Я надеялся на садх, потому и заставил ее выпить полагающуюся ей половину свадебного напитка. Если бы она была керимкой, то проспала бы до утра на противоположном конце кровати. Я же знал, что не смогу заснуть, – мой организм тоже был не слишком совместим с керимской фармакологией. Мне предстояла долгая тоскливая ночь.
Но она не керимка, и сейчас она сидит в гнезде из простыней на моей кровати, в этой тонкой свадебной рубашке, которая показывает больше, чем скрывает, заставляя домысливать то, чего не удается разглядеть. Я сам стелил постель после поездки в Храм за браслетами, ревниво разглядывая и раскладывая меха, которые бездумно собирал, повинуясь традициям и не надеясь когда-нибудь вытащить из сундука. Она была достойна самого лучшего, что я только мог ей дать, и я жалел, что не позаботился об остальном, о чем должен заботиться мужчина, и теперь ее тела коснется не тонкое полотно, что ткут аркаимские девы, а простыни, пригодные лишь для одинокого мужчины, привыкшего к походной жизни. А потом принесли подарок от отца, и мне пришлось его принять, хоть еще днем раньше я бы вернул его сам, вместе с парой неласковых слов. Не знаю, от кого он узнал о моем затруднении, может, просто догадался, как случалось иногда раньше, все-таки кровные узы иногда сказываются весьма неожиданным образом, но ее удобство было важнее моей гордости. И вот теперь она сидит на мягчайших фринландских простынях, одна из которых обнимает ее бедра, а я не могу отвести глаз от тонкой ткани рубашки, натянувшейся на груди так, что видно темные горошины сосков. Мне мучительно хочется протянуть руки, провести ими по всем изгибам ее тела, прижаться губами к впадинке за ухом, сцеловать ее слезы…
Слезы? Почему слезы? Она плачет? О Мать-Прародительница, что я опять сделал не так? За что ты наказываешь меня, чем я провинился перед тобой, что та, что держит мое сердце в своих ладонях, горюет в моей постели? Почему она так странно смотрит на меня? Да, конечно, она задала вопрос и ждет на него ответа. А я… Я тяну руку, чтобы вытереть соленые капли с ее щечек, и здравый смысл, чувство ответственности, планы и расчеты – все летит кувырком.
– Ты так прекрасна, что я боюсь притронуться к тебе, – признаюсь ей хриплым шепотом. – Если я сейчас дотронусь до тебя, маленькая птичка, я уже не смогу остановиться.
Я обожаю ее глаза, они отражают все, о чем она думает. Отрицание, изумление, недоверие, надежда – и она протягивает ко мне руки.
Мать-Прародительница, я знаю, что очень скоро она упорхнет и мне нужно будет отпустить ее. Я клянусь, что сделаю это, как пристало воину, и сохраню свою честь, не унизившись мольбами и просьбами. Но сейчас у меня есть возможность узнать, что такое счастье, которого у меня не должно было быть. Счастье, которое постучалось ко мне в день, когда хрупкая, не похожая на других девушка упрямо поднялась с колен в зале замка Нашер и посмотрела мне прямо в душу.
Когда я наконец смогла дышать ровно, а Сай, несмотря на мой вялый протест, улегся рядом, я лениво повозилась, устраиваясь в кольце его рук. Больше всего мне, счастливой и уставшей до нежелания шевелиться, хотелось заснуть, уткнувшись Саю в подмышку, вдыхая его такой родной запах и слушая, как мерно стучит его сердце под моей ладонью, лежащей сейчас на его груди.
– Не засыпай пока, Птичка, – позвал Сай и поцеловал меня в макушку, – еще совсем немного. Ты должна сама надеть мне браслет, у меня это не получится.
* * *
Я с трудом подняла на него взгляд, а он потянулся куда-то за изголовье и достал два уже знакомых браслета из золотистого металла.
– Сначала ты. – Сай расстегнул и протянул мне свой браслет и тут же пристроил свое правое запястье в одну из половинок, соединенных хитрым плетением.
Я сомкнула половинки, с усилием защелкнула несколько маленьких тугих замков и только тут обнаружила, что поранила подушечки указательного и среднего пальцев. Сай потянулся, перехватил мою руку, которую я машинально потянула ко рту, и сцеловал кровь с пальцев.
– Все правильно, Птичка, это часть ритуала. Твоя кровь, в которую проник садх, на моем браслете поможет установить связь между нами. Я всегда буду чувствовать, когда ты рядом.
Браслет на руке Сая жил своей жизнью – он будто бы светился изнутри, по нему то и дело пробегала рябь, и скоро я уже не могла отличить места стыков двух половин.
– Сай, – испуганно пискнула я, – а как же ты его теперь снимешь?
* * *
Меня немного знобило, пока браслет подстраивался под меня – все-таки мне, полукровке, часть обрядов Праматери давались с трудом и требовали гораздо больше сил: и духовных, и физических, чем остальным керимцам. Я старался только, чтобы Птичка не заметила этого – ее и так напугало то, что происходило сейчас с браслетом. Я улегся обратно на подушки и уложил ее головку себе на грудь.
– Брачные браслеты после настройки невозможно снять. – Я говорил успокаивающим тоном, осторожно перебирая пряди ее волос. – Как там говорится во время церемоний на твоей планете: «Пока смерть не разлучит нас»? Пока я жив – я буду с гордостью носить этот браслет.
– А почему невозможно снять? – Моя маленькая Птичка расслабилась и смешно завозилась у меня под боком, укладываясь поудобней и пристраиваясь щекой на моем плече.
– Так решила Великая Праматерь. Жрицы сами делают эти браслеты и ни с кем не делятся секретами.
– А если пара решает, что они ошиблись в своем выборе? Что тогда? Развод? – А она упрямая, и мне это нравится.
– У нас не бывает разводов, Птичка. Если женщина решает, что она ошиблась… – Я замялся, почему-то не хотелось говорить об этом сейчас, когда ее теплое дыхание согревало мою кожу. – Если женщина ошиблась, то она уезжает так далеко, что связь между браслетами рвется и браслет расстегивается сам. А после она снова может выбирать, кому подарить бусины.
– А если мужчина решает, что он ошибся?
Я восхищенно прикрыл глаза – какая крамольная мысль! Ни одной керимке не пришло бы в голову не только спросить об этом, но даже предположить, что у мужчины тоже может быть право выбора.
– Мужчины не ошибаются, – я потянулся и поцеловал ее в затылок, – после свадьбы мужчина связан со своей женщиной, его душа живет в ней.
Я повернулся и устроился так, чтобы мое лицо было напротив ее лица.
– Моя душа живет в тебе, Птичка.
Она всмотрелась в мои глаза и потянулась за поцелуем, и я не смог устоять против этого простого, полного доверия жеста, а когда наконец прервал поцелуй, услышал самый невероятный ответ:
– Я буду очень осторожна с ней, Сай…
И мое глупое сердце упало и разбилось на сотни маленьких осколков, так что стало больно дышать, как тогда, в родительский день в воинской школе, и захотелось стиснуть ее в объятиях и закричать, что я никогда и никуда не отпущу ее, что не смогу жить, когда она улетит, и не из-за крастового браслета, и не из-за экспериментов крастовой Матери-Прародительницы, а потому, что жить без души невозможно.
Но она ойкнула, снова завозилась и захихикала у меня под боком, упираясь в меня коленками и задевая то плечом, то грудью, и, наконец, торжествующе вытащила из-под себя браслет, который я за разговорами и поцелуями так и не застегнул на ее руке.
– Застегнешь?
И я взял из ее рук тонкий золотистый ободок с ажурным цветочным рисунком.
– А почему не на запястье? – удивилась она, когда я защелкнул браслет чуть выше локтя. – И ты не поранился?
– Женские браслеты настраивают на парные мужские еще в Храме, – объяснил я ей. – А браслет… Древние воины всегда надевали его своим женщинам именно так, но с недавних пор появилась мода на браслеты на запястьях – женщинам нравится хвастаться друг перед другом щедростью мужей, а мужья гордятся тем, что все видят, кто их избранница. И хотя я очень горд тем, что именно мой браслет на твоей руке, но предпочитаю видеть его там, где слаще всего целовать твою руку.
Она засмущалась и снова уткнулась в мое плечо, а я… Я думал, что при побеге браслет на запястье удержит ее на планете не хуже замка на клетке у настоящей тростниковой птички – рано или поздно его могут заметить, и тогда ее никуда не отпустят, пока не найдут меня. Надеюсь, когда придет время, никто не догадается ее попросить закатать рукава.
Я проснулся сразу после рассвета – некоторые привычки въедаются в плоть и кровь, и от них невозможно избавиться, даже если они больше не нужны. Птичка сладко спала, намотав на себя простынь и трогательно высунув из кокона розовую пятку. Я аккуратно переложил ее головку со своего затекшего плеча на подушку и улегся рядом, стараясь запомнить каждую черточку ее лица. Признаться честно, я изнывал от нетерпения, ожидая мига, когда она проснется, и боялся этого. Боялся, что, избавившись от действия свадебного дурмана, она взглянет на меня другими глазами и то, что было ночью таким правильным, при свете дня окажется неважным или нежелательным. Но она снова удивила меня – сладко потянувшись всем телом, так, что у меня на миг перехватило дыхание, она распахнула мне навстречу свои невероятные глаза.
