Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я наклонился к ней, чтобы запечатлеть на ее челе торжественный поцелуй, который освятил бы нашу свадьбу, и подал ей руку, которую она тотчас гордо обвила своей маленькой ручкой, как то и подобает новобрачной.
– Чудо! Чудо! – закричали зрители. – Жених вдовы царя Соломона женится на Фее Хлебных Крошек!
– Не слушай их, – шепнула мне Фея Хлебных Крошек. – Вдова царя Соломона – это не красота, а мудрость, а если я сумею подарить тебе немного счастья, то выйдет, что ты не так сильно ошибся, как они воображают…
Я пожал ей руку в знак того, что всем доволен и что глупые насмешки, которыми нас встречает толпа, нимало не унижают мое сердце. Напротив, своим уверенным видом я показывал насмешникам, что горжусь любовью этой бедной старой женщины, ибо чем же еще и гордиться, как не совершеннейшим из чувств, прошедшим испытание разумом и временем?…
Через несколько шагов на углу узкой улочки мы столкнулись с другой новобрачной четой: Коллом Сисшопом, мастером-конопатчиком, и Фолли Герлфри, самой хорошенькой из гринокских портних; вид этой свадебной процессии снял с моей души последний груз. Впрочем, я бросил взгляд на невесту и нашел ее весьма хорошенькой!..
– Не скрываешь ли ты от меня чего-нибудь? – спросила Фея Хлебных Крошек с некоторой тревогой.
– Нисколько, добрый мой друг, – отвечал я с восторгом. – Колл – умелый и честный рабочий, и я радуюсь тому, что красивая и нежная Фолли будет с ним счастлива!
– По правде говоря, я тоже на это надеюсь! – отвечала Фея Хлебных Крошек.
Глава двадцатая,
повествующая о том, каков был дом Феи Хлебных Крошек, и о поэтической топографии ее парка, достойного садов Аристоноя,[139]описанных господином Фенелоном
Мы приблизились к тому месту во внешней ограде арсенала, где должен был находиться домик Феи Хлебных Крошек, о котором она рассказала мне несколько лет назад. Все мои прежние попытки найти этот домик оставались безуспешны, что, впрочем, ничуть не удивило меня, когда я его наконец увидел, ибо располагался он в таком глухом закоулке, что стал заметен лишь после того, как Фея Хлебных Крошек коснулась его своей палочкой. На мгновение я остолбенел, но не дал словам, пришедшим мне на ум, сорваться с губ, дабы не обидеть неподобающим замечанием эту почтенную женщину; самое подлое дело в мире – это унижать бедняков, но верх неблагодарности и низости – унижать бедных людей, которые дали нам приют.
Однако я еще не объяснил вам, сударь, причины моего смущения. Вы, конечно, видели среди детских игрушек – а может быть, сами имели в детстве и, значит, хорошо помните, ибо такие вещи не забываются, – прелестный маленький домик из лакированного картона, со стенами, крашенными охрой и берлинской лазурью, с тремя неподвижными окошками, с карнизами из серебряной бумаги и крышей из шифера, нарисованного простодушным художником, который явно совестился вводить зрителей в обман излишним правдоподобием. Вы видели это невинное здание, не стоившее ни бессонных ночей архитектору, ни тяжких трудов каменщику и плотнику, видели вы и окружающий его скромный сад из шести деревьев, которые предприимчивый художник соорудил из заточенных с одного конца спичек и покрыл листьями из зеленой тафты, нимало не зависящими от смены времен года. Точь-в-точь таким же в первую минуту показался мне и домик Феи Хлебных Крошек, и таким же предстанет он и вам, если в один прекрасный день вы намеренно или случайно попадете в Гринок. Я все-таки не смог сдержать своего удивления.
– Боже правый, Фея Хлебных Крошек! – воскликнул я. – Неужели вы всерьез полагаете, будто мы сможем войти туда? Сам желтый карлик, относительно существования которого расходятся мнения критиков,[140] не нашел бы там для себя достаточно места!
– Ты всему удивляешься, – весело возразила Фея Хлебных Крошек, – это не пристало человеку, призванному жить в мире воображения и чувства – единственном, в котором могут вольно дышать люди с такой душой, как у тебя.
Доверься мне, ибо только две вещи приносят счастье: вера и любовь.
Тут она схватила меня за руку, пригнулась и через входную дверь ввела меня в элегантную и просторную комнату, в тысячу раз превосходившую те пределы, какими я поначалу очертил наше жилище в своем уме. Осмотревшись, я тотчас заметил, что кровать в комнате только одна.
Фея Хлебных Крошек, привыкшая угадывать мои мысли, тотчас поняла, о чем я думаю, и, отворив следующую дверь, показала мне столь же удобную и изящную спальню. Я не мог опомниться от изумления.
– Поскольку я поверила твоему обещанию, – сказала Фея Хлебных Крошек, входя в комнату, предназначенную мне, – но не хотела обречь тебя на существование, мало подобающее твоему возрасту, не вознаградив тебя радостями учения и усладами ума, я устроила здесь на скопленные мною деньги библиотеку по твоему вкусу. Если я не ошиблась насчет авторов, пленявших тебя в первые годы учения, ты найдешь здесь всех своих друзей.
С этими словами она открыла дверь в кабинет площадью в несколько квадратных футов, где на красивых полках стояли мои любимые книги в роскошных сафьяновых переплетах.[141]
– Это еще не все, – сказала она, толкая следующую дверь из кипарисового дерева, – вот плотницкий инструмент, пожалуй лучшей работы, нежели тот, каким ты пользовался у мастера Файнвуда, а на верхних полках – неплохой набор математических инструментов. Если ты настолько усовершенствуешь свои познания, что тебе захочется обновить этот набор, мы обновим его, ибо те шестьдесят луидоров, которые ты дал мне взаймы, принесли большие проценты. Ты совсем как ребенок, тебе все внове! – воскликнула она с улыбкой. – Не перебивай меня своими восклицаниями. Поразительными, бедный Мишель, тебе должны были показаться не те вещи, какие ты видишь в моем доме, но обрушившиеся на тебя жестокие испытания, а ведь их ты перенес безропотно! Теперь тебе предстоит так же легко свыкнуться с участью скромной, но приятной, которая переменится сразу же, как только ты этого захочешь, но не прежде. Есть люди _ однако тебя, Мишель, я к их числу не отношу, – для которых непрерывность заурядного благополучия становится по прошествии недолгого времени более мучительна, нежели превратности бурной жизни и муки честолюбия. Если же ты способен довольствоваться своим нынешним состоянием и радоваться плодам своих рук, ты достигнешь высшей мудрости и сможешь обойтись без меня – ведь, судя по тому, как давно я уже живу на свете, отпущенный мне срок скоро истечет. – Ты огорчился, друг мой, ты плачешь, – значит, ты любишь меня?…
– Ах, Фея Хлебных Крошек, кого же еще мне любить на земле, как не великодушное существо, осыпающее меня столькими благодеяниями?…
– Это слово не подходит к нашим отношениям, – сказала она растроганно, – но раз ты не побоялся неосторожно коснуться самых деликатных струн моего сердца, я теперь же начну единственный грустный разговор, какой нам с тобою предстоит. В двадцать один год ты, должно быть, ждешь от брака не тех радостей, какие сулит тебе союз со мной. Я это чувствую, и ты напрасно будешь стараться меня разубедить: ведь я читаю в твоей душе так же ясно, как и ты сам. Сохрани свою чистоту в предвкушении счастья, которое я, возможно, тебе готовлю; по крайней мере, ты вправе ожидать этого от моей предусмотрительности: ведь с тех пор, как ты появился на свет, я только и делаю, что забочусь о тебе. Люби эти черты, какими была наделена я в юности, люби этот портрет – единственный источник очарования, каким я могу тебя пленить, и не тревожься о прочих своих обязательствах передо мной. Забудь о порывах моей чересчур легкомысленной старости, которая не помешала мне безумно влюбиться в хорошенького ученика гранвильской школы. Мое чувство к тебе сильнее материнского, но не менее целомудренно. Обстоятельства, которые ты скоро узнаешь, погасили в моем сердце последнюю искорку разожженных тобою страстей, и отныне единственное мое желание – чтобы однажды ты испытал толику счастья от обладания существом с душой Феи Хлебных Крошек и чертами Билкис; природа столь многообразна и прихотлива, что на свете случается и такое.
Я хотел упасть на колени; она удержала меня и. смахнув слезу своей длинной манжетой, сказала:
– Ладно-ладно! Из-за тебя я чуть не забыла отдать некоторые приказания насчет свадебного обеда, который, впрочем, будет сервирован всего на две персоны, ведь этот вечер нам с тобой подобает провести вдвоем. А ты покамест, – добавила она, приподняв шелковую портьеру, – прогуляйся по нашему саду. Он не слишком велик, как ты мог заметить еще снаружи, но устроен так искусно, что, гуляй по нему хоть целый день, ты никогда не окажешься дважды в одном и том же месте!
Портьера за мной закрылась, и, погруженный в грезы, я углубился в сад Феи Хлебных Крошек; я был так поглощен собственными мыслями, что поначалу вовсе не глядел по сторонам, однако число ветвившихся передо мною тропинок было так велико, что я побоялся заблудиться и решил впредь обращать на окружающую местность больше внимания. Прежде всего меня поразили восхитительно теплый воздух и на редкость чистое небо, какими я не наслаждался в Гриноке даже в самые прекрасные летние дни, ибо климат там холодный, а солнце блистает во всем своем великолепии не больше двух-трех недель в году; однако явление еще более удивительное заставило меня скоро позабыть о чудесах погоды; неведомо какое счастливое искусство – возможно, давняя искушенность во всех человеческих науках – помогло Фее Хлебных Крошек сделать так, что в ее волшебном саду прижились самые редкие растения тропиков и Востока. Тут были олеандры, усыпанные ярко-красными кимвалами, гранатовые деревья, покрытые пурпурными цветами апельсиновые деревья, ветви которых склонялись к земле под тяжестью серебряных цветов и золотых плодов, алоэ, стебли которых, гибкие и стройные, точно мачты корабля, увенчивались роскошными соцветиями, пальмы, верхушки которых раскрывались навстречу благоухающему ветру, словно зеленые веера. Между этими изысканными растениями – и тысячами других, чьи имена были мне толком не известны, текли под растрепанными балдахинами вавилонских ив бесчисленные прелестные ручейки, берега которых поросли самыми очаровательными цветами, какие только существуют в мире. Не подумайте, что песок, по которому эти ручейки стелились хрустальными лентами или ниспадали брильянтовым водопадом, был усыпан теми ровными мелкими камешками, что служат постелью нимфам. Нет, повсюду взор мой натыкался ни больше ни меньше – клянусь вам! – как на опалы с огненными переливами, аметисты, чистые, словно ясное небо, карбункулы, сверкавшие так же ослепительно, как те, что окружали портрет Билкис; тут только я понял, отчего Фея Хлебных Крошек обращала на них так мало внимания; впрочем, вполне естественно, что постичь это способен лишь тот, кто побывал в садах Феи Хлебных Крошек.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Остров Невезения - Сергей Иванов - Современная проза
- Предчувствие тебя (сборник) - Юлия Меньшикова - Современная проза
- Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр - Современная проза
- Рассказы - Ханна Краль - Современная проза
- Я самый красивый человек в мире - Сирил Массаротто - Современная проза
- Пастухи фараона - Эйтан Финкельштейн - Современная проза
- Роль моей семьи в мировой революции - Бора Чосич - Современная проза
- Философия Зла - Ларс Свендсен - Современная проза
- …Выпивать и закусывать… - Дина Рубина - Современная проза