1957
152. Это было давно
Это было давно.Исхудавший от голода, злой,Шел по кладбищу онИ уже выходил за ворота.Вдруг под свежим крестом,С невысокой могилы сыройЗаприметил егоИ окликнул невидимый кто-то.
И седая крестьянкаВ заношенном старом платкеПоднялась от земли,Молчалива, печальна, сутула,И творя поминанье,В морщинистой темной рукеДве лепешки емуИ яичко, крестясь, протянула.
И как громом ударилоВ душу его, и тотчасСотни труб закричалиИ звезды посыпались с неба.И, смятенный и жалкий,В сиянье страдальческих глаз,Принял он подаянье,Поел поминального хлеба.
Это было давно.И теперь он, известный поэт,Хоть не всеми любимый,И понятый также не всеми, —Как бы снова живетОбаянием прожитых летВ этой грустной своейИ возвышенно чистой поэме.
И седая крестьянка,Как добрая старая мать,Обнимает его...И бросая перо, в кабинетеВсё он бродит одинИ пытается сердцем понятьТо, что могут понятьТолько старые люди и дети.
1957
153. Казбек
С хевсурами после работыЛежал я и слышал сквозь сон,Как кто-то, шальной от дремоты,Окно распахнул на балкон.
Проснулся и я. НаступалаЗаря, и, закованный в снег,Двуглавым обломком кристаллаВ окне загорался Казбек.
Я вышел на воздух железный.Вдали, у подножья высот,Курились туманные бездныПровалами каменных сот.
Из горных курильниц взлетаяИ тая над миром камней,Летела по воздуху стаяМгновенных и легких теней.
Земля начинала молебенТому, кто блистал и царил.Но был он мне чужд и враждебенВ дыхании этих кадил.
И бедное это селенье,Скопленье домов и закут,Казалось мне в это мгновеньеРазумно устроенным тут.
У ног ледяного КазбекаСправляя людские дела,Живая душа человекаСтрадала, дышала, жила.
А он, в отдаленье от пашен,В надмирной своей вышине,Был только бессмысленно страшенИ людям опасен вдвойне.
Недаром, спросонок понуры,Внизу, из села своего,Лишь мельком смотрели хевсурыНа мертвые грани его.
1957
154. Снежный человек
Говорят, что в Гималаях где-то,Выше храмов и монастырей,Он живет, неведомый для света,Первобытный выкормыш зверей.
Безмятежный, белый и косматый,Он порой спускается с высот,И танцует, словно бесноватый,И в снежки играет у ворот.
Но когда буддийские монахиСо стены завоют на трубе,Он бежит в смятении и страхеВ горное убежище к себе.
Если эти россказни – не бредни,Значит, в наш всеведающий векСуществует все-таки последнийПолузверь и получеловек.
Ум его, как видно, не обширен,И приют заоблачный суров,И ни школ, ни пагод, ни кумиренНе имеет этот зверолов.
В горные упрятан катакомбы,Он и знать не знает, что под нимГромоздятся атомные бомбы,Верные хозяевам своим.
Никогда их тайны не откроетГималайский этот троглодит,Даже если, словно астероид,Весь пылая, в бездну полетит.
Но пока над свежими следамиЛамы причитают и поют,И пока, расставленные в храме,Барабаны бешеные бьют,
И пока тысячелетний БуддаВорожит над собственным пупом,Он себя сравнительно не худоЧувствует в убежище своем.
Там, наверно, горного оленяОн свежует около ключаИ из слов одни местоименьяПроизносит, громко хохоча.
1957
155. Одинокий дуб
Дурная почва: слишком узловатИ этот дуб, и нет великолепьяВ его ветвях. Какие-то отрепьяТорчат на нем и глухо шелестят.
Но скрученные намертво суставыОн так развил, что, кажется, ударь —И запоет он колоколом славы,И из ствола закапает янтарь.
Вглядись в него: он важен и спокоенСреди своих безжизненных равнин.Кто говорит, что в поле он не воин?Он воин в поле, даже и один.
1957
156. Стирка белья
В стороне от шоссейной дороги,В городишке из хаток и лип,Хорошо постоять на порогеИ послушать колодезный скрип.Здесь, среди голубей и голубок,Меж амбаров и мусорных куч,Бьются по ветру тысячи юбок,Шароваров, рубах и онуч.Отдыхая от потного телаДомотканой основой холста,Здесь с монгольского ига виселаЭтих русских одежд пестрота.И виднелись на ней отпечаткиЧеловеческих выпуклых тел,Повторяя в живом беспорядке,Кто и как в них лежал и сидел.Я сегодня в сообществе прачек,Благодетельниц здешних мужей.Эти люди не давят лежачихИ голодных не гонят взашей.Натрудив вековые мозоли,Побелевшие в мыльной воде,Здесь не думают о хлебосолье,Но зато не бросают в беде.Благо тем, кто смятенную душуЗдесь омоет до самого дна,Чтобы вновь из корыта на сушуАфродитою вышла она!
1957
157. Летний вечер
Вечерний день томителен и ласков.Стада коров, качающих бока,В сопровожденье маленьких подпасковПо берегам идут издалека.Река, переливаясь под обрывом,Всё так же привлекательна на вид,
И небо в сочетании счастливом,Обняв ее, ликует и горит.Из облаков изваянные розыСвиваются, волнуются и вдруг,Меняя очертания и позы,Уносятся на запад и на юг.И влага, зацелованная ими,Как девушка в вечернем полусне,Едва колеблет волнами своими,Еще не упоенными вполне.Она еще как будто негодуетИ слабо отстраняется, но ейУже сквозь сон предчувствие рисуетВосторг и пламя августовских дней.
1957
158. Гомборский лес
В Гомборском лесу на границе КахетиРаскинулась осень. Какой бутафорУстроил такие поминки о летеИ киноварь с охрой на листьях растер?
Меж кленом и буком ютился шиповник,Был клен в озаренье и в зареве бук,И каждый из них оказался виновникМоих откровений, восторгов и мук.
В кизиловой чаще кровавые жилыТопорщил кустарник. За чащей вдалиРядами стояли дубы-старожилыИ тоже к себе, как умели, влекли.
Здесь осень сумела такие пассажиНаляпать из охры, огня и белил,Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,А клен, как Мурильо, на крыльях парил.
Я лег на поляне, украшенной дубом,Я весь растворился в пыланье огня.Подобно бесчисленным арфам и трубам,Кусты расступились и скрыли меня.
Я сделался нервной системой растений,Я стал размышлением каменных скал,И опыт осенних моих наблюденийОтдать человечеству вновь пожелал.
С тех пор мне собратьями сделались горы,И нет мне покоя, когда на трубеПоют в сентябре золотые Гомборы,И гонят в просторы, и манят к себе.
1957
159. Сентябрь
Сыплет дождик большие горошины,Рвется ветер, и даль нечиста.Закрывается тополь взъерошенныйСеребристой изнанкой листа.
Но взгляни: сквозь отверстие облака,Как сквозь арку из каменных плит,В это царство тумана и морокаПервый луч, пробиваясь, летит.
Значит, даль не навек занавешенаОблаками, и значит, не зря,Словно девушка, вспыхнув, орешинаЗасияла в конце сентября.
Вот теперь, живописец, выхватывайКисть за кистью, и на полотнеЗолотой, как огонь, и гранатовойНарисуй эту девушку мне.
Нарисуй, словно деревце, зыбкуюМолодую царевну в венцеС беспокойно скользящей улыбкоюНа заплаканном юном лице.
1957
160. Вечер на Оке
В очарованье русского пейзажаЕсть подлинная радость, но онаОткрыта не для каждого и дажеНе каждому художнику видна.С утра обремененная работой,Трудом лесов, заботами полей,Природа смотрит как бы с неохотой,На нас, неочарованных людей.И лишь когда за темной чащей лесаВечерний луч таинственно блеснет,Обыденности плотная завесаС ее красот мгновенно упадет.Вздохнут леса, опущенные в воду,И, как бы сквозь прозрачное стекло,Вся грудь реки приникнет к небосводуИ загорится влажно и светло.Из белых башен облачного мираСойдет огонь, и в нежном том огне,Как будто под руками ювелира,Сквозные тени лягут в глубине.И чем ясней становятся деталиПредметов, расположенных вокруг,Тем необъятней делаются далиРечных лугов, затонов и излук.Горит весь мир, прозрачен и духовен,Теперь-то он поистине хорош,И ты, ликуя, множество диковинВ его живых чертах распознаешь.
1957
