Уваров выпалил еще одно имя:
— Кумирова Галя! Очень ученый и интеллигентный человек!
Тишина. Все ожидали нечто интеллигентное. Но Уваров услышал женский визг, истеричный и неутоленный. Он выпучил глаза и проговорил:
— Да, это Галя, ее визг. Но почему?
Визг кончился, не было сказано ни одного слова.
— Плохо ей, что ли, там? — тоскливо спросила Алёна.
Тут осторожно заявил о себе Илья Гурнов:
— Александра Антоновна Тверина, тетушка моя, покойная.
Опять неприятное, замороченное ожидание. Потом явное присутствие иного пространства. Но где оно? И, наконец, голосок, на этот раз говорливый:
— Ты, Илюша, Андрею скажи, пусть к нам лучше не приходит. Худо ему будет. Сам знает за что. Пусть не показывается у нас. А тебе вот что скажу: смерть твоя не за горами. Насколько я это вижу. Умрешь через пять месяцев. Жди.
Гурнов обомлел, хотел зарыдать, но сдержался. А потом подумал: «Врет тетка. Всегда обманщица была. И еще оправдывалась: ври, чтобы не тревожить душу. Но Андрюше обязательно скажу, чтоб не показывался».
Какой-то сочный, пусть хоть и с того света, голос Александры Антоновны исчез. Некромант вдруг внимательно посмотрел на Вадима и спросил:
— Вы хотите?
— Нет. У меня нет мертвых, — последовал резкий ответ.
— Все понятно. А вы? — некромант взглянул на Наденьку.
— Не хочу! Боюсь! Боюсь! — взвизгнула она.
— Я теперь, — вмешался Муреев. — Евгению Михайловну, пожалуйста.
Та не заставила себя долго ждать.
— Ну что, дождался, Валера? Вчерась не сберег сынка своего. Ножку повредил на своих сумасшедших роликах. Смотри у меня…
«Знает, знает про ногу-то», — забурчал в уме Муреев.
— А то, что ты от Кати, жены своей, заначку в две тысячи рублей припрятал в шкафу, думаешь не знаю?! Нам все видно! Как тебе не стыдно только?! Катька бьется, бьется, изнемогает из-за этих проклятых денег. А ты?
Муреев весь красный и слова не мог вымолвить.
— Хотите еще? — спросил Некромант, когда Евгения Михайловна умолкла.
— Хочу Варвару Степановну, соседку. Она другая, — чуть не всхлипнул Муреев.
Голос Варвары Степановны, который он услышал, был добрее:
— Сашок, ты что? Что ты? Пришел почти раздетый на магию. Не простудись, сколько раз я тебя учила, не простудись. Сирота горькая.
Муреев обалдело пожалел себя и настоял, чтобы еще вызвали некоего Гарика.
Но на этот раз ему послышался только вой: «У-у-у!!!» — как из потусторонней бочки.
— В свое время чуть ножом меня не убил. А потом самого зарезали, — пробормотал Муреев.
— У-у-у-у! — вой продолжался и мог тянуться, казалось, до бесконечности. Было в этом вое что-то гробовое, угрюмое и настойчивое.
— Уберите его обратно! — истерично выкрикнул Муреев. — А то он и с того света прирежет меня!
На этом некромантия закончилась. Улыбаясь, некромант и его помощник-уродец исчезли. Осталась одна пустота.
Все всполошились и встали со своих мест. Заголосили. Вадим и Алёна подошли к Лохматову.
— Трофим Борисович, зачем вы так? — робко спросила Алёна.
— Для того, чтобы показать, что и живые, и мертвые — один черт, одна суета, все призраки — и живые, и мертвые. И надо быть выше и живых, и мертвых. Всю эту компанию пора забыть.
— Сурово, — проговорил Вадим.
— А я вот что скажу, — вмешался подвернувшийся Ротов, — от всего этого происшествия веет духом кентавров. Так я думаю и ощущаю.
Тем не менее шум в комнате вдруг стал нарастать.
Но всех перекрикивал голос Уварова, сопровождаемый повизгиваньем Наденьки о кентаврах. К его речи вдруг прислушались. Уваров кричал о визге, который произвела покойница Кумирова:
— Умнейшее была существо, но в Бога не верила. А в бессмертие души, — тем более. Ха-ха-ха… Я частенько с ней спорил. Прямо таки в раж впадала, обычно спокойная, рассудительная, а тут очки с носа сбросит и чуть не визжит: «Да я скорее в Бога поверю, чем в бессмертие души». Забавная была бабенка. А как понемногу помирать стала, так, знаете, обиделась. (Может, старческое что-то.) Раздевалась догола и веником свое тело хлестала. «Я, — говорила, — смертности своей раньше радовалась, а теперь невтерпеж. За смертность надо себя бить, бить изо всех сил, хлестать до потери сознания!» — так и кричала. Так и скончалась в крике.
— А теперь-то чего визжит? — осведомился Гурнов.
— Не нам знать, — огрызнулся Уваров. — Не нашего ума дело, что на том свете творится.
Инструктор было начал целую лекцию: об условиях материализации тонких полутелесных оболочек, остающихся после смерти, но его прервали. История Кумировой, хлеставшей свое тело, как-то всех успокоила
— За стол, за стол! — сладко запела Наденька. Она радовалась, как дитя дикости и непредсказуемости жизни. То и дело хихикала, разливая напитки.
В конце концов, она кивнула головой в сторону Уварова: Николай Юрьевич, мол, что-то задумал. Толстячок Уваров с бокалом коньячка ходил взад и вперед по комнате и бормотал:
— Бежать надо, бежать!!!
— Откуда бежать-то? — поинтересовался Ротов.
— Из этого мира.
— Ну-ну. А из другого?
— Тоже бежать. Отовсюду надо бежать, отовсюду! — заголосил Уваров и отхлебнул из бокала.
Между тем Вадим, наконец, вспомнил о главном, о звонке Акима Иваныча. Он спросил об этом у Лохматова.
— Я сам жду. Пока нет. Меня бы вызвали в другую комнату, — процедил тот. — Да не беспокойтесь. Веселитесь и все.
Алёна подсела к Трофиму с другой стороны:
— Каково ваше заключение, Трофим Борисович?
Лохматов оглядел дочку добродушным взглядом:
— Да мелочевка все это. Обычная мелочевка. Размаха нет, который нужен Трофиму Борисовичу. Мне ширь нужна, Алёна. Для этого у меня есть другие люди. Но как маленький шажок — почему нет. Нужно даже.
Пир между тем все разгорался и разгорался. Появились и дополнительные странные персонажи: не то прислуга, не то друзья.
Пили много. И время летело быстро. Гурнов пританцовывал и что-то напевал. Не верил он в свою смерть, пил до потери телодвижения. Наденька лихо извивалась, как потусторонняя змея. А звонка от Акима Иваныча все не было и не было.
— Он не будет звонить мне. Никогда, — вдруг заявил Лохматов, обращаясь к Вадиму.
Эти слова оказались неким сигналом к окончанию пира. Он угасал.
«Бежать надо, бежать», — бормотал полууснувший Уваров.
Вадима и Алёну отвезли те же строгие ребята. Вадим под конец был так пьян — еле двигался — что пришлось помочь ему добраться до двери. Алёна вошла к себе тихо, осторожно зажгла свет, и первая мысль ее была:
— Вот он какой, Трофим Борисович. С каждой встречей раскрывается совершенно непредсказуемой, непостижимой гранью. А я-то вначале думала: просто крайне необычный уголовник. А вот что оказалось.
глава 27
Лера стояла у окна. Лёня по обыкновению куда-то ушел. Она подводила в уме итог: первое, Аким Иваныча не найти. Она даже телефонные справочники и тому подобное использовала — но Аким Иванычей оказалось мало. И все они были явно не то. Один раз в трансе, когда ее спросили какой Аким Иваныч ей нужен, какая фамилия, она ответила, что тот, который встретился с ее мужем, когда он пребывал в другом измерении. В ответ раздалось рычание. (Оставалась слабая надежда на Ротова, но он опять пропал и всячески избегает темы.)
Неудача Алёны и Вадима, хотя их объяснения были совсем смутные, даже нарочито смутные, привели ее в стабильное уныние.
Далее. По поводу их информации об отравителях — ничего пока путного, никаких косвенных намеков. В том районе о котором писалось — благодушная тишина. Но главное: отношения с Лёней стали невыносимы. Разрыв становился неизбежным. Они уже не ссорились, а просто уходили друг от друга.
Леонид окончательно потерял интерес к Лере и заодно ко всему окружающему миру. Только разгадка того, что с ним происходило во время его полета и встречи с Аким Иванычем, раскрытие тайны, касающейся его конечной судьбы и слов Акима Иваныча об этом — только такое интересовало и поглотило его полностью. Он мог часами бродить по Москве, словно прощаясь с ней. Особенно часто он заходил в район Патриарших прудов, Козихинского переулка, Большой Бронной. Заглядывал в маленькие кафешки того района, выпивал кофе и одинокий располагался на скамейке рядом с самим Патриаршим прудом.
Он был уверен: что-то произойдет с ним глобальное, и он уже чувствует дыхание этого глобального в своей душе.
«Аким Иваныч на ветер слов не бросает», — думалось ему. Любил посидеть и перед «сидячим» Гоголем — у него ведь тоже был свой Аким Иваныч, незнакомый остальным. Мысли его разлетались в разных направлениях, но сознание превратилось в огонь в ожидании своей высшей судьбы или приговора.
Дома он вел себя отчужденно, больше читал, практически не читая текст.
