– Кто?
– Мы от Ульрих Берты Генриховны. Вы с ней когда-то работали в театре.
Последовало продолжительное молчание. Кирилл с Катей, глядя друг на друга, тоже затихли.
Наконец чуть громче прозвучало хриплое:
– Вы еще здесь?
– Да.
– Служили, а не работали – это во-первых, потом НА театре – это во-вторых. А что, собственно, вам от меня нужно?
– У нас от нее письмо вам.
– Письмо? Кхе-кхе. Интересно, с каких пор, прости Господи, она стала баловаться в мой адрес эпистолярным жанром? – Дверные замки пришли в движение. – И вас много?
– Двое.
Дверь, сдерживаемая толстой древней цепочкой, приоткрылась, в щели появились полоска морщинистого лица и полноватая в пигментных пятнах рука.
– Письмо давайте сюда, сами стойте, где стояли. – Ловким движением рука выхватила у Кати протянутые листки.
Дверь прикрылась, но не захлопнулась. Последовал короткий бумажный шелест и временное затишье.
Пока шло изучение письма, Кирилл решил закурить. Из-за двери тут же раздалось:
– Немедленно затушите сигарету, не выношу табачного дыма.
– Начинается, – пробурчал Кирилл.
– Да, да, да, кхе, – прозвучало подобие всхлипа и двукратного шмыганья носом, голос за дверью приобрел новые вибрации, – узнаю фигуры речи. Почерк, несомненно, ее. Только не пойму, вы-то ей кто?
– Какая вам разница кто, она ручается за нас, – нашелся Кирилл.
– М-да, ладно, пусть девица войдет. – Цепочка тяжело звякнула, дверь открылась наполовину. – Тю-тю-тю, только девица, вы, Архимед, обождите, паспорт пока приготовьте.
Катя смотрела с улицы на окна своей квартиры. «Надо кухню еще проверить», – торопливо обогнув дом, она подняла голову. Там тоже было темно. «Главное теперь оперативно собраться», – думала она, поднимаясь в лифте.
С собранной сумкой она обернулась на свою комнату, пробежала глазами по стенам с детскими выцветшими рисунками, с темным пятном от фотографии, где первоклассницей обнималась с отцом (фотографию она взяла с собой), мимолетно глянула в сторону дивана (на нее тут же пахнуло обезболивающим гелем, несвежим нательным бельем, едким потом) и закрыла дверь. Подкатив сумку к входной двери, она зашла на кухню, положила на стол, со стороны, где обычно сидит мать, записку: «Устроилась на подработку, сняла комнату. Меня не ищи. Катя». На пороге кухни на секунду задержалась, вернулась к столу, приписала: «У меня все нормально».
У Кирилла неожиданно оказался дома отец. Смотрел в гостиной телевизор. По грохочущим звукам и резким возгласам Кирилл узнал «Бросок кобры». Просмотр фильма у отца шел не впервые. Меньше всего Кириллу сейчас хотелось общаться с отцом. Стараясь не шуметь, он просочился в ванную комнату, стал торопливо собирать предметы личной гигиены. Отец все же что-то услышал, заглянул к нему, моментально смекнул, в чем дело:
– Удочки сматываешь?
– Да.
– Пошли поговорим.
Кирилл молча прошел в гостиную, сел за стол. Отец, остановив фильм, сел напротив:
– С чего так? – Он пополнил свой бокал виски Dewar’s Signature, не подумав предложить Кириллу.
– Надоело, – ответил Кирилл.
– Попросил бы как следует, может, получил бы отдельную крышу над головой. – Отпив большой глоток, побалтывая в бокале виски, отец вальяжно откинулся на спинку стула.
– Не хочу.
– Это почему же?
– Потому. Чтобы ты бросил кость, надо быть твоим отражением. Жить по твоим законам. А я другой. Дру-угой, понимаешь?
– Друго-ой он! – моментально взбесился отец. – Размазня ты, а не мужик!
– По-твоему, быть мужиком – это отжимать тех, кто слабее, и выбрасывать как отработанный материал. А мне противно. Я не хочу.
– А чего ты вообще хочешь? – Опершись свободной ладонью о стол, отец принялся раскачиваться на стуле.
– Заниматься делом без кидалова, чтоб потом свои же дети не…
– Делом?! Как папашка этого жалкого твоего музыкантишки, к которому ты постоянно шляешься? Где он там работает? В какой паршивой газетенке, непризнанный гений пера? Чего он достиг, голозадая вшивота?! А эта, как там ее, вечная его подруга дней суровых? Всю жизнь блынь-блынь по клавишам, как башню-то не снесло, хотя наверняка давно повело!
– Да, все должны тупо колотить бабло, прокатывать друг друга, с экранов надо смотреть исключительно голливудскую парашу – это расслабляет, бабы все – дуры и проститутки. Эти твои шаблоны и штампы я наизусть выучил!
– Что ты понимаешь, штампы?! Это жи-изнь, реальность!
– Бывает и другая реальность.
– Да ты что?! Параллельная, что ли?
– Ты удивишься, но родители Алексея до сих пор любят друг друга.
– Не смеши. – Отец плеснул себе еще виски. – Тоже мне пара реликтовых слонов-однолюбов. Денег у твоего журналистишки на молодых баб нет – вот все дела!
– Они просто остались людьми. Его отец не шляется за каждой…
– Что?! – Отец шарахнул бокалом об стол. – Пошел во-он! Хотя нет, подожди-и. – Он вскочил, схватил Кирилла за рукав рубашки. – Я брежу? Или как? Это говоришь мне ты?! Здоровенный молодой лось? Кобель, который должен хотеть трахать любую женскую особь моложе сорока? А-а-а, может, ориентация не та?
– Пусти, достал ты. – Кирилл рванулся так, что оторвалось полрукава, вылетел из гостиной, скрылся в своей комнате. Он еле сдерживался, чтобы не выбежать назад, не полезть с отцом в драку.
Отец забарабанил ему в дверь:
– Открой, слышишь, я не договорил, я понять хочу, в кого ты такой баран упертый! Любой на твоем месте мечтал бы перенять дело у отца! Только не ты-ы! Зачем тебе эта мудовая теория вероятностей? Теоретик хренов! Хочешь доказать, что умней меня? Ни хера-а! Ни хера подобного! В этой тухлой стране можно быть только торгашом! Торгашо-ом! Понял? И только в сетевом бизнесе! Вот когда будет сносный приток капитала! Вот в чем стопроцентная вероятность. Заруби себе. – Он еще раз ударил в дверь, но слабее, как-то вяло.
Кирилл торопливо запихивал в сумку «Мак», нужные книги, целлофановые файлы с распечатками, рубашки, джинсы.
Когда он вышел из комнаты, отец сидел на полу гостиной, широко раскинув босые, без тапочек, ноги, у правой его ступни валялась пустая бутылка из-под Dewar’s Signature; бокалом с прыгающими остатками льда он методично бил в пол: «Только торгашом… торгашом…»
Сумма оплаты, назначенная Алевтиной Ивановной, по меркам московского центра была смехотворной – шесть тысяч в месяц. Они пообещали, что внесут деньги через месяц, и отдали ей в залог свои паспорта. В комнате имелось самое необходимое: раскладной диван времен шестидесятых годов, обширный рабочий стол с выдвижным ящиком, два расшатанных, но вполне живых еще стула, небольшой платяной шкаф с антресолью. Ознакомив их с предметами интерьера, Алевтина Ивановна из комнаты не ушла. Она стояла по центру давно не циклеванного паркетного пола, опустив ладони в бездонные карманы махрового, облысевшего на животе и груди, потерявшего цвет халата, и, глядя куда-то вверх и вдаль, произносила пламенную речь:
– Вообще-то я не приветствую отношений, не освященных узами брака и таинством венчания, ибо они есть не что иное, как прелюбодеяния. Смолоду я была противницей половой распущенности. Никогда не стояла в одном ряду с приславшей вас ко мне личностью. Конечно, прости Господи, и я не без греха, но ни-ни! Не иду с ней ни в какое сравнение! Нюансы ее витиеватого прошлого опускаю исключительно из благородства и порядочности, ибо они есть энциклопедия разврата! – Вытащив из правого кармана руку, она устремила к потолку указательный палец: – Смертоносный яд, способный отравить любую неокрепшую душу. – В ее позе читалась хроническая недооцененность публикой. «Кого же она мне напоминает? – силилась вспомнить Катя. – Надменное лицо, нос с горбинкой, тяжелая шея, седые пряди в низком пучке. Точно, постаревшую Ахматову с фотографий». Алевтина Ивановна, не опуская пальца, продолжала: – Но Господь учит нас состраданию, милосердию, помощи ближнему, поэтому, только поэтому я пускаю вас к себе.
Они ждали конца ее мессианской речи как манны небесной. Им до одури хотелось остаться вдвоем. Она говорила что-то еще. Наконец прозвучал спасительный завершающий аккорд:
– Надеюсь, вы усвоили, как раскладывать диван и открывать форточку, потянув за веревку. Что ж, располагайтесь. – И Алевтина Ивановна удалилась из комнаты.
Задвинув сумки ногами в угол, они ринулись в объятия друг другу. После поцелуя Катя выдохнула:
– Надо работу срочно искать.
– Прямо сейчас? – Кирилл не выпускал ее из объятий.
– А когда? Месяц пролетит, оглянуться не успеем.
Они бросились к сумкам, достали ноутбуки, поспешили к столу, нашли розетку с удлинителем, подключили шнуры, стали торопливо бить пальцами по клавишам.
– Что за фигня?
– Боже, у нее Интернет не проведен.
– Кать, давай завтра. – Кирилл смотрел на нее умоляющим взглядом.
– Что завтра?
– Интернетом займемся завтра. Отец час назад вынес мозг, эта «прости Господи» добавила.
