Клер наконец оторвалась от него, чтобы перевести дух. Она сидела на нем сверху, касаясь ладонями его груди, и от ее прикосновения по коже у него разбегались колючие мурашки. По щекам у нее струились слезы.
— Господи, пожалуйста, только не плачь. Прошу тебя. Я сделаю все, что ты захочешь.
— Все-все? — спросила она.
— Да.
— Ты не будешь завтра ни о чем помнить? Ты забудешь обо всем, что было?
Он поколебался.
— Ты так хочешь?
— Да.
— Тогда обещаю тебе это.
Она через голову стянула с себя ночную сорочку, и внезапно ему снова стало нечем дышать. Его руки скользнули к ее груди, и от его прикосновения она дернулась, как от удара.
Он немедленно убрал руки. У него было такое ощущение, что он снова стал подростком.
— Я не знаю, что делать, — прошептал он.
Она прижалась к нему, распласталась на его груди.
— Просто не отпускай меня.
Он обхватил ее и перекатился на живот, так что она оказалась под ним, прижатая спиной к какой-то траве. И снова возникло это ощущение чего-то знакомого. Он впился губами в ее губы, а она ухватила его за волосы и обвила ногами. Он не мог заняться с ней любовью, во всяком случае не теперь. Она сейчас была во власти какого-то затмения и не хотела назавтра столкнуться с последствиями. Вот почему она просила его забыть обо всем.
— Нет, не останавливайся, — сказала она, когда он оторвался от ее губ.
— Я не останавливаюсь, — сказал он, целуя ее в шею и подцепляя большими пальцами бретельки ее простого белого лифчика. Мышцы у нее на животе напряглись. Он принялся целовать ее грудь, коснулся губами соска. Его не оставляло ощущение, что все это уже было когда-то, и это вызывало у него недоумение. Он никогда раньше не был с Клер.
А потом он вспомнил.
Это было во сне.
Все это уже снилось ему раньше.
Он точно знал, что должно произойти дальше, он помнил этот запах, помнил, какая она окажется на вкус.
Это была она, его судьба. И все, что привело его сюда, в Бэском, в погоне за снами, которым никогда не суждено сбыться, все это было ради одного.
Ради одного сна, который стал явью.
Что-то просвистело мимо Клер и с глухим стуком шлепнулось на землю у ее уха.
Она открыла глаза и дюймах в шести перед собой увидела небольшое яблоко. Еще один глухой удар — и рядом приземлилось второе.
Опять она уснула под открытым небом. Это случалось уже столько раз, что она давно потеряла им счет. Клер уселась, стряхнула с волос грязь и машинально потянулась за своими инструментами.
Что-то было не так. Во-первых, земля, на которую она опиралась рукой, была теплой и мягкой. И воздух как-то странно холодил кожу. У нее возникло ощущение, что...
Клер опустила глаза и ахнула.
Она была обнажена!
А теплое и мягкое, в которое она упиралась, оказалось Тайлером!
Глаза у него были открыты, и он улыбался.
— Доброе утро.
На нее мгновенно обрушились воспоминания обо всех унизительных, безумных, немыслимых вещах, которые он проделывал с ней этой ночью. А еще секунду спустя Клер осознала, что сидит голышом и таращится на него как идиотка. Она поспешно прикрыла обнаженную грудь рукой и принялась озираться вокруг в поисках ночной сорочки. На ней лежал Тайлер. Клер дернула за край, и он сел.
Она через голову натянула сорочку, жалея, что нельзя продлить тот краткий миг, когда лицо ее было скрыто за тканью. О господи. Где ее лифчик? Она увидела его под ногами и поскорее схватила.
— Только ничего не говори, — выпалила она, поднимаясь. — Ты пообещал мне, что все забудешь. Не говори ни слова.
Тайлер сонно потер глаза, все еще улыбаясь.
— Хорошо.
Клер снова взглянула на него. В волосах у него запутался какой-то мусор и стебельки тимьяна. Он был в шортах, но с голым торсом. На коже у него повсюду темнели красные отметины, ожоги, которые оставила она, и все-таки, похоже, он ничего не имел против. Ни тогда, ни теперь. Как мог он делать это, всю ночь, не получая никакого удовольствия, только ради нее?
Она развернулась и двинулась по дорожке, но потом остановилась, услышав за спиной:
— Не за что.
От этих слов ей почему-то стало легче. Вот ведь самодовольная скотина! Он еще и ожидает, что она станет благодарить его! Она обернулась.
— Прошу прощения?
Он указал на землю у него под ногами.
— Ты сама написала это здесь.
Заинтригованная, Клер вернулась к нему и взглянула, куда он показывал. Там, выдаваясь над поверхностью, точно написанное из-под земли, явственно читалось слово «Спасибо».
Она зарычала от злости и, схватив с земли одно из яблок, что было силы запустила им в яблоню.
— Я этого не писала, — процедила она и обратилась в бегство.
Не успела она выбежать за калитку, как на землю начали падать крупные капли дождя. К тому моменту, когда Клер добралась до дома, небеса разверзлись и дождь полил как из ведра.
В тот вечер Фред ехал домой под дождем и думал о Джеймсе. Он позволял себе эти мысли, только когда находился в одиночестве, опасаясь, что кто-то может увидеть его и догадаться, о чем он думает.
Фред всегда знал, что он гей, но когда на первом курсе Университета Северной Каролины познакомился с Джеймсом, то решил, что наконец-то понял почему. Потому, что ему на роду было написано быть с Джеймсом. Мать Фреда умерла в своей постели, когда ему было пятнадцать; отец — за кухонным столом, когда Фред был в колледже. После этого ему пришлось бросить учебу и расстаться с Джеймсом, чтобы вернуться домой и занять отцовское место в лавке. Он тогда решил, что это был последний удар отца, что ему удалось-таки лишить сына того, благодаря чему он наконец-то почувствовал себя счастливым, несмотря на то что думали о нем люди.
Однако три недели спустя после душераздирающего прощания в университете Джеймс, к изумлению Фреда, неожиданно появился в Бэскоме.
В конце концов Джеймс все-таки от нечего делать закончил образование в Орионовском колледже, пока Фред вел дела в лавке. Он получил диплом специалиста по финансам и работу в Хикори. С годами он уговорил Фреда избавиться от всего, что напоминало тому об отце и его неодобрительном отношении к сыну. Это Джеймс всегда говорил Фреду: «Пойдем сходим куда-нибудь поедим. Пойдем сходим в кино. И пусть только кто-нибудь попробует что-нибудь про нас сказать».
И то, что начиналось когда-то как юношеское безрассудство, когда два двадцатилетних юнца бросили учебу и стали жить вместе, наконец-то ни перед кем не отчитываясь, в конечном счете вылилось более чем в тридцатилетний союз. В глазах Фреда эти тридцать с лишним лет промелькнули, как будто он бегло пролистал книгу и обнаружил, что она заканчивается совершенно не так, как он ожидал. Теперь он жалел, что не уделял больше внимания сюжету.
И тому, кто его создавал.
Он подъехал к дому Эванель. Зонта у него при себе не оказалось, поэтому до крыльца пришлось бежать под дождем. Перед дверью он остановился и стащил с себя промокший пиджак и ботинки. Ему не хотелось закапать водой ее чистенькие полы.
Эванель нигде поблизости видно не было, и Фред позвал ее по имени.
— Я тут, наверху, — отозвалась она с чердака, и он двинулся на голос.
Эванель пыталась вымести опилки, которые оставили после себя рабочие, но это было все равно что пытаться вымести стайку крохотных пташек, которые с шумом вспархивали с места, стоило их коснуться. На ней был белый респиратор, потому что с каждым взмахом метлы опилочные пташки взлетали в воздух и повисали удушливым бежевым облаком.
— Пожалуйста, не надо. Я не хочу, чтобы вы переутомились.
Фред подошел к ней и забрал у нее метлу. Когда тебя бросают, поневоле начинаешь сомневаться в собственной способности удерживать рядом с собой людей, даже друзей. Он хотел, чтобы Эванель было приятно, что он рядом, хотел делать для нее все, что было в его силах. Он не мог потерять еще и ее.
— Рабочие сами приберутся за собой, когда закончат, — заверил он.
Эванель все еще была в респираторе, но вокруг ее глаз разбежались лукавые морщинки.
— А здесь получается очень даже миленько, не находишь?
— Все выглядит замечательно, — согласился он. — Здесь будет очень уютно.
Конечно, как только он перевезет сюда свои вещи. Но для этого нужно было вернуться за ними домой, а он старательно избегал этого.
— В чем дело? — спросила Эванель.
Она подняла респиратор и оставила его на макушке, точно тюбетейку.
— Сегодня мне домой должны были привезти коробки. Нужно все-таки съездить туда и собрать кое-какие вещи. Я тут подумал, не сдать ли мне этот дом. Что скажете? — спросил он, с нетерпением ожидая ее ответа.
Она кивнула.
— Скажу, что это отличная идея. Знаешь, ты можешь жить у меня, сколько захочешь. Мне нравится твое общество.
У Фреда вырвался смешок, хриплый от слез, которые вдруг подступили к горлу.
