Взял кого-то за руку и бежал вместе с ним.
У оврага в лесу мой спутник остановился и посоветовал лечь в овраг и спрятаться.
Мы легли в овраг.
Прислушивались.
Слышен был топот верховых, окрики стоящих на постах, скрип телег. Мы решили, что это, наверное, местные крестьяне-повстанцы напали на поезд с целью грабежа, — они ограбят всех оставшихся, уложат сахар на подводы и уведут, а мы сумеем тогда выбраться. Однако надо было остерегаться. Я стал выбирать все документы из левого кармана, они давно уже были рассортированы на всякий поганый случай. То же проделал и мой спутник. Печать Ревкома и браунинг я положил у корней двух деревьев. Сами мы тихонько отодвинулись от этого могущего нас скомпрометировать места. Были еще документы, которые могли меня выдать, — это оставшееся 40.000 рублей советских денег. Как быть с ними… бросить их тоже в лесу… закопать под каким-нибудь деревом. Так и не сумел я разрешить этот вопрос.
Послышался вблизи шелест.
Спутник мой решил, что это наши, и радостным шепотом высказал мне это. Его громкий шепот сразу выдал наше расположение и немедленно двое солдат, застучав затворами, оказались возле нас
Зажгли спичку.
— Ну, добродию, вылезай.
Вылезли.
— Жид?
— Да я еврей, врач.
Вытаскиваю из первого кармана петлюровские документы, тоже давно собранные и заготовленные.
Предъявляю.
Зажигают свечку и читают бегло, просматривают документы.
А ты свои большевистские документы покажи.
Отвечаю:
У меня нет.
— Брехня!
— Хотя я их и имел, но они остались в вагоне, в шинели и в корзинке.
— Ну… пройдись вперед!
Эта команда мне не особенно понравилась.
Я решил лучше стоять.
Достаю еще документы от петлюровской прежней власти, свидетельствующие о том, что я не большевик, что я лоялен «по видношенню до Украины».
Они не удовлетворены.
Полезли сами в карманы и нашли пачку денег.
— Скильки гро-о-шей.
Объясняю им, что тут 20.000.
— Ну тебе столько не нужно. Мы возьмем 10.000, но гляди никому ничего не говори.
И сейчас же сказали моему спутнику:
— Ну, а ты можешь идти себе куда хочешь.
Сами отсчитали себе 10.000.
Остальные возвратили мне.
Привели на вокзал.
У стола сидят два офицера, кругом казаки с винтовками и без винтовок. Просматривают документы арестованных.
Дошла очередь до меня.
Подвели к столу.
У стола стоит высокий с зверским лицом гайдамак, в широких шароварах и с хвостом на голове. Начинает раздевать самым варварским образом. Сорвал с такой силой френч, что порвал подкладку и оторвал рукав рубашки. Пробую протестовать, ссылаясь на гаагскую конвенцию, на кодексы о пленных врачах. Гайдамак становится еще более свирепым.
Стаскивает сапоги.
Оттуда выпадает что то завернутое в бумагу.
— Ось дэ його документы!
Разворачивают.
Это 1000 билеты, запрятанные мною в сапог.
— Гроши нам не потрибны, — с видом пренебрежения говорит полковник, сидящий у стола.
Просматривают документы.
Ничего подозрительного не нашли, — думают только, что документы подложные. С трудом верится им, что я врач и документы мои. Говорят, что врач им очень нужен, что у них много больных. Мой допрос был прерван заявлением двух казаков, нашедших нас в лесу, и теперь вернувшихся с заявлением:
— Наш атаман прыказав «добродия ликаря» повесты до нього.
Приказывают мне одеться, возвращают все документы и деньги.
Ведут к атаману в село Кирнасовку.
Прошли шагов 100–200.
Останавливаются и спрашивают:
— Дэ ваши большевитски документы, добродию.
Спрашивают обидно. Молчу.
Одни вытаскивают из кармана документы и показывают мне документы мои. Тут же и печать Ревкома.
— Теперь можем вас застрелить и нам ничего не будет.
Спрашивают сколько у меня еще денег.
— Дайте все деньги, а себе оставьте 10.000, тогда документы не покажем атаману!
Долго шел спор между нами.
Моим условием было возвращение мне документов. Один согласился, другой не соглашался. Уже в самой деревне, возле квартиры, где разместился атаман, согласился и второй. Выдали мне документы и печать.
Мы присели на земле лицом к забору.
Они сами деньги отсчитывают, а я документы рву на куски. И печать сорвал и разорвал. Возвращают мне остатки, получившиеся после того, как они отсчитали себе еще 20.000.
Повели к атаману.
Там я застал еще человек 18 пленных, из коих 12 было евреев. К полудню всех повели в чулан, заперли, а любители занялись избиением евреев. Избивали и заставляли при этом плясать и петь.
— Теперь треба за ликаря взяться, — говорит один из любителей.
Делаю вид, что не слышу. Входят еще двое, заявляют:
— Дайте по 1000 рублей и мы вас избивать не будем. Пришлось согласиться.
Отдал еще 4000, обещают больше никого не избивать. Наконец к вечеру позвали к атаману, который спросил меня: желаю ли я работать в качестве врача в отряде. Отвечаю:
— Согласен.
На ночь мне отвели место в квартире, где стоял штаб. В Гайсине я слег в больницу, под видом больного.
…Вскоре бежал.
20. Чудесное спасение
Я 4 раза был поставлен лицом к смерти, но каждый раз спасался. Я ученик коммерческого училища и перед погромом состоял в проскуровской квартальной охране. Одет был в солдатскую шапку и шинель.
В субботу после обеда, когда на улицах уже валялись трупы зарезанных людей, я направился к своему дому, находящемуся в конце города по направлению к деревне Заречью. Недалеко уже от дома встретил толпу гайдамаков.
Один из них остановил и спросил меня:
— Жид или русский? Я ответил:
— Русский.
Он потребовал документ.
Я показал ему ученический билет коммерческого училища, в котором вероисповедания не было. Казак повертел документ, отнесся к нему несколько подозрительно, но потом сказал:
— Иди.
Когда вслед за тем на меня бросились другие казаки, этот крикнул им:
— Отпустите, это русский.
Я подошел к своему дому.
Он оказался запертым и с выбитыми окнами. Лишь впоследствии я узнал, что родные мои спрятались и не пострадали. Зато живший в том же доме богатый еврей оказался вырезанным со всей своей семьей из 6 человек.
Я отправился в Заречье.
Зашел там к знакомому еврею.
Вечером начали ломиться в дверь и ворвались в дом крестьянские парни. Они набросились на старика-отца моего знакомого и убили его. Сам же я вместе с знакомым своим, бросился бежать по направлению к лесу.
Трудно мне было бежать, я остановился.
Парни меня окружили.
Выстрелили в меня.
Но, убедившись, что я не ранен, решили отвести меня в город и отдать в руки гайдамаков. Как раз в это время из города явился один крестьянин, и стал рассказывать, что там происходит.
Парни остановились, чтобы послушать его.
Внимание их было отвлечено, — мне удалось скрыться. Я пошел по направлению деревни Гриновцы. Там жили мои знакомые евреи. Но так как было уже очень поздно, я не решился пойти к ним в дом и остался ночевать на поле. На утро зашел к ним, но тут стало известно, что крестьяне собираются на сход для обсуждения вопроса— как поступить с живущими в деревне евреями. Тогда я ушел обратно в город.
Но там было очень неспокойно.
Родных своих я не нашел… опасливо блуждая по городу, таясь и хоронясь по закоулкам, я чувствовал, что больше нет уж никаких сил находиться в таком положении.
Опять вернулся в деревню. Переночевал у знакомых.
А утром туда явились 3 гайдамака и начали искать евреев. Тогда вместе с двумя молодыми людьми и одной девушкой я побежал в лес. Там мы спрятались и долго таились, но потом решили, что будет более безопасно отправиться в город.
И мы пошли.
Но по дороге встретились трое парней, возвращавшихся из города. Один из них был с винтовкой. Они остановили нас, осмотрели документы и сказали:
— Нам таких-то и нужно.
И погнали нас обратно в деревню.
Я присел на дровни к тому парню, который был с винтовкой. Два других парня и молодые люди с барышней шли пешком.
Тут встретились еще трое гайдамаков.
Они остановили нас.
— Кого ведете?
Парень с винтовкой сошел с дровень и объяснил гайдамакам:
— Евреев поймали.
Гайдамаки выхватили шашки и начали рубить молодых людей.
Изрубили их.
Убили девушку.
Увидев это, я, оставаясь на дровнях, погнал лошадь и она понесла меня по направлению к деревне. Один из гайдамаков бросился за мною, но не мог меня догнать. Отъехав незначительное расстояние, я соскочил с дровень, предоставив лошади бежать в деревню.
Сам побежал в поле.
Распростерся на снегу.
В тумане нелегко было меня заметить.
