— Шутки шутить вздумала?
— Да какие тут шутки? — сипло отзываюсь. — Ты мне шкаф сломал.
— Моя мать ушла от отца к богатому любовнику, — наклоняется ко мне, и его горячее дыхание касается моей щеки, — мне было пять лет, Аля. Я сидел на подоконнике и смотрел, как она садится к нему в машину. Помахала мне ручкой, послала воздушный поцелуй и закрыла дверцу.
— Мне жаль, Женя.
— У отца тогда был тяжелый период, — шипит Евгений мне в лицо. — Зарплату задерживали. Он старался, а она ушла. После он пить начал, понемногу, потому что ему ведь меня надо было воспитывать, но все же к моему седьмому классу вечера не обходились без бутылки.
Сколько злости и боли в его глазах, будто на кровати лежу не я, а его мать. Хочу верить, что он меня сегодня не задушит.
— Однако у него тогда хватило ума отправить меня в интернат для одаренных детей. Я был умным мальчиком, Алечка, — проводит холодными пальцами по моему лбу. — На каникулы я оставался в интернате по просьбе отца. Ему было стыдно перед единственным сыном, что он потерял работу, распродал всю мебель и жил в голых стенах. И мама за все эти годы лишь пару раз открытки прислала на дни рождения. Хорошие такие открытки, дорогие и с добрыми пожеланиями.
Я хочу его обнять, а руки связаны. Я вижу перед собой не богатого и успешного мужчину, а маленького и обиженного мальчика, который все это время нуждался в матери.
— После одиннадцатого класса я вернулся с золотой медалью домой, а там, Аля, притон. Отец в несознанке лежит. Упущу из истории, как я выволакивал из квартиры алкашей и наркоманов, а затем чуть не придушил собственного отца в ярости и ненависти.
Если я сейчас попрошу развязать себя или шевельнусь, то не знаю, чего ждать от Евгения.
— Но я вовремя одумался, — он вновь садится и поднимает лицо к потолку, — год потратил, чтобы вытащить отца из того дерьма, в которое он нырнул. Я его связывал, приковывал к батарее с кляпом во рту, когда уходил на вечерние смены грузить мешки с сахаром. В какой-то момент он заключил со мной сделку, что я поступаю в университет, а он не притрагивается к алкоголю. И он сдержал слово, хотя в конце второго курса я ушел и решил не терять время на парах.
— Сейчас он не пьет?
Боюсь услышать, что отец Евгения умер.
— Не пьет. И, казалось бы, у этой истории хороший конец, но не успел я открыть фирму, как заявляется на порог мама. Постаревшая кокетка с надутыми губами и со слезами на глазах. Женечка, мой милый, мой любимый сыночек, — Евгений зло усмехается. — Я так скучала! Днями и ночами плакала, меня к тебе не пускали. А потом в рыданиях просит пятьдесят штук, иначе ее второго мужа четвертуют. Только вот от второго мужа она тоже ушла, но уже к молодому жиголо, который разбил чужую машину. Деньги взяла и опять испарилась.
Я пропустила момент, когда у меня из глаз потекли слезы. Я не всхлипываю. Теплые ручейки скатываются по щекам на подушку, и сердце стискивает черными когтями печаль.
— Только жалеть меня не надо, Аля, — мрачно и тихо говорит Евгений.
— Я не жалею тебя, — едва слышно отвечаю я, — мне жаль твою маму.
— Что, прости? — Евгений с недоуменной злостью смотрит в лицо.
— Она живет без сердца, — я не мигая гляжу в его глаза. — И ей не знакомы чувства обычных людей. Ни радости, ни любви, ни печали, ни злости. Она ничего этого не знала и никогда не узнает. У нее пусто в груди.
— Так мне ее пожалеть? — Евгений сердито фыркает.
— Да, Жень, пожалеть и отпустить, — шепчу я. — Это ведь так страшно ничего не чувствовать.
— Я бы не отказался ничего не чувствовать, — в тихом отчаянии отвечает Евгений.
— И кто бы тогда твоего отца вытащил из депрессии?
Молча переворачивает меня на бок и развязывает руки и ноги. Со стоном разминаю запястья, и в следующую секунду, когда Евгений намеревается встать, я кидаюсь к нему и крепко обнимаю.
— Аля, не сейчас.
— Очень даже сейчас, — я валю его на кровать и решительно укрываю одеялом. — Для обнимашек всегда есть время.
Прижимаюсь к нему, закинув руки и ноги, и шепчу на ухо:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Спи.
— Ты меня выпотрошила и наизнанку вывернула. Какой тут сон?
— Исцеляющий. Хочешь я тебя колыбельную спою?
— Аля, я не нуждаюсь в мамочке, — цедит сквозь зубы Евгений.
— Ты думаешь, влюбленные по уши девицы не поют колыбельные возлюбленным? — касаюсь его подбородка. — Я, может, влюбилась в тебя, чтобы тебе колыбельную однажды спеть и посмотреть, как ты засыпаешь.
— Я предпочитаю засыпать в тишине.
— И один?
— Да.
— Это моя кровать и я никуда не уйду, — категорично заявляю я. — И комната моя, поэтому я имею право на колыбельную. Не тебе, так себе спою.
Колыбельных я, конечно же, не знаю, но почему бы мне не спеть о любви, чтобы Евгений в очередной раз испугался влюбленной дурочки. Если его мои признания не страшат, то романтичные стихи о том, как коварный эгоист украл сердце у наивной девицы, должны убедить его, что ему опять нужно искать утешение в объятиях незнакомых красоток. Под нежные напевы дремота накрывает моего сердитого и капризного гостя.
Евгений во сне посапывает, что меня умиляет до улыбки и желания зачмокать его расслабленное и бледное лицо, но будет жестоко его будить несвоевременной лаской. Пусть спит, а я полюбуюсь его аристократическим профилем в блеклом свете ночника.
Глава 34
Просыпаюсь одна в постели и щурюсь от яркого солнца. Сбежал без прощаний, когда понял, что мои признания — не шутки. Наблюдаю, как по стене ползут солнечные зайчики, и закрываю глаза. Я имею право на разочарованную дремоту, даже если сейчас полдень или обед.
В полусне надо мной мелькает темная тень, и с криком открываю глаза. У кровати стоит молчаливый и голый Евгений с подносом в руках. Закрываю рот ладонью и один раз громко икаю.
— Тебе так пугает нагота? — спрашивает он и почему-то хмурится.
— А что ты тут делаешь? — сипло отзываюсь я. — Ты же должен был уйти по всем законам жанра.
— Жанра чего, Аля?
— Жанра слезливой мелодрамы, где мужчина уходит от женщины после совместной ночи, — тихо поясняю я, — потому что он испугался. Как-то так.
— Как интересно, — хмыкает Евгений, — но я не люблю мелодрамы. Сядь, Аля.
Сажусь, подминая под поясницу подушку, и на моих коленях оказывается поднос с завтраком из воздушного омлета, чашки кофе и двух тостов. С недоверием смотрю на Евгения:
— Неожиданно.
— Ешь, — строго командует он и подходит к шкафу.
Он внимательно оглядывает сорванные петли, а затем подхватывает дверцу, и я с трудом перевожу взор с его соблазнительной крепкой пятой точки на тарелку с омлетом.
— Почему ты голый?
— Потому что люблю свободу.
Отправляю в рот кусочек омлета, и удивленно мычу. Вкусно. Идеальная воздушная масса: не пересолена, не передержана и не сожжена.
— Ты умеешь готовить? — делаю глоток кофе.
— Да, я полон сюрпризов, Аля, — Евгений оставляет дверцу и недовольно подбоченивается, уничижительно глядя на нее.
— Повернись ко мне лицом.
— Зачем?
— Я думаю, что ты очень смущен, — проглатываю очередной кусочек сладковатого омлета.
— Естественно, я же голый.
Я закусываю губы, сдержая улыбку. Это так мило, он приготовил завтрак для меня и жутко застеснялся своего жеста симпатии.
— Скольким любовницам ты готовил завтрак? — я делаю новый глоток кофе.
— Аль… — голос Евгения понижается до шепота, — ты хочешь, чтобы я ушел?
— Нет, но я боюсь, что ты хочешь уйти, — я отставляю поднос и допиваю остатки кофе.
— Хочу, — он кивает и продолжает стоять ко мне спиной, — но я тебе шкаф сломал, надо починить.
Опытный психолог сказал бы, что Евгений пусть и боится остаться, но изыскивает любые причины, чтобы задержаться в гостях, а я вот немного растеряна его поведением. Я тоже нахожусь в подвешенном состоянии между истерикой с криками, чтобы Женя ушел и оставил меня в покое, и отчаянием с мольбой, чтобы он никуда не уходил и желанием его приковать к батарее.
