я только хотел, чтобы ты знал, что, если нужно, я тебя туда отвезу.
– Нет, не нужно, но все равно спасибо за заботу.
В его ответе я не услышал обычной вежливости или нежелания беспокоить меня, нет, это была дверь, которую он в сердцах захлопнул перед моим носом.
Но в тот вечер эта история не закончилась так, как обычно заканчивались наши стычки в другие вечера, когда за молчанием угадывались все невысказанные обиды. В тот вечер взорвалась бомба. Через несколько минут, после какого-то его замечания, то ли из-за усталости, то ли из-за раздражения от его недавнего ответа, я сорвался, меня просто понесло и вывернуло наизнанку. Из меня фонтаном хлестали не мамины биточки, а все накопившиеся за долгие годы упреки, боли и обиды. Из моего рта вылетали необдуманные слова, они сами собой срывались с моих губ.
– Знаешь, папа? Мне все это осточертело. Все нервы измотало. Я так больше не могу, мы уже целую вечность так живем, все, хватит, я этим уже сыт по горло. Ты знаешь, почему мы ссоримся? Потому что нам нечего сказать друг другу. Мы говорим ни о чем из страха заговорить о главном, боимся проговориться, чтобы потом не жалеть об этом. Почему ты мне прямо не скажешь, что я сбежал от тебя, как последний подонок, что я предал тебя? Что я отвернулся от тебя, повел себя, как эгоист… Ну, выложи все начистоту, хотя бы раз в жизни.
Мы по многу дней, а иногда и недель не видимся, и вот я сижу здесь с вами, ужинаю, а ты, просидев все время молча за столом, встаешь и идешь в гостиную смотреть телевизор. Так кто я тогда для тебя? Я тебе что, жить мешаю?
Мы не знаем друг друга, хоть мы с тобой отец и сын. Ты ничего не знаешь обо мне, не знаешь, чем я живу, каково мне было, когда я ушел из дома. Все, что я от тебя слышу, это только то, что тебе не нужны мои деньги и ты мне их обязательно вернешь, как только сможешь. Ты меня уже достал с этими разговорами, мы оба знаем, что мне это до лампочки. Я уже слышать не могу, когда ты говоришь, что кому-то в жизни повезло, а кому-то нет. Даже сейчас, – а сколько лет уже прошло, – ты смотришь на меня, как на чужого, относишься ко мне, как к предателю. Что мне сделать, чтобы ты простил меня? Ну, скажи!
В детстве я всегда старался вести себя так, чтобы вам не было за меня стыдно. Когда пошел работать в бар, то делал все, что мог, и молча глотал то, что ты мне подсовывал. Когда я сбежал от тебя, у меня ком стоял в горле, я не мог от него избавиться, даже когда меня рвало. Ты, может быть, этого не знаешь, но меня тогда часто тошнило по ночам.
