дело? – и он посмотрел на Станислава Сергеича, словно ожидая ответа именно от него.
– Да… – тот слегка замялся. – В общем, хотелось бы поближе познакомиться с философией дзэн-буддизма.
– Суть дзэна в практике дзэна. Это для европейцев слова значат больше самой жизни. Чем меньше философии – тем лучше. Дзэн есть практика. Нас относят к школе Сото, но мы так себя не называем. Наш мир – вот он, мир непосредственный, без слов. Наша практика уничтожает барьер, который воздвигло человеческое мышление между миром осязаемых вещей и человеком. Слиться с внутренним потоком жизни, ощутить его внутренний ритм, стать частью всего – вот наша задача. Тогда отступают страдания, ты перестаешь спешить, каждый миг наполнен тысячью ощущений. Нет добра и нет зла, нет счастья и нет несчастья – есть вечно изменяющийся мир, вместе с которым изменяешься и ты.
«В стихшем ветре – все опадают цветы.
В крике птицы – все растет молчание гор.»
Он умолк. Станислав Сергеич тоже молчал, боясь сказать глупость. А Федор молчал неизвестно почему. Наконец Никита-сан, который в безмолвии переживал свое молчание, поклонился, едва не коснувшись лбом стола, и пригласил гостей в беседку пить чай.
Наверно со стороны я смотрюсь дурак-дураком! Подумал Станислав Сергеич. Этот тоже хорош – даже разговаривать не пожелал!..
По выгнувшему спину мостику они пересекли ручей и оказались в беседке. Возле ямки для костра были постелены соломенные матрасы, а в неглубокой нише помещалась картина на шелке: дерево в порыве ветра, бушующий поток и виртуозная каллиграфия. Под картиной, чуть асимметрично по отношению к ее средней линии, лежал голубоватый с синими прожилками камень, совершенный в неправильности своей формы.
Подчинившись жесту немногословного хозяина, Тропотун и Федор, поджав ноги, сели на матрас. Никита-сан принялся неторопливо разводить костер из древесного угля. Над костром он повесил квадратный котелок, ковшиком на длинной бамбуковой ручке зачерпнул воды из ручья и налил в котелок. Потом ушел в дом и вернулся с керамическим блюдом, на котором возвышалась горка печенья. В дальнем углу беседки он достал с полки чайную чашку, чайницу, полоскательницу и метелочку.
Слушая, как негромко поет закипающая в котелке вода, переводя глаза с оранжевых лоскутков пламени на неспешно двигавшегося хозяина – и обратно, на потрескивающие кусочки угля, Станислав Сергеич словно погружался в какой-то транс. Никчемными и далекими становились суета городской жизни и вечная погоня за призраком власти и показным благополучием. Душа его как бы растворилась в окружающей природе и наслаждалась опущением полноты бытия.
Вода закипела. Сосредоточенный хозяин открыл потускневшую от времени серебряную чайницу и изогнутой в виде ложки бамбуковой палочкой достал из нее порцию порошкообразного зеленого чая. Потом так же неторопливо зачерпнул из котелка черпаком на длинной ручке кипяток и вылил в чашку. Бамбуковой метелочкой Никита-сан взболтал чай до пенообразного состояния и торжественно передал из рук в руки Станиславу Сергеичу. Тот осторожно принял грубую, темную, глазурованную только снаружи чашку и медленно поднес ее ко рту. Вкус у чая был приятный. Следуя какому-то глубинному ритму, Тропотун отпивал глоток за глотком, сосредоточенно, почти благоговейно.
– Никита-сан, – негромко обратился Федор, – я вижу, у вас другая чайница. Старинная работа…
– Шестнадцатый век, – ответил тот, и голос у него нисколько не изменился, ни малейшего признака гордости не было в этом голосе, когда он говорил о чайнице, которую, вероятно, очень ценил.
– Сколько же я у вас не был? – задумался Федор. – Не меньше трех месяцев. Камень появился новый…
– Да-да, – закивал хозяин и заулыбался, открывая большие, ровные зубы цвета слоновой кости. – Я его нашел отсюда за двести километров. Прекрасный камень!
Федор с видом знатока согласился.
Тропотун уже выпил чай и теперь оглядывался, прикидывая, куда бы пристроить пустую чашку. Хозяин забрал у него чашку, ополоснул – и весь ритуал повторился заново. Теперь чаем наслаждался Федор. Станислав же Сергеич вытягивал шею, надеясь увидеть столь замечательный камень.
– Левее… – подсказал Никита-сан. – Хорош?..
– Но я думал, он там лежал всегда… – с долей разочарования заметил Тропотун.
– О нет! – едва приметно усмехнувшись, возразил хозяин, вначале я его увидел…
– Никита-сан выращивал этого красавца восемь лет! – вмешался Федор.
– Выращивал?.. – в недоумении переспросил Станислав Соргеич.
– Японское искусство бонсеки переводится как выращивание камней. Мастер бонсеки – это художник реального пейзажа. Он выявляет природные формы камней, подходящих к данному ландшафту.
Хозяин неторопливо и утвердительно покачивал головой в такт его словам. Потом он перевел взгляд на Станислава Сергеича и заглянул в его глаза своими раскосыми зелеными глазами с эпикантом.
– Вы хотите понять, что есть дзэн… – начал он раздумчиво. – А что есть истина?.. Конечно, если вы сидите в дзад-зэн и ждете просветления – это не настоящий дзадзэн. Вы не должны думать о цели. У вас нет конечной цели: вы просто сидите в дзадзэн, скрестив ноги и положив ступни на бедра. Главное – это держать спину прямой, а голову пустой.
Ибо «форма есть пустота и пустота есть форма». Вы должны слить свою сущность с вечным потоком Дао, ощутить в себе его могучую струю. Когда вы перестанете ощущать свою личность, исчезнут страдания – потому что вы сольетесь со своими страданиями. А само страдание страдать не может. И даже если вы неизлечимо больны, предположим, раком, и срок вашего существования ограничен – это ничего не значит. Какая разница: месяц, год или десять лет вам осталось?.. Вы – часть всего на земле.
Тропотун внутренне сжался – неужели этот непроницаемый человек обо всем догадался?! А может это простая случайность?..
В дальнем пруду неуверенно квакнула лягушка. В ответ отозвалась вторая, третья… И скоро уже целый лягушачий хор звучал в саду, исполняя томную, сладострастную сюиту из любовной лирики земноводных.
– Вечер почувствовали… – произнес хозяин. – Вот вам пример истинного дзадзэна – лягушка. Когда она хочет квакать – она просто квакает. Когда мимо пролетит насекомое – она его схватит и съест. Никакого раздвоения, полное слияние с окружающим. Люди же угодили в ловушку собственного ума. Они не видят больше вселенную – они лишь видят отражение этой вселенной в своем предвзятом мозгу. Представьте себе водопад. Единство, бывшее струёй, распадается на отдельные капли. Что чувствует каждая капля? Страдание?.. Но разделенная на капли вода все же вода. Так же, жизнь наша и наша смерть суть одно. Как счастлива, должно быть, капля, снова влившаяся в реку! Не такое ли чувство будет у нас после смерти?.. Мы обретаем покой, совершенный покой. «Достичь Нирваны – значит скончаться». А быть может – слиться? соединиться?.. Вас грызет одиночество, потому что тело ваше и ваш ум
