Вскоре после этого я уже находился в большом административном здании, которое человек по имени «Бомбардир» Кеннеди использовал в качестве своей главной квартиры. Прозвище он получил благодаря, как я узнал позднее, своей способности создавать взрывные устройства из самого разного материала. Кеннеди уже слышал обо мне и только большим усилием воли не поддался желанию пристрелить меня на месте. Но он допросил меня, внимательно выслушал и, как мне показалось, совершенно убедился в том, что я говорю правду. Он сказал, что давно планировал отправить свою маленькую «армию» в Вашингтон, чтобы усилить растущее число защитников города. Не повредит, добавил он, если я пойду с ним, однако предупреждает: если хоть что-нибудь намекнет ему на то, что я здесь шпионю для Гуда, я умру точно так, как умирает любой негр в этой местности. Я понятия не имел, что он имеет в виду, и единственное разъяснение, которое я получил, была короткая фраза одного из солдат армии Кеннеди:
— Не слыхал еще в своей Англии о «Прикончить-Либо-Шлепнуть», парень? Тебя или спалят живьем или Перережут глотку.
Белым удалось восстановить старую железнодорожную сеть, большинство участков которой пережили войну, и локомотивы еще ходили, пусть даже не на угле, а просто на дровах. План Кеннеди заключался в том, чтобы доехать со своей армией до Вашингтона (поскольку существовала прямая ветка). На следующий день мы погрузились в большой старомодный поезд: Кеннеди и я заняли места на платформе у водителя локомотива и кочегара, потому что Кеннеди сказал мне:
— Не хочу рисковать и выпускать тебя из виду хотя бы на минуту.
Вскоре локомотив уже раскочегарился, и поезд покатил на Вашингтон; в Балтиморе он остановился в первый раз, потому что Кеннеди рассчитывал взять на свой поезд еще один большой отряд.
Пока мы ехали по опустевшей стране, Кеннеди рассказывал мне кое-что о своей жизни. Он утверждал, что до катастрофы был очень богатым человеком, миллионером. Его семья происходила из Ирландии, и он испытывал величайшее отвращение к англичанам, которые в его списке врагов шли сразу же вслед за «ниггерами». Он считал, что именно англичане виновны во всем зле, которое творится в мире. Мне бросилось в глаза разительное противоречие: Кеннеди так горячо защищал одно национальное меньшинство — ирландцев, и в то же время по отношению к другому испытывал столь жгучую ненависть.
Кеннеди между делом рассказал мне, что в Вашингтоне уже разрабатываются планы обороны против Черного Аттилы.
— У них есть еще туз в рукаве, который попортит черномазому все дело, — заявил он с широкой улыбкой, однако растолковать свое замечание подробнее отказался, и у меня сложилось такое впечатление, что он и сам толком не знает этого плана.
Кеннеди, кроме того, слышал о вероятности получить поддержку от австралийско-японского флота, который, как он узнал из заслуживающих доверия источников, уже стоит на якоре в Чесапикском заливе.
Я выразил сомнение в том, что что-либо вообще может устоять против Земного Левиафана Черного Аттилы, но на Кеннеди все это не производило впечатления. Он лишь сморщил нос и заявил, что «есть не один способ остричь у черномазого шерсть за ушами».
Дважды поезд останавливался, загружая дрова. Мы все ближе и ближе подходили к Балтимору. Город находился всего в часе езды, когда перед нами появился эскадрон «броненосцев», обстрелявших поезд. Над «броненосцами» развевались львиные знамена ашанти. Они вырвались далеко вперед от главных частей (вероятно, ашанти каким-то образом узнали, что к Вашингтону движется транспорт, перевозящий вооруженные отряды белых). Я видел, как длинные стволы боевых башен выплевывали красное пламя и белый дым. Множество снарядов взрывались вокруг нас. Водитель поезда предложил затормозить и сдаться, поскольку держался мнения, что шансов у нас нет. Но Кеннеди, каким бы жестоким, тупым и необразованным он ни был, мог быть кем угодно, только не трусом. Он приказал каждому стрелять из поезда самым крупным калибром и велел водителю выжать из старой развалины максимальную скорость и мчаться прямо на колонну черных машин. Те, в свою очередь, Теперь заняли позиции на крутых склонах по обе стороны рельсов, готовые обстреливать нас сверху, когда мы поедем мимо.
Я невольно вспомнил старую гравюру, которую как-то видел, — думаю, это был плакат шоу Буффало Билла «Приключения на Диком Западе» — где индейцы нападают на поезд. «Броненосцы» могли развивать ту же скорость, что и мы, потому что поезд тащил большое количество вагонов, и башни машин ашанти вращались очень быстро, обстреливая нас практически под любым углом. Снаряд за снарядом летели в поезд, но он безостановочно мчался дальше и наконец ворвался в длинный туннель, куда танки заехать не могли.
Оказавшись в туннеле, мы почувствовали большое облегчение, и водитель локомотива стал говорить, что надо бы нам остановиться и спрятаться в середине туннеля в надежде, что вражеские машины откажутся от преследования. Но Кеннеди назвал его план идиотским.
— Они обложат нас с обеих сторон и выкурят, дурак! — сказал он. — Или пробурятся сверху, у них же есть эти кротовые машины, которые прогрызают любой грунт. Если мы останемся здесь, мы будем точно кролики в ловушке.
Я считал, что его аргументы звучат совершенно разумно, хотя, конечно, на земле наши шансы едва ли были лучше. И вот поезд помчался дальше и вскоре вновь оказался на дневном свету, где его ожидало с полдюжины «броненосцев». Боевые машины Гуда направили уже свои орудия прямо на отверстие туннеля. Я никогда не пойму, как наш локомотив ухитрился промчаться сквозь эту канонаду, но он сделал это, пусть даже ценой снесенной крыши и простреленных стен. Тендер горел ясным пламенем, потому что туда попала зажигалка.
Другие части поезда выбрались из переделки далеко не так удачно.
Одна граната попала в соединение, которое связывало нас с поездом, и мы, после головокружительного рывка, помчались прочь с чудовищной скоростью, едва не сваливаясь с рельс. Без груза остальных вагонов нам быстро удалось оторваться от «броненосцев». Я обернулся, чтобы поглядеть, как сражается наша армия против бронированных боевых наземных кораблей. Их наголову разбили.
Затем мы проехали поворот и вся трагическая сцена осталась позади. Одно мгновение Кеннеди выглядел совершенно разбитым, затем пожал плечами. А что ему оставалось?
— Ну и ладно, — сказал он. — Тогда не будем делать остановку в Балтиморе, вот и все.
Глава 4
Торжество зверя
Непостижимым образом Вашингтон избежал худшей участи, постигшей другие большие города. Правительство и все министерства давно были эвакуированы из столицы, едва лишь приближение войны стало реальностью, и перебрались в подземные бункеры далеко в Аппалачах. Поскольку Вашингтон, таким образом, утратил свое прежнее стратегическое значение, большая часть его знаменитых памятников, монументов и небоскребов все еще сохранились. Эти здания, выстроенные в перегруженном неогеоргианском, неоклассицистическом стиле, — дань дурному вкусу, присущему великодержавному менталитету — были видны уже издалека, когда мы на нашем локомотиве прибыли к предместьям города. Вскорости нас остановили на заставе. Эти заставы были воздвигнуты всего неделю назад, никак не больше, и однако же я был поражен их стабильностью. Они были выстроены из кирпича, камня и бетона, усилены аккуратно выложенными вокруг мешками с песком и, по моим оценкам, окружали весь внутренний город. Документы Кеннеди были в полном порядке. Кроме того, трое часовых на заставе узнали его и приветствовали как героя. Нас пропустили, и мы двинулись к центральному вокзалу, где и передали наш локомотив местным властям. Нас проводили по широким безликим улицам к Белому Дому, где нынче располагалась резиденция «президента» Пенфилда. Знаменитые деревья все были повалены на строительство застав. Этот Пенфилд когда-то был довольно большой шишкой в дипломатическом корпусе. Теперь же, в стране, охваченной послевоенной истерией, он быстро сообразил, как извлечь для себя выгоду. Возможно, он первым догадался привлечь на службу «белые капюшоны».
Служащие Белого Дома проводили нас в рабочий кабинет «президента», обставленный превосходной мебелью в старинном колониальном стиле. Эта комната пробуждала во мне такое ощущение, будто ничто не изменилось со старых добрых времен. Единственное различие состояло в запахе и в человеке, бездельно развалившемся в кресле у письменного стола возле окна. Вонь сочли бы отвратительной даже в одной из пивнушек Ист-Энда: смесь перегара, табачного дыма и человеческого пота. Пенфилд мог похвалиться бесформенно жирной тушей и красным лицом, которое несло на себе все признаки развратной жизни и излишеств. Одетый в полный генеральский мундир (пуговицы форменного кителя лишь ценой героических усилий сходились на необъятном брюхе), он сделал нам приветственный жест десницей, в которой держал сигару; шуйцей же, сжимающей стакан, пригласил садиться.
