Галантная записка.
Однако мне была назначена отсрочка в четыре месяца до начала преследования за долги, но и она уже подходила к концу, когда я получил записку, написанную неизвестной мне рукой, и без подписи. Я нашел ее у себя по возвращении из Комедии, куда ходил. В ней довольно любезно просили меня о свидании; мне сообщали, что я найду на следующий день между двумя и тремя часами пополудни [166] наемную карету, остановленную в трех шагах от ворот Сент-Антуан; мне следовало в нее подняться, и тогда я найду там женщину, умиравшую от любви ко мне; так как я был из страны, где живут не слишком богато, она принесет мне три сотни пистолей, дабы засвидетельствовать мне ее добрую волю; она ни за что не желала, впрочем, чтобы я ее узнал, потому она увидится со мной только с маской на лице. Нужда в деньгах заставила меня согласиться, чтобы она прибыла хоть с мешком на голове, если ей было бы это угодно. Я явился на свидание за час до назначенного мне времени, так боялся его пропустить; Дама туда еще не прибыла, но вскоре я увидел подъехавшую карету и уверился, что это была именно ее; любой другой счел бы то же самое на моем месте, потому как она остановилась в то же время и там же, как она мне и сообщила; итак, абсолютно не сомневаясь, что это была та карета, какую я явился искать, я сам опустил дверцу экипажа, поскольку они не были еще застекленными, как сейчас. Месье Принц по своем возвращении от врагов принес во Францию эту моду, неизвестную прежде и введенную с тех самых пор; как бы там ни было, я проник в карету под задернутой занавеской и увидел одну из самых красивых женщин Франции, и кого я совершенно не знал. Никакой маски не было на ее лице, и я не знал, написала ли она о ней, чтобы тем приятнее меня поразить, или же я принял одну карету за другую. «Мадам, — сказал я ей без дальнейших комплиментов, — не меня ли вы ожидаете здесь, или же я разыгрываю перед вами нескромного персонажа, явившегося к вам непрошеным. Правда, у меня назначено здесь свидание, но Дама, повелевшая мне сюда явиться, сообщила мне в то же время, что ее лицо будет скрыто под маской, так что я не знаю, что сказать, увидев вас; я явился с намерением достойно ей послужить, не узнав ее, но чего бы только я ни сделал, если бы это были вы; вы — одна из самых прекрасных женщин мира». Мой многообещающий [167] комплимент, может быть, и вызвал бы у нее какое-нибудь внимание к моей персоне, если бы кто-то другой не похитил ее сердца; итак, поначалу вспыхнув от того, что я ей говорил, и от того, что она нежданно оказалась наедине со мной, совсем незнакомым ей человеком, она ответила, что вовсе не меня она ждала, и без всяких церемоний посоветовала мне покинуть карету из страха пропустить мое свидание. Возница, видевший, как я опускал дверцу, в то же время слез со своих козел, чтобы поднять ее за мной. Он вновь забрался туда, и для отправления в путь ждал только приказа, какой подаст ему она или я; итак, не желая ослушаться воли Дамы, я сам опустил дверцу, как будто мне было не горько оставлять столь лакомый кусочек в руках другого, и оказался лицом к лицу с тремя или четырьмя людьми, сказавшими мне особенно не утруждаться, потому что в этом не было никакой надобности.
Недоразумение у ворот Сент-Антуан.
Все эти люди имели вид стражников и были таковыми на самом деле; итак, хотя я прекрасно знал, что отсрочка в четыре месяца еще не истекла, боясь, как бы Росне не подстроил мне и на этот раз какую-нибудь штучку из своего ремесла, я сделался бледным, как смерть. Дама побледнела ничуть не меньше, чем я — она была замужем, и так как знала, что характер ее супруга далеко не из самых легких, она сразу же заподозрила, что именно он распорядился ее арестовать. Четверо стражников одновременно поместились у двух дверец кареты, двое с одной стороны, двое с другой, и в такой манере препроводили нас в Шатле; там нас разлучили, и так как Королевский Судья по уголовным делам получил приказ допросить меня от имени Двора, где муж пользовался большим влиянием, я не стал мудрить перед этим Магистратом. Я ему наивно рассказал, что я вовсе не знал этой Дамы; другая назначила мне свидание на том же самом месте, где я нашел эту и вошел в ее карету — она в то же время сказала мне выйти, [168] потому что не была той женщиной, за какую я ее принял; и только я собрался ей подчиниться, как был арестован в тот же момент. Дама рассказала совершенно то же со своей стороны. Однако, так как ее спросили, что она явилась делать там и к кому у нее имелось дело, у нее достало присутствия духа сказать, что она явилась туда подстеречь своего мужа, кто был кокетлив по натуре. По этому поводу он имел как раз такую репутацию, потому что, действительно, он сам занимался такими вещами, какими изо всех сил желал помешать заниматься другим; итак, поверив ее речам гораздо легче, чем она могла подумать, ее супругу посоветовали на этом и остановиться, поскольку, какого бы тот ни добился успеха, он неизбежно свалится на его же голову. Его друзья ему даже сказали, что он должен быть счастлив такому оправданию его супруги; а так как для него не ожидалось ни прибыли, ни чести от дальнейшего углубления в этот предмет, это был наилучший совет, какой они могли ему дать. Он не пожелал им в этом поверить; он знал, что существует при Дворе человек, преследующий его жену буквально по пятам; итак, он приложил столько же старания, объявляя себя рогоносцем, сколько мог бы любой другой приложить усилий, доказывая ее добродетель.
Тем временем другая Дама…
Так как не на меня падало его подозрение, он скорее отказался преследовать меня и еще упорнее занялся задуманным против нее. Я оставил их спорить, сколько им заблагорассудится, и вышел из тюрьмы, не пожелав требовать от него возмещения убытков, хотя мой Прокурор и обещал мне отсудить у него мои интересы; я совсем не был доволен этим приключением, вынудившим меня пропустить условленное свидание. Я особенно сожалел о трех сотнях пистолей, что должны были мне привезти и в каких я испытывал столь великую нужду, поскольку, наконец, четыре месяца моей отсрочки вскоре истекали, и до назначенной даты, я полагаю, мне [169] оставалась всего неделя. Между тем Дама, написавшая мне, явилась на свидание и даже прибыла всего лишь на один момент позже того, как я там был арестован; так что она еще застала толпу собравшихся зевак, всегда сбегающихся на такого сорта представления. Она полюбопытствовала узнать, что бы все это могло означать, и приказала своему вознице спросить о причине такого собрания; так как всегда находится кто-то, лучше информированный, чем остальные, ему рассказали почти обо всем, что произошло; вероятно, какой-нибудь стражник не удержал языка за зубами, и слухи расползлись по кварталу. Этот случай должен был бы сделать эту женщину более мудрой за счет первой, у нее точно так же имелся муж, как и у той; но либо он был менее ревнив, либо пример другой ее вовсе не тронул, она прождала меня добрых два часа, не двигаясь с места. Столь долгое ожидание не могло ей, однако, не наскучить, она была весьма далека от мысли, что это меня схватили вместе с Дамой; итак, она все еще верила, что с момента на момент я должен появиться. Это, тем не менее, было совершенно бессмысленно, поскольку я вот уже некоторое время находился в клетке; наконец, проведя там то время, о каком я сказал, не желая тратить его понапрасну и дальше, она удалилась в большой растерянности от того, что должна была думать обо мне; в самом деле, если с одной стороны она могла поверить, что я пренебрег свиданием из-за недостатка уважения к ней, или, может быть, потому как мне пришлась не по вкусу маска, о какой она меня предупредила, с другой стороны, она считала три сотни пистолей достаточно привлекательной чертой лица, чтобы заставить меня переступить через все остальное.
После Сент-Антуана— Сент-Оноре.
Так как она не знала, во что и верить после того, как я с ней обошелся, она услышала в свете, что я был арестован вместе с Дамой. Это поначалу возбудило в ней ревность, не поддающуюся никакому [170] выражению; она тут же уверилась, что не должна больше искать другого резона, по какому я пренебрег свиданием с ней; но когда дело прояснилось в результате моего допроса и допроса ее мнимой соперницы, беспокойства ее души улеглись; она рассудила, что была неправа, обвинив меня, и сочла себя тем более обязанной желать мне добра, что этот несчастный случай произошел со мной исключительно во имя любви к ней; итак, едва она узнала о моем выходе из тюрьмы, как написала мне вторую записку. Она была написана совершенно в том же стиле, что и первая, только место свидания было перенесено от ворот Сент-Антуан к воротам Сент-Оноре. Была в ней еще и та разница, что вместо объявленных мне в первый раз трех сотен пистолей она обещала мне четыре сотни на этот раз, как вознаграждение, писала она, за мое заточение по ее вине. Я нашел ее манеру написания записок наилучшей в мире, хотя кто-нибудь другой, для кого не содержалось бы в ней такой прибыли, может быть, нашел бы ее скорее бесстыдной, чем славно написанной.
