– Не знаю. Потребовала деньги вперед, – как-то обиженно произнес извращенец.
– Странно, вот уж не думал... Сол утверждает, что она настоящая аристократка. – У него тоже зародилось подозрение.
– И потом, она играет в шахматы, как та, в прошлом году.
Мутант наконец-то открыл истинную причину своих подозрений. В прошлом году та темноволосая сучка так подставила его, что им пришлось срочно менять квартиру, – и все из-за страсти к шахматам. А вот теперь опять шахматистка попалась и заманивает его в сети, даже вспомнила партию Нойкирха! Он сразу насторожился: нынче люди интересуются только футбольным тотализатором да выигрышными билетиками, дающими право на скидку в магазинах, откуда вдруг столько гроссмейстерш развелось?
– Ладно, пойдем посмотрим.
Они вошли в комнату. Ливия притворилась, будто рассматривает фотографию морского прилива и юпитеры, но на самом деле ей просто хотелось быть поближе к двери и подслушать, что там происходит. К сожалению, ничего она не расслышала. Увидев нового посетителя – тоже молодого и немного близорукого, – она даже обрадовалась: теперь оба попадутся в капкан, – но на лице изобразила крайнее недовольство.
– Меня не предупредили, что будут зрители. Попрошу всех удалиться, кроме фотографа!
– Да-да, конечно, я сейчас уйду, – вежливо отозвался светловолосый, – но сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов. – Уже без всякой вежливости он смахнул на пол все, что было на стуле: шахматную доску, шахматы, журналы, – и уселся.
– Да вы пьяны... Я впервые вас вижу и не имею ни малейшего желания отвечать на вопросы пьяного.
– Будете отвечать как миленькая! Луиджи, принеси стул синьорине. – Мутант вышел, и он опять обратился к ней: – Мне рассказали о вас много лестного. У вас университетский диплом, так ведь?
– Да. – Главное указание синьора Ламберти, выраженное, быть может, в несколько грубоватой форме: не метать бисер, пусть все идет спокойно, своим чередом; если она категорически откажется отвечать, это может обернуться против нее.
– А какой факультет?
Вошел извращенец со стулом, но Ливия покачала головой: чтобы она безо всего села на что-либо принадлежащее этим типам, – ну нет! Хотя стоять голой под их взглядами тоже не очень-то приятно.
– Историко-философский.
– Преподаете?
– Нет, безработная с дипломом.
– А живете чем?
– Занимаюсь переводами.
– С каких языков?
– Главным образом с английского, но могу еще с немецкого и французского.
– И хорошо платят?
– Не очень.
– На жизнь не хватает?
– Нет. Иначе бы я не была здесь.
Он загадочно улыбнулся.
– Да уж. А ваш отец чем занимается?
Упоминание об отце в этом месте, в данной ситуации, когда она стояла под обстрелом этих взглядов, по счастью, хоть не плотоядных, подействовало на нее, как удар хлыста, но она сдержалась. Они ее подозревают – это ясно, и она должна их убедить в том, что они ошибаются.
– Часовщик, часы ремонтирует, преимущественно старинные, – спокойно отозвалась она.
– Очевидно, ваше образование влетело отцу в порядочную сумму.
– Очевидно.
Человек потрогал мочку правого уха.
– И все же мне непонятно, как девушка вашего, так сказать, круга могла пойти на такое, гм... предприятие. – Он как будто беседовал в светском салоне, а не вел жесткий допрос. – Поясню свою мысль: вы из хорошей семьи, вашему отцу стоило немалых жертв дать вам блестящее образование, у вас высокий культурный уровень, вы знаете три иностранных языка, переводите книги, а это дело нелегкое, мне даже сообщили, что вы прекрасно разбираетесь в шахматах... не странно ли, что такая девушка опускается до того, чтоб шляться ночью по проспекту Буэнос-Айрес?
Все, пора поставить его на место; даже в таком разоблаченном, незащищенном, напряженном положении она сумеет это сделать.
– Вы, должно быть, зациклились на тех прожженных девицах, что стоят, прислонившись к музыкальному автомату, в кожаных куртках и с длинными русалочьими волосами. Такие, по-вашему, могут шляться ночью по проспекту Буэнос-Айрес, а другим это заказано. Но, боюсь, вы несколько отстали от жизни. Еще одна загадочная улыбка.
– Ну да, я, наверно, не дорос до девиц, окончивших историко-философский факультет. Скажу вам откровенно, ученая дама, подрабатывающая на панели, вызывает у меня сомнения.
В подчеркнуто любезном тоне слышалась неприкрытая угроза. Ливия пожала плечами.
– Не знаю, чем вам помочь. Я хотела бы поскорее приступить к съемке, если вы закончили допрос.
– Да-да, конечно, вы правы. Луиджи, включай свои юпитеры и приступай. – Он вновь обернулся к ней: – Синьорина, куда вы положили вашу сумочку?
– А что?
– А то, что свои сомнения я всегда проверяю.
– Так вы еще и обыскивать меня собираетесь?! – взорвалась она, но лишь потому, что такова была мизансцена.
– Вот именно, – ответил он, вставая. – Так где сумочка?
– В ванной – обыскивайте, пожалуйста, можете и деньги забрать. Я должна была предвидеть, что имею дело с преступниками!
– Совершенно справедливо, вы же не в монастырь ехали! Однако, если вы проведете съемку как надо, денег я не возьму. Начинай, Луиджи.
Он прошел в ванную, взял с полочки над раковиной красную полотняную сумку, вытащил деньги, там было ровно пятьдесят тысяч, а еще две тысячные бумажки и штук десять монет по пятьсот лир. Потом, как водится, помада, зеркальце, всего два ключа на брелоке, водительские права, крохотный платочек, чистейший, сложенный треугольником, и, наконец, записная книжка, тоже малюсенькая, как у всех женщин, заполненная аккуратно, микроскопическим, но очень разборчивым почерком. Это была единственная вещь, кожаные уголки потерлись, видимо, книжке уже несколько лет.
Ничего больше. Он просунул голову в дверь ванной и заглянул в комнату, переоборудованную под фотостудию. Ему было видно, как педераст суетится возле «Минокса».
– Повернулись, так, стоп, шесть, повернулись, стоп, семь, повернулись, стоп, восемь...
У него еще есть время, пока они отснимут пятьдесят кадров; он сложил в сумочку все, кроме записной книжки, из кармана вытащил обыкновенные очки в черепаховой оправе – модель для юного любителя джазовой музыки – и принялся изучать телефон. Сперва открывал странички наугад, чтобы составить себе общее представление о круге знакомых этой ученой девицы, затем решил исследовать данные более методично и начал с буквы "А". Ни одно имя ничего ему не говорило; на букве "И" обнаружил три адреса издательств (стало быть, она вправду переводит), а также адрес и телефон Института англо-итальянских культурных связей, на "Н" – неоанархистского общества, и это повергло его в раздумья: мало того что ученая, так еще и анархистка! И, наконец, на букве "Р" обнаружил то, что искал.
Выходит, извращенец был прав: у этих скотов неординарное чутье.
Он вернулся в комнату, снова сел, вполоборота к Ливии. Они дошли до тридцать девятого кадра, оставалась еще дюжина, но он отрывисто бросил Луиджи:
– Хватит! – А потом ей: – Подойдите, пожалуйста, сюда, у меня к вам еще несколько вопросов.
– Позвольте мне одеться, – сказала Ливия.
Она уже поняла: он что-то нашел и начинается схватка; страшно ей не стало, только любопытно, что же он там раскопал. И любопытство вскоре было удовлетворено.
– Иди сюда, сука, иначе я тебе ноги переломаю. Отвечай быстро, откуда знаешь Альберту Раделли?
Вот оно что! Могла ли она подумать, что в старой записной книжке еще сохранился телефон Альберты? Положение осложнилось, но она любила трудности. С видом человека, который знает, что психопатам лучше не перечить, она повиновалась, подошла к нему, чувствуя спиной взгляд извращенца.
– Она была моей подругой.
– То есть как это «была»? Вы что, раздружились? – Он расставлял ей ловушку в расчете, что она начнет врать.
– Нет, она умерла, покончила с собой. – Она не заглотила наживку. Ее мозг работал теперь, как электронное устройство в борьбе с хитростью противника.
– Когда?
– Год назад.
– Каким образом?
– Перерезала себе вены. Об этом в газетах писали.
– Вы были близкими подругами?
– Довольно-таки.
– Она, как и ты, иногда выходила на улицу?
Считает себя хитрецом, на свой лад он действительно хитер, только и ждет, чтобы поймать ее на лжи.
– Да, мы из-за этого и подружились.
Несколько секунд этот почти молодой человек смотрел на нее в задумчивости, взгляд его был сосредоточен скорее на обнаженной груди, чем на лице. Потом обратился к извращенцу:
– Дай мне кассету.
У того в кармане была целая коробка кассет, и он тут же протянул ему одну.
– Тебе знакома эта вещица? – Он опять смотрел на нее в упор, чуть прищурив близорукие глаза.
– Да, это кассета от «Минокса».
– Ты ее видела?
– У одного моего сокурсника был «Минокс».
– А может, тебе еще кто-нибудь ее показывал?
– Не помню. Возможно, какой-нибудь фотограф.
