— Просьба к тебе, святой брат, — дождавшись, пока мы остались вдвоем, тихо проговорил Фредо, по-прежнему улыбаясь. Я его еле расслышала за криками с улицы. — Будете бежать — оставьте меня. Мне недолго мучиться.
Почему единственный человек, который понимает все обстоятельства, тот, кому терять уже нечего? Я была знакома с Фредо слишком мало, чтобы забыть о своем опыте совершенно, посочувствовать и пообещать — нет, ни за что, погибнем все, включая детей и младенцев, но тебя до последнего будем тащить… Даже если бы я провела с ним всю жизнь, признала бы его правоту. Вот только Фредо знал, кто я сейчас, и не подозревал о моей бывшей профессии, так на что он надеялся — на благоразумие? На то, что я подчинюсь? На что-то иное?
— Откуда ты меня знаешь? — одними губами спросила я.
Фредо утер внезапно выступивший на лбу пот. Я смотрела на него, не отрываясь, сознавая, что из его ответа не выцеплю всю свою подноготную. Кто я? Кроме того, что я единственный человек, который может хоть как-то удержать одиннадцать взрослых человек от резни и пятнадцать человек спасти от смерти?
Он может сказать все сейчас, а может отговориться. И может не дожить до утра.
— Мы люди маленькие, — Фредо чуть дернул ногой — от боли? — Я видел вас раньше, еще до того, как это все началось, в городе.
— И узнал?
— Что вы… не монашек Валер? — печально улыбнулся он одними глазами. — Конечно. Кто я для вас? Так, один из черни. Вы хотите спасти мне жизнь… не стоит того.
Из множества навыков мне остро не хватало одного: уметь допрашивать людей, выводить их на откровенность. Или, возможно, не было времени. Было не место. Или — ни к чему?
Что сказать — я буду спасать каждую жизнь? Мне не достанет актерского мастерства соврать так безукоризненно. Я никогда не ставила целью научить спасать всех, я учила спасать максимум. Только это должно быть в мыслях у тех, кто отвечает за безопасность людей, иначе жертв будет неизмеримо больше.
— Я узнаю, остались ли у Анаис травы, — я поднялась. У этих трав есть интересный эффект — эйфорический, Фредо под их воздействием должен назвать мне имя — мое имя. Или опасно, потому что если он закричит, будет на чем-то настаивать, не выйдет ли, что в погоне за не самой необходимой мне правдой я выдам себя?
Из ниши, где были женщины и дети, раздался вскрик, шлепок и следом детский плач. Бриан выдернул за руку из ниши Люсьену, бледная Жизель прижимала к себе ребенка, пытаясь заглушить его крик. Я в два прыжка преодолела расстояние между нами. Меня на секунду опередила Анаис, и я увидела, как она замахнулась ножом на Бриана, услышала, как взвизгнула Люсьена, сжимаясь в комок, и, отдавая себе отчет прекрасно, что сперва — тишина, затем — разборки, я, забыв о своих синяках и ссадинах, о том, что у меня тело юной аристократочки, а не годами тренированного профессионала, резким ударом ноги вышибла у Анаис нож.
— Тишина! — навык орать шепотом просто бесценен. — Люсьена, иди к ребенку, пока и он не начал вопить. Анаис… отпусти меня, будь добра. Ты, — дернув шеей, потому что хватка Анаис была невероятно сильной и воротник меня душил, повернулась я к Бриану, — очень внимательно послушай меня.
Никто не пошевелился, кроме Жизель и Мишель, которые пытались утихомирить ребенка. Симон подошел, поднял нож и положил его на стол рядом с едой.
— Ты хочешь с ним близости? — выкашляла я. Придется потерпеть, потому что Анаис готова оторвать мне голову тоже, но, видимо, я говорю — говорят Молчащие. Удобная здесь религия для монахов. — Люсьена? Что ты молчишь? Отвечай!
Она помотала головой.
— Не хочешь? Значит, так, — я не скрывала злобы. Неуместно для монаха? Плевать. — Никто. Никого. Ни к чему. Не принуждает. Понятно?
Анаис отпустила меня наконец.
Бриан подумал и разжал пальцы, и на предплечье Люсьены я увидела явственные синяки. Положение женщин здесь таково, что свара никого не заинтересовала: Ару удивленно оглядел меня с ног до головы, и то, скорее всего, касалось того, как я удачно выбила нож, а Рош погрозил кулаком всем разом, чтобы заткнулись.
— Ее, — Бриан со смешком указал на Жизель, — нельзя тоже? Она падшая.
— Я неясно сказал? — вспылила я. — Ты знаешь, каким способом можно… все разрешить. Вон там, где выгребная яма. И запомните все, — я специально повернулась к Бриану спиной: разговор с ним на эту тему окончен. — Третий раз повторять никому не стану. Никаких. Принуждений. Женщин. Все услышали?
— А что… — взвизгнул Мижану.
— Захлопни пасть, — бросил Рош.
Интересно, подумала я, глядя вслед ушедшему — нет, не к отхожему месту, просто к стене — Бриану, низвергни они меня, выдай меня Фредо или же я сама проговорись, что мне грозит? Как унижение, как указание на мое место. И Анаис, что Анаис, что я о ней знаю, какой был ее путь до владелицы дома терпимости и как мало ей хватило, чтобы мгновенно присмиреть: моя воля. Мужчины или монаха?
Но вряд ли монахи здесь машут ногами как ниндзя. Ладно, я монах с какого-то корабля, неизвестно, какие у нас были нравы и развлечения помимо молитвы и вахт.
— Молчащие создали нас во имя любви и света, — я сделала, шаг, другой и ловила взгляды: равнодушные, тоскливые, испуганные, ненавидящие. — Молчание их не есть безразличие их. — Рош демонстративно отвернулся. — Кто скажет, что заповедано о мужчине и женщине?
Кто-то же должен это знать? Если нет, придется срочно придумать.
— Покорна и смирна жена будет, — уголок губ Анаис дернулся, и она была полна решимости вогнать эти слова сказавшему их впервые обратно в глотку.
— И?..
Не может все ограничиться пятью словами. Хотя посыл и так ясен и не отличается от знакомого мне.
— Заботлив и справедлив будет муж. Хранит он очаг свой, крепит дух, держит плоть в аскезе и добродетели, — четко, как на уроке, оттарабанил Симон. Я усомнилась, что до него, как и до остальных, донесли смысл. — Не обратит жена взор на чужого мужа, не возлежит му…
— А ну, рано тебе еще это знать! — опомнилась Анаис и наградила его легкой плюхой. — Возлежит… Эй, ты, старый хрыч, куда о пеленки вытираешь поганые руки? Я сейчас тебя в ту дыру упихну и пойдешь заново все стирать!..
Ловко она ушла от возможных расспросов, подумала я. Знала, что они будут, из-за реакции, из-за того, что накинулась на Бриана с ножом?
— Есть еще та трава из дома Лазаря? — я подошла к ней в момент, когда она уже схватилась за тряпку, и что мне не попало — так, повезло. — Фредо нужно…
— Ее и так было немного, — Анаис хлестко расправила тряпку, и мне этот хлопок показался оглушительным. — Ну, действие ее кончилось. Что делать? Да ничего тут не сделать, такой же вон коновал ему ногу заматывал, теперь все уже… Попробуй молиться.
Нет, она на меня не злилась за выбитый нож, наоборот. Она была зла на себя за несдержанность и изображала крайнюю занятость, только чтобы я не утащила ее на допрос, или что я могу под видом молитвы и исповеди.
— Странный ты, — заметил Ару, когда я подошла посмотреть, что внизу. Половина матросов спит, вторая следит за канварами, те торчат кучками на камнях ниже крепости и выше прибрежной полосы, на которой греются огромные туши, похожие на наших морских котиков, и между ними побираются чайки. Идиллическая картина. — Обычное же дело, ну, для мирских людей. Посмотри лучше, сколько этих тварей тут набралось. А баба…
— А твоя Диана? — перебила я, загодя отскочив так, чтобы не вылететь в окно. Фигурально, я не пролезла бы, но и очередная попытка прикончить меня ни к чему. — Подумай над этим.
Мне надо поспать. Пока есть возможность, пока есть время. Я сменила Роша на Фуко, который вел себя все более и более странно, а теперь еще и икал, черт, не хватало, чтобы у него поехала крыша, предупредила всех, что ночью попробуем выбраться за водой, окоротила Симона, который изъявил желание принять участие в вылазке, и, уже наплевав на все и вся, растянулась на камне на пороге женской ниши. Может, на меня не наступят, перешагнут.
Снилась мне чушь, а я предпочла бы темноту без видений и сновидений. Кареты, лошади, эльф в офицерском мундире, канвары на вертеле — их едят? Эльф засмеялся и предложил мне кусок, я благоразумно отказалась и начала читать лекцию о равноправии. Меня слушали все внимательно, а я, как ни старалась, не могла ни слова из собственной лекции разобрать. Бриан плакал — видимо, проняло.
