Скверно начатая экспедиция.
Мы беседовали таким образом по дороге о том, о сем, причем я ни за что не хотел спрашивать его, куда он направляется. Я даже был бы сильно раздосадован, если бы он сам об этом заговорил со мной. Я хотел, чтобы он зашел как можно дальше и был бы не в состоянии больше от этого отказаться, а советы, какие я бы ему дал, явились так поздно, что он не мог бы больше ими воспользоваться. Так я удовлетворился объяснением, как ему надо вести его людей в бой, чего они не могли осуществить, поскольку ни он, ни они не умели этого делать. Я забавлял его этим во время всего нашего пути, показывая ему, как в той манере, в какой он начал перестраивать их на марше, они выглядели гораздо лучше, чем когда шли вперемешку и без всякого порядка, как они делали прежде. Так мы подошли на расстояние в полу-лье от того места, где он намеревался стяжать свои лавры, и вот тогда-то он мне сказал, что там, на маленькой ферме, засели две сотни человек, они собирались отрезать обоз, что л'Ортест проводил через это место; эта ферма ничего не стоила, он подожжет ее по прибытии, дабы люди, каких он расставил по всей округе, смогли перестрелять этих солдат, как при свете дня. Я спросил его, прежде чем выдвинуть какое-либо возражение, способное принизить его надежды, от кого он получил эти сведения, и мог ли он достаточно полагаться на то, что это было правдой. Он мне ответил, что оповестившие его были верными людьми, и он мог положиться на них, как на самого себя. Мы, однако, все еще [187] продолжали продвигаться вперед по нашей дороге, и мне не хотелось пока его совершенно разочаровывать. Я отделывался простыми возражениями, как если бы пытался изучить обстановку, скорее, чем нагонять на него страх; но, наконец, видя, как мы проходим через теснину, за которой Герцог де Кандаль устроил засаду, я начал ему говорить, что нахожу его предприятие не лишенным трудностей. Генерал частенько распускал лживые слухи, дабы надуть своих врагов; вместо двух сотен человек он, быть может, найдет четыре раза по столько же; итак, далеко не застав их врасплох, он, может быть, первый окажется в западне; к тому же ему могли бы отрезать путь к отступлению, значит, он должен держаться теснины, какую мы только что прошли, и даже послать на разведку довольно крупного дома, стоявшего поодаль, потому что если враги задумали их захватить, несомненно, именно здесь они разместили свою засаду.
Он принялся хохотать, услышав от меня разговор такого сорта. Он меня спросил, за кого же я его принимал, если поверил, будто он такой непредусмотрительный человек. Я обрадовался, найдя его в столь самоуверенном спокойствии. Это еще больше убедило меня в надежности моего дела, хотя, сказать по правде, он был больше не в состоянии воспользоваться моим мнением, когда бы даже имел к тому желание. Герцог де Кандаль, кого я предупредил о месте, с какого я начну давать ему советы, скомандовал тем людям, каких он направил в дом, о котором я говорил, выставить часового в будке на самом верху. Он им сказал, что если они увидят изменение нашего продвижения, им надлежит предупредить его, захватив эту теснину. Он также отдал приказ находившимся на ферме поместить своего часового на дереве перед воротами и выступить навстречу Ормистам, как только они увидят их появление. Их было восемьсот человек вместо двухсот, ожидаемых Лас-Флоридесом, и хотя у него было на треть больше, так как это были дисциплинированные войска, [188] а у него вовсе не обученные, их было более, чем достаточно, чтобы дважды разбить его наголову. Однако он по-прежнему маршировал с великой верой в победу, когда часовой, что был на ферме, его заметил, и он понял, что принужден растерять добрую половину своих надежд. Первой неприятной вещью, приключившейся с ним и заставившей его испугаться, как бы сказанное мной не обернулось правдой, было то обстоятельство, что он услышал пушечный выстрел. Он не наделал особенно большого шума, сказать по правде, да и произведен он был всего лишь четырехфунтовым ядром, но каким бы незначительным он ни был, страху он на него нагнал весьма значительного. Это была маленькая полевая пушка, какую люди Герцога захватили с собой, чтобы предупредить тех, кто находился в большом доме, быть наготове, потому как они вскоре увидят врага пятящимся на них.
Разгром.
Лас-Флоридес изменился в лице, как только услышал этот выстрел; и увидев, как испуг охватил его уже до такой степени, что он не знал больше, что делал, я спросил его, не содержали ли жители Бордо какого-нибудь Гарнизона поблизости; он мне ответил — нет, а сам спросил меня, что я этим хотел сказать; я отозвался, не желая его обнадеживать, что все это означает не что иное, как то, что его предали; это означает, что он найдет гораздо больше врагов на поле боя, чем предполагал, и это был сигнал, что они подавали одни другим о готовности его побить; но, наконец, поскольку не было никакого средства этого избежать, надо принимать свою участь, как подобает бравым людям. Я бы не сказал ему этого, если бы увидел, что он собирается так и сделать. Я пытался скорее еще увеличить его страх, чем его от него избавить — и вот я увидел, как он, почти не имея сил мне ответить, заколебался и даже начал заикаться, как если бы смерть уже схватила его за ворот. Наконец он вновь обрел дар речи и спросил меня, как же быть в таких грозных обстоятельствах. Я ему ответил, что надо бы сделать остановку и [189] послать разведчиков на Ферму, поскольку мы к ней уже достаточно приблизились, но прежде чем люди, кого он отрядил для этого, успели сделать пятьдесят шагов, как они со всех ног примчались к нему обратно сказать, что оттуда вышло несметное число народа; они не могли бы доложить в точности, сколько их было, но они готовы свалиться ему на голову; так что наиболее надежным и для него, и для них было бы убраться отсюда сей же час, и даже не теряя ни единого момента времени. Я ему сказал, что не следовало им верить, и он скорее должен погибнуть бравым человеком, во всяком случае, если он на это решился; может быть, врагов и не такое огромное количество, как говорят эти люди, они были виновны, что вернулись сюда без его приказа; они могли бы пересчитать противников, если бы там задержались; но раз уж они этого не сделали, мы сами пойдем на разведку, он и я, если он пожелает мне довериться. Но держать перед ним такие речи было все равно, что беседовать с глухим. Он был из тех людей, кто приближается к врагу лишь при благоприятных предзнаменованиях; предосторожность, предпринятая им, маршировать с двенадцатью сотнями человек против двух сотен, была тому добрым примером; итак, сказав мне, что ему гораздо больше по душе довериться своему коню, чем последовать такому опасному совету, он в то же время развернулся, его люди со своей стороны поступили точно так же, и когда я приблизился к нему и сказал, что этот демарш его обесчестит, я в какой-то манере придал ему бодрости. А еще я сказал ему, что, может быть, он успеет добраться до теснины прежде, чем враги овладеют ею. Итак, я его настроил собрать свое войско и не бросать так рано начатую партию.
Вот так мы и направились даже в какого-то сорта порядке ко входу в теснину, причем я прекрасно знал, что она уже должна охраняться; стоило Лас-Флоридесу увидеть врагов, как он мне сказал, что все пропало. Я его было спросил, не хочет ли он [190] предпринять на них атаку, но ответа мне не последовало, он уже сбежал, а так как его конь был еще лучше того, какого он одолжил мне, я вскоре потерял его из виду. Его люди пришли в полный беспорядок, когда увидели себя таким образом брошенными. Я сыграл там фанфарона и сказал им, что нам надо сразиться, поскольку не было для нас никакого другого средства спастись; некоторые мне поверили и, как бешеные, дали себя перебить, другие сложили оружие, тогда как третьи, но в очень малом числе, были довольно счастливы и спаслись. Однако, так как среди этих, беглецов нашлись и такие, что побросали свое оружие, дабы бежать более уверенно, а, главное, побыстрее, я подобрал какое-то ружье и выстрелил из него в свою мантию, какую предварительно пристроил на дереве в тридцати шагах от себя. Ружье оказалось заряжено тремя пулями, и каждая из них проделала в ней дыру; снова напялив сутану на себя, я вернулся в город, необычайно гордый той репутацией, какой я буду пользоваться у этих мятежников из-за того, что подвергался столь великому риску и вышел из него невредимым, если не считать пробитой мантии — никто не видел, что я сделал, я принял к этому все меры предосторожности, а так как я советовал и Лас-Флоридесу, и всем остальным не убегать, я был уверен, что они никогда не поверят, будто эти дыры моих рук дело. Я нашел, что это будет мне полезно для еще большего завоевания их доверия, ведь не найдется теперь ни одного, кто бы не принял меня за отчаянного вояку.
Мантия-талисман.
Лас-Флоридес прибыл в Бордо прежде меня, к счастью для него, отыскав проход, где никого не было. Он был совершенно сконфужен своим несчастным случаем, а главное, тем, как он из него вырвался с такой поспешностью, что не осмелился подставиться ни под один мушкетный выстрел. Он был в восторге, что я спасся, точно так же, как и он, может быть, скорее из-за любви к своему коню, кого он уже считал пропавшим, чем во имя любви ко мне; он был одним из первых, заметивших дыры в моей [191] мантии. Я позаботился разместить их на видном месте и поостерегся пробивать их сзади. Я хотел заслужить репутацию человека, грудью встретившего неприятеля, дабы еще больше подкрепить этим то уважение, каким Лас-Флоридес, я нисколько не сомневался в этом, вознамерится меня окружить — в самом деле, он не преминул рассказать всему свету, и л'Ортесту в том числе, каким я был восхитительным человеком, как для совета, так и для исполнения; как я предсказал ему все, что с ним приключится, и если бы он пожелал мне поверить, он не забрался бы в такую даль. Я просто не мог, имея подобное одобрение моего Генерала, сделаться подозрительным кому бы то ни было — каждый захотел увидеть мою мантию, чтобы восхититься моим счастьем; она разгуливала по городу в течение четырех или пяти дней, и не было такого доброго дома, где не пожелали бы на нее поглазеть.
