Заметил огонек.
Пошел на него.
Ко мне подбежали два мужика и велели мне остановиться. Я начал их умолять не задерживать меня, рассказал им, что я резник из ближнего местечка, что в дороге на меня напали бандиты и обобрали. Мужики кликнули кого-то. Показался человек, который меня спросил по-еврейски:
— Кто вы?
Я назвался.
Моей радости не было конца.
Человек бросился мне на шею, это был мой добрый знакомый. Он переговорил с мужиками, с которыми вез вместе на продажу рыбу.
Мне дали место в лодке.
Укрыли полушубками.
Когда начало светать, мы подъехали к деревушке Страхолесье. Зашли в крестьянскую хату. Мужик оказался добродушным, смотрел на меня сочувственно, качал головой.
Дал мне надеть старые лохмотья.
Позволил взобраться на печку.
Мне казалось, что моя жизнь вне опасности.
Но тут зашли два молодых мужика.
— Что… тут жиды? Да, нехай, их.
Приказано вести в штаб. На этих днях должны вырезать и утопить всех жидов.
Хозяин начал их просить оставить нас в покое, потому что сам Бог нас спас.
Грех вмешиваться в его дела.
Молодые колебались и присели.
Мужик выпустил нас через окно второй комнаты.
— Удирайте скорее.
Мы пустились в рощу.
Оттуда в болотистую местность, куда обычно люди не ходят. Мы по пояс зашагали по болоту, и в воде, ища такого тайного места, где бы не могли нас найти. Мы шли по местам, где нет и следа человеческой жизни. Часто мы прятались в рощах, когда замечали вооруженных людей. Еще очень много нам пришлось пережить. Но в конце концов добрались мы до какой-то фабрики, где русские рабочие нас немного одели, согрели, дали поесть и достали подводу, на которой мы доехали до Киева.
13. На реке
Дом мой, в Чернобыле находится на берегу реки среди русского населения. Во время разлива, дом со стороны города окружен водой и доступ к нему возможен только садами и полем. 8-го апреля я из окна увидел, как два молодых еврея, неумело правя веслами, плавают на лодке. Против моего дома они остановились, и оглядываясь назад на берег, бросили в воду два трупа. Я впоследствии узнал, что эти евреи, по приказанию бандитов, поджидавших их на берегу, бросили в реку убитых евреев. Бандиты, по окончании работы, их изувечили.
После выехала на середину большая лодка.
Такие лодки у нас называются «зуб».
В ней было три бандита и 10 евреев, сильно избитых, с кровоподтеками на лицах. Вид их был ужасен: все они были без фуражек, волосы всклокочены, бороды слеплены от крови, глаза безумные, некоторые были лишь в нижнем белье, превращенном в клочья.
Бандиты стали их в одиночку, живыми, кидать в реку.
Семеро вскоре утонули.
Трое были вынесены течением на менее глубокое место и, достав дно ногами, стали ходить по воде, пробирались к моему дому.
Бандиты принялись в них стрелять.
Несчастные нагибали головы… пули их миновали. И много было выпущено пуль, пока были все они перебиты".
14. Страшный жених
Мне 19 лет, живу при родителях.
7-го апреля ночью, когда мы узнали о кровавых расправах с евреями у нас в Чернобыле, вся семья наша спряталась на чердаке. Квартиру мы оставили открытой и в нее, по каким-то неясным соображениям, вызванным очевидно растерянностью от ужаса, перебрался с семьей наш сосед еврей. Сидя на чердак, мы слышали, как ночью в дом вошли солдаты. Они о чем-то грозно кричали и три раза выстрелили. Повозившись еще некоторое время, ушли. Потом опять был слышен шум и треск, явились другие солдаты… притихло и опять солдаты… Так в течение всей ночи. Мы поняли, что в нашем доме происходит что-то ужасное, но, опасаясь за свою жизнь, не решились покинуть своего убежища.
Утром я осмелилась спуститься с чердака.
Сосед лежал раненый и почти все наше имущество было расхищено и попорчено.
Днем вошел к нам в сопровождении двух солдат знакомый военный русский.
— Саша, назвала я его.
Он мне чрезвычайно обрадовался.
Спросил о моих родных и, когда я ему сказала, что они испуганные происходящим в нашем городе, боятся показываться, успокоил меня и сказал, что мне и родным нечего тревожиться, так как он нам выдаст расписку, обеспечивающую жизнь и остатки имущества.
Он выдал такую записку:
«Прошу этого еврея больше не тревожить». По моей просьбе он остался у нас на квартире. Он у нас спал, ел, выпивал и отлучался лишь по своим «военным надобностям». Он знал меня еще с первых дней пребывания Лазнюка в нашем городе. Он находился тогда в числе других рядовых солдат, бывших на постое в нашем доме. Он был тогда оборван, буквально бос, и вернулся лишь недавно из австрийского плена. Родом он крестьянин, лет 30-ти, высокий, полный, колоссальной физической силы. В одном лишь нашем городе ему приписывают свыше 10 убийств, совершенных им собственноручно. Еще при Лазнюке он проявлял нескрываемую ко мне симпатию и часто оскорблял меня своими нежностями и вниманием. Уехав с отрядом Лазнюка, он присылал мне любовные письма, которые, понятно, оставались безответными. Теперь он вернулся прекрасно одетым и состоял командиром 11-го батальона. Он почти всегда носил на плечах пулемет. Желая ему угождать, мы готовили ему самые изысканные блюда, доставали в городе спиртные напитки, и «бутылка» обязательно не должна была сходить со стола. Я сама подавала ему пищу.
Сама должна была сначала попробовать ее. Обязательно должна была пить с ним. Он мне предложил выйти за него замуж. Когда я указала на разницу религий, он авторитетно заявил:
— Религия чепуха.
Когда я пробовала приводить другие мотивы, препятствующие нашей женитьбе, он однажды так разозлился, что я буквально была на волосок от смерти. Приходилось его уверять в моей любви к нему. Я говорила:
— Я выйду за тебя, как только мои родители оправятся от пережитого.
Бандиты с требованием денег и угрозами в наш дом больше не являлись и даже не показывались на нашей улице. В доме наших соседей тоже поселился командир струковских повстанцев и завел роман с дочерью хозяина, молодой девушкой, которая имела на него большое влияние, благодаря искусно разыгранной преданности и влюбленности.
По вечерам почти все еврейские молодые девушки, живущие на нашей улице, собирались в нашем доме или в доме соседа. Здесь проводили вечера в обществе обоих командиров.
Ужинали, выпивали, танцевали и пели. Все девушки себя держали так, как будто все влюблены в этих героев, стараются отбивать их друг у друга, страшно ревнуют.
Это умиляло командиров.
Они всецело были в нашем распоряжении.
Когда на нашей или прилегающей улице врывались бандиты в еврейские дома, мы при помощи «женихов» наших прогоняли их. Когда они пьяные засыпали, мы дежурили ли всю ночь на пролет на улице: может быть появятся бандиты, может быть где-нибудь поблизости будет произведено насилие над евреями, что бы быть всегда готовыми разбудить главарей и при их помощи рассеять буйствующих. Наша улица, населенная исключительно евреями и притом состоятельными, исключая ночь на 8-е апреля, почти не пострадала.
Командиры своеобразно гордились этим.
Назвали нас «бабий штаб».
А Саша даже требовал, что бы улица называлась его именем.
Поздно ночью, когда при зловещей тишине слышны были отдаленные выстрелы, и мы всем содрогающимся существом своим понимали, что это прервалась после издевательства и пыток жизнь еврея, — на нашей улице слышалось пение, вынужденный хохот, звуки мандолины…
Это мы забавляли «женихов».
Чтобы упрочить их расположение, мы им вышивали шелковые пояса, рубахи; выдумывали именины, чтобы преподнести им торты с поздравлениями: называли их уменьшительными именами.
Они относились к нам нежно.
Смотрели, как на своих будущих жен.
Но…
«От своей природы не уйдешь».
Раз, когда моему «жениху» не понравился обед, он грубо прогнал меня и потребовал от моего отца серьезно, угрожая револьвером, 5000 рублей.
А однажды, став атаманом, позвал меня.
— Бронька, сними мне сапоги… я стал атаманом".
15. В упряжке
Вечером в Чернобыле раздалась сильная ружейная и пулеметная стрельба, это была перестрелка между большевиками и наступающими струковскими повстанцами. К полуночи стрельба прекратилась, и повстанцы заняли город. Уже через полчаса в мой дом ворвались солдаты. Они скверно ругались и требовали выдачи коммунистов, кричали, что евреи оскверняют христианские храмы, грозили расстрелом, но удовлетворялись тем, что открывали и взламывали все. Группа сменяла группу всю ночь. К утру моя квартира представляла собою нежилой чердак, в котором валяется хлам от разных ненужных и испорченных вещей. А за окнами все слышался топот лошадей, отдельные выстрелы, неясные крики, гул…
