— Трагическая фигура! — сказала про кащея одна правозащитница.
А кащей сказал про эту правозащитницу так:
— Я ей квартиру купил. Надо было.
— Скажите, он людей убивал? — спросил я у этой правозащитницы.
— Нет, он не убивал. Вот, может быть, Бадри… — это я от нескольких слышал.
Почему-то теперь правозащитники списывают мокруху на Бадри, партнёра преобразователя страны. Так следователи норовят все нераскрытые убийства повесить на покойного вора — ему-то уже всё равно. Отчего-то соображение о том, что партнёр трагической фигуры вероятно был замешан в убийствах — не делало трагическую фигуру менее притягательной.
— Да не убивал он, не убивал, — ну что вы пристали!
Говоря с кащеями, не принято упоминать про первые мошенничества и убийства, совершённые в пубертатном возрасте. Ну да, Абрамович признался, что он мухлевал, капиталы нажил незаконно. И что теперь — в нос ему этим вечно тыкать? Ну да, у Березовского с Аэрофлотом не всё чисто, ну да, кто-то с кем-то в банях Солнцевского района сиживал… Ну да, мэра Нефтьюганска застрелили… И что теперь, слёзы по нему лить до сих пор? Вот, скажем, Усманов когда-то сидел, но не будем же мы ворошить прошлое. А Ходорковский обманул вкладчиков банка Менатеп, ещё в девяносто восьмом. Но ведь не этим же они интересны! Вы же не будете поминать, допустим, космонавту, что он когда-то писал в штанишки? Ну, писался герой, когда маленький был — но давно в космос летает.
Русские буржуи так и говорят: «Наша работа имеет специфику». А ещё говорят так: «Я работал с пенсионными фондами», или так: «Мой муж много работал — он выдумал схему», какую, не уточняют; имеется в виду та, которая позволяет брать деньги пенсионеров. «Было разное, но я не переступал черту!» — сказал мне однажды румяный воротила, торговец холодильниками. Он рассказал мне, как они закрыли завод и выгнали людей, но вот убивать — не убивали. Заводы банкротили, людей по миру пускали, разоряли семьи, саму страну выжали как лимон — но «черты не переступали». И директор в Верхнем Уфалее «черты не переступал» — он рабочих не убивал буквально. Впрочем, на пространстве, освоенном им вплоть до этой последней черты, он растоптал немало судеб и обрёк людей на нищету. Однако самой черты не переступал. И потом — это ведь честно: возможности к разбою были у всех, он свои реализовал. Он освоил те самые акции прав, которые у него имелись. А работяги — как вкалывали в цеху, так другого и не придумали. Поделом!
И этот кащей, напротив меня, устроитель российской судьбы, ловкач, математик, комбинатор, похожий на цепкую обезьянку — он тоже говорил, что не убивал.
— Ну, а как вы думаете? Мог ли я желать стране блага и убивать?
— Но вы же страну разорили?
— Перестаньте! Страна — концлагерь. Нашли что жалеть!
6
Заговорили о мрачных годах советской власти. У буржуев всегда так: когда их спрашиваешь, почему воруют, они вспоминают, что Сталин был тиран. У кащея выходило, что тирания Сталина есть достаточное основание для воровства. И кстати, тот торговец холодильниками, о котором я вспоминал, он тоже был борцом со сталинизмом. Каждым проданным холодильником он наносил удар по тоталитарной системе. По логике буржуев, спекуляция — есть форма борьбы с тоталитаризмом. Шли в банк как на баррикады.
— Был момент, когда я заработал первые сто миллионов, поддался эйфории. А эйфория — нехорошее чувство. Я покаялся в алчности, — сказал кащей. — Всё, что заработаю на этом суде, — отдам на борьбу.
Надо сказать, кащеи любят называть приобретения словом «заработали». Всё, что они получили путём спекуляций, махинаций с оффшорами, всё, что присвоено путём фальшивых аукционов, все соглашения с грабителями, всё это называется — «заработали». Как мило сказала жена одного румяного банкира: «Мы заработали много денег», — и улыбнулась; так и моя соседка Нина Григорьевна могла бы сказать.
И кащей, сидящий напротив меня, считал, что всё заработал анализом ситуации.
— Всё это более чем серьёзно, на строго научном расчёте. Я наукой занимался, классифицировал! Вся наука — это классификация!
Он несколько раз произнёс слово «классификация», и я вспомнил, что в русском обществе, где был третьего дня, все говорили слово «классифицировать» — я ещё удивился, что они его выговаривают. Богатые эмигранты давали «вайлд парти» — там играл нанятый музыкант, он всё время кланялся, — и ещё присутствовал беглый газпромовец по имени Николай. Газпромовец хвалился, что разводит в своём пруду в Холланд-парке осетрину, а пришедший с ним вместе правозащитник жадно ел и пил. Разговор был оживлённый, только что в Лондоне отшумели концерты Димы Быкова, всем понравились разоблачительные куплеты: талант у мужика, Путина пропесочил! И вот помню: один импозантный мужчина (кажется, спекулянт недвижимостью) уговаривал свою даму не пить больше розового шампанского, а дама обижалась и кричала: «Только не классифицируй меня!» А ещё один спекулянт чёрной икрой (достойный джентльмен, он ещё графику диссидентов собирает) говорил о проблемах истории: «Надо всё детально классифицировать».
Вот откуда это словцо, оказывается. Это их просветил человек, похожий на Березовского, он их научил умному слову. Он здесь за образованного канает.
— Строгий анализ и классификация, — кащей посмотрел влево, взгляд его метался, — у России сейчас есть реальный шанс.
— На что? — спросил я.
— На то, чтобы войти в цивилизацию. Стать культурной страной. Реально духовной. — И он неожиданно сказал: — Я говорю в терминах иудо-христианской религии, — сказал именно так, этими вот словами «иудо-христианская религия».
— Такой религии нет.
— Как это? Я сам читал.
— Есть термин «иудео-христианская культура». А религия либо иудейская, либо христианская.
— В целом — неважно. Вы меня поняли. Следует делать дело. Согласны?
— Предстать перед судом?
— Продажный русский суд! — он посмотрел на часы, а потом опять вбок: у стойки сидела проститутка, подавала ему знаки.
Пока разговаривали о спасении отечества, он всё время на эту барышню поглядывал — здесь свидание было назначено. И правильно — у деловых людей всякая минута на счету.
Проститутка встала с табурета, пошла к нашему столику — лет двадцати, в теле. Он осмотрел её с позитивным чувством.
— Благодарю вас за беседу, — я встал, показал ему чек.
— Ну, зачем же, ведь это я приглашал.
— Нет, всё уже заплачено.
У выхода меня догнал тот самый парень, что организовывал встречу — он, оказывается, неподалёку караулил. Посетовал, что дружбы, видимо, не сложилось.
А я-то недоумевал, что у кащея за интерес. А просто человеческий интерес — дружить хотелось.
— Думаешь, он суд выиграет?
— Хочешь, чтобы Лондонский суд ворованное распределял? Не выиграет.
— Он обещал, если пять миллиардов отсудит, то мне миллион даст. Точно не выиграет?
— Точно, — сказал я жестоко.
— Обидно, — парень расстроился. — Он тебе не понравился? — у прилипал есть трогательная черта, они хотят, чтобы все ладили.
— Нет.
— Обидно.
Кащеи хотят людского тепла, у меня есть несколько знакомых буржуев — те тоже хотят по-человечески дружить. Ну, просто дружить, как это у нормальных людей бывает — ведь дружат же люди! Они ещё помнят, как это делается — что-то в кино видели, что-то из юности осталось: сели, налили, чокнулись, поболтали чуток о работе — ты картину написал, я алюминиевый комбинат приватизировал. Буржуи любят повторять: у меня дефицит общения. Это значит, что общаясь меж собой, кащеи испытывают недостачу живой крови — им надо свежатинки, им надо кому-то объяснить, почему быть кащеем хорошо. Богачи взяли всё что могли: золото, власть, дворцы, яхты. Не хватает какой-то дряни, признательности, что ли. Понимания людского не хватает. Вот бы их ещё всенародно числили за избавителей от тоталитарного гнета! Надобно, чтобы люди признали, что богатство досталось кащеям по праву! Что буржуи набили сундуки не потому, что самые жадные, а потому что самые смелые. Им мало, что они всех обманули — теперь пусть признают, что обман — это очень прогрессивная деятельность. За свои бабки богачи ещё хотят быть и честными.
Кащеям понадобилось дружить с интеллигентами — они завели себе очкариков, чтобы те писклявыми голосками рассказывали про прогрессивное искусство и про борьбу с тоталитаризмом — о, мы ненавидим тоталитаризм вместе с кащеями! Кащеи любят слушать про Кафку и про дискурс, про Малевича и абстракции; им нравится коллекционировать картины, они стали главными в современном искусстве, от их вкуса зависит всё, они любят выносить приговоры по литературным премиям. Вкусы людей подчинены кащеевым, ведь кащеи — почти как люди. Вместе с интеллигентами кащеи ходят протестовать против коррупции: произвол чиновников им мешает. Взяток гады-чиновники требуют! Кащей оскорблён — он хочет справедливости вместе с очкариками! Кащей своё заработал! В поте лица банкротил завод, гнал людей на улицу, гробил производство, налаживал спекуляцию, выстраивал систему предприятий с ограниченной ответственностью — это реальное дело! Это бизнес! Кащей объясняет интеллигенту, что у них с интеллигентом один общий враг — государство! Общий враг — это вертикаль власти! Очкарик должен понять, что кащей свои миллиарды честно надыбал, потому что кащей талантливый, а теперь чиновники ему ставят препоны. И очкарик согласен, что это произвол, и ему, очкарику, власти тоже не дают самовыражаться. Очкарик чувствует единение с кащеем — вместе они идут бороться за абстрактные права, за акции демократии. Молодец, очкарик, — говорит кащей, — мы с тобой теперь одна семья, правда, я поумнее и понаходчивее. И очкарик признаёт за кащеем право распоряжаться миром.
