был бы только рад меня вышвырнуть.
Но Янковский решил сыграть по-честному. Выложил администрации все, как есть: мол, так и так, я первый ударил. Я тогда, говоря по правде, даже офигел немного. Ну, не ожидал я от него такого! Думал, сейчас воспользуется случаем, стрелки на меня переведет, а он нет… Принципиальный оказался. Правильный.
Я хоть мажоров и не очень люблю, но честность в людях уважаю. Скрыситься всегда легче, чем ответственность держать. А Янковский, по-видимому, ответственности не боится. И совесть у него вроде есть. Так что не такая уж говеная у него натура…
Нет, само собой, я сейчас могу уйти, прикинувшись, что ничего не видел… Но черт возьми! Не по-пацански это как-то! Он, получается, меня перед директором прикрыл, а я типа такая тварь неблагодарная: в беде его бросил…
Ну уж нет. Не в моих это правилах. Я, может быть, и хулиганье, но точно не крыса.
– Слышь, пацаны, – подаю голос, привлекая к себе внимание. – А че, щас модно толпой на одного переть?
Как по команде, упыри разом оборачиваются на меня.
– Ты ваще кто? – огрызается один из них. Ему не по нраву, что я отвлек его и его приятелей от столь увлекательного занятия. – Иди, куда шел.
Воспользовавшись заминкой, Янковский рукой цепляет говорящего за ногу, и тот, не удержав равновесия, кубарем падает на землю.
Отличный маневр. Один обезврежен. По крайней мере на ближайшие десять секунд.
– А я тот, кого ты будешь молить о пощаде, – со смехом заявляю я, готовя кулаки. – Повеселимся, пацаны?
Глава 31
Глеб
– Ты реально на всю голову псих, – усмехается Янковский, слегка шепелявя.
Губы у него разбиты в мясо, и от этого нарушается дикция. Язык, видимо, тоже отек, поэтому звуки получаются смазанными. Но это некритично, главное, что зубы целы. Остальное заживет.
Надо сказать, что я, по сравнению с Егором, отделался малой кровью и почти не пострадал. Нос от ударов уберег, ребра тоже вроде в порядке. Разве что ушибленное плечо ужасно ноет. Только бы вывиха не было.
– Почему псих? – забавляюсь я, беспечно мотая ногами.
Мы с Янковским сидим на ржавой металлической лазалке, расположенной на обветшалой детской площадке и, подобно двум потрепанным котам, зализываем боевые раны. Метафорически, конечно.
– Когда ты начал в них кирпичами кидаться, я подумал, ну все, кабздец, сейчас укокошим кого-нибудь и пойдем под суд за убийство по неосторожности.
– Ага, как же, – фыркаю я. – Их так просто не укокошишь. Живучие гады.
– Это да, – соглашается он. – Ублюдки, блин.
Сощурившись, буравлю взглядом линию горизонта, к которой плавно приближается заходящее солнце, а затем с любопытством выдаю:
– Слушай, а чего они к тебе прицепились-то? Просто так или за дело?
– Хм, самому интересно, – задумчиво произносит Янковский, переводя на меня взор. – А вот ты ко мне просто так цеплялся? Или за дело?
Ну ладно. Подловил. Вопрос резонный. Вот только отвечать на него правдиво я пока не готов. Мне проще прикинуться девиантным кретином, чем признаться в том, что я по уши влюблен в Стеллу. Что я думаю о ней каждый долбаный час, каждую минуту. Что она стоит заставкой в моем сознании. Что я, как сопливый Ромео, готов ошиваться под ее окнами, умоляя стать моей. Что я помешался, свихнулся, тронулся умом. Что она отравила меня, сделала безвольным и слабым. Что дни, когда я не вижу ее в колледже, не имеют для меня смысла. Что я смертельно болен ею. Что меня колышет на краю бездонной пропасти под названием «безответная любовь». Еще чуть-чуть – и я кубарем полечу в бездну.
– Просто так, – беззаботно жму здоровым плечом. – У тебя рожа слишком смазливая, и шмотки чересчур пафосные. Вот я и подумал, что ты таким образом выпрашиваешь люлей.
Изо рта Янковского вырывается смешок, а затем он тяжело вздыхает:
– Ну, значит, и они просто так. Им вроде бы тоже мои шмотки не угодили.
– А у вас в Москве так принято одеваться, что ли? – не унимаюсь я. – Ну, я имею в виду этот полупидорский стиль и всякое такое…
– Эй, сам ты полупидорский стиль! – возмущается Егор. – Вырядился, как мусорный мешок, и экспертом по моде заделался? Ты вообще в курсе, что кроме черного, существуют и другие цвета?
– В смысле как мусорный мешок? – настает мой черед оскорбляться. – Это просто практично!
Нет, ну правда! На черной одежде грязи не видно. А еще стирать ее легко, и она со всем сочетается. Сплошные плюсы же!
Ничего не ответив, Янковский сплевывает на землю бурый сгусток крови и на несколько секунд прикрывает глаза.
– Че, болеешь? – кинув на него косой взгляд, интересуюсь я.
– Ага, – не размыкая век, отзывается он. – Если так и дальше пойдет, то к концу учебного года я калекой стану.
– Да ладно, не ссы, – ободряюще толкаю его в бок. – Эти долбоящеры тебя больше не тронут. Если будут буксовать, ты мне скажи. Я своих пацанов свистну, они их махом на место поставят. У меня кореш есть, Лёнька, у него погоняло Танк. Знаешь, почему?
– Без понятия.
– Потому что его вообще ничем не проймешь. Он здоровенный, прямо как шкаф два на два. Против него хрен что сделаешь. Дубасишь, лупишь – а ему хоть бы что. С одного удара любого пацана на лопатки уложит.
– Это ты что, теперь меня типа крышуешь? – Янковский вопросительно вздергивает бровь. – Чем обязан такой заботе?
Еще один резонный вопрос, на который у меня нет внятного ответа.
– Ну ты вроде не такой придурок, каким кажешься на первый взгляд, – цепляю губами сигарету и протягиваю пачку парню. – Будешь?
– Не курю, – он отрицательно качает головой.
– Я вот чего не понимаю, – чиркнув зажигалкой, продолжаю я. – Чего ты, весь такой правильный и лощеный, забыл в нашей дыре? Или у тебя тут предки бизнес решили замутить?
– Какой тут, блин, бизнес…
– Не, ну а че? Москву уже схапали, почему мы не поднять бабла в гниющей глубинке? Народ тут на работу ходит, деньги какие-никакие водятся. Да и к тому же…
– Мои родители умерли, Глеб.
Обрываюсь на полуслове, от неожиданности позабыв сделать очередную затяжку. Несколько секунд хлопаю глазами, пытаясь переварить услышанное, а затем потрясено уточняю:
– Что, прям оба? И мать, и отец?
– Да. И мать, и отец, – кивает он, немигающим взором глядя в землю. – Теперь я живу с родственниками, которых до этого не видел тринадцать лет. Они сжалились и взяли меня к себе, потому что иначе мне грозил детдом. Так, собственно, я и очутился в вашей дыре. Как видишь, не самая веселая история.
М-да. Невеселая –
