Сохраб, забыв о Рустаме, забыв о Сабри, забыв обо всех, кто сидел вокруг него, в упор посмотрел на сына. Ширак лежал у выхода. Глаза его потеплели: он понял, для кого, о чем и зачем говорил отец.
— Некоторые люди, — продолжал Сохраб, — считают себя мужчинами только потому, что они не женщины. Но что такое мужчина? Тот, кто носит бороду, еще не мужчина. Тот, кто ласкает женщину, еще не мужчина. Тот, кто выпивает разом мех вина, еще не мужчина. Мужчина — тот, кто закрыл свое сердце для всего мелкого и вступил на тропу подвига. Ты — мужчина, Ширак, — Сохраб медленно поднялся и положил руку на обнаженную голову пастуха. — Ну, пора.
Лицо вождя выражало страдание и несокрушимую волю. Ширак встал, откинул полог шатра и долго смотрел в ночные просторы. От неба веяло непостижимым холодом вечности. Ярко горели звезды. Что им до земли? Уже много тысяч лет они сверкают в темном пространстве. И еще через тысячи лет, когда на земле исчезнет даже память о Шираке, звезды будут гореть так же торжественно. Ширак стиснул зубы. Звезды — они далеко, а земля, родная земля, — близко. Горек запах полыни, и кобылицы ржут во мраке.
Ширак поднес к лицу нож, и каждая жилка задрожала, закричала в человеке! Отточенное лезвие разрезало кожу, и Ширак ясно слышал, как с легким хрустом поддается мясо, как теплая густая влага заливает щеки, шею и руки. А боли он не слышал! Более страшная боль раздирала ему нутро. Пастух молча исковеркал свое лицо, разрезал губы, острием провел по груди кровавые полосы.
— Выпей вина. — Старейшина твердой рукой подал сыну кубок. Спокойно, без жажды, без радости выпил Ширак вино. — Хорошо, — прошептал Сохраб. — Иди, мое дитя…
Рустам так и подался во след пастуху. Его с тех самых пор, когда Ширак вызвался пойти к персам, не покидала тревожная мысль: «А что… если сообщить повелителю Ирана о замыслах массагетов? Какую большую награду можно будет получить!..» Но как это сделать? Дружинники Сохраба с утра ни на шаг не отставали от Рустама. Удастся ли затея? Старейшина поднял глаза и вздрогнул — все сидящие в шатре вожди испытующе глядели на предводителя рода Чайки. За своей спиной Рустам услышал чье-то прерывистое дыхание. Он повернулся. Апасак мрачного вида, сдвинув брови, как бы нечаянно притронулся к рукоятке огромного кинжала и недобро усмехнулся. И Рустам вспомнил Бахрама… Он медленно опустил голову и замер.
Подвели коня. Пастух неторопливо сел на голую спину скакуна. Сохраб не шелохнулся. Ширак еще раз оглянулся кругом. Отец не шелохнулся. Умолк во мраке топот, и женщины целовали следы копыт, вдавленные в сухую землю. Старейшина не шелохнулся! Звезды мерцали в небе. И было тихо, невозможно тихо в пустыне.
Перебежчик
— Итак, пиши: «Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид…»
Гобрия задумчиво потирал бронзовые выступы широкого лба. Писец, бородач сириец, бережно запечатлевал на дощечке все звуки его речи. Она была предназначена для веков, поэтому горбун, прежде чем произнести вслух, отбирал слова придирчиво, как золотые монеты в хламе тусклых медяков.
Царь восседал рядом, прикрыв глаза, и чутко внимал словам советника.
«Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид, — повторил мудрец, устремив круглые совиные очи в просторы чужой страны. — Впереди войска своего я пошел в страну саков. Обитатели ее носят острые шапки. Я поставил мост близко возле моря…»
Дарий молча шевелил губами вслед за горбуном. Перед глазами царя возникали зрелища недавних битв в стране апасаков. Трудные дни! Немало воинов потеряли персы. Но он, сын Гистаспа, разгромил саков. Кто устоит перед войском Дария?
«Одних убили, других связали, — продолжал горбун торжественно. — Наибольшего из них, по имени Кунхаз, привели ко мне. Страна моей стала».
Повелитель раздвинул веки и покосился на лица предводителей отрядов. Полководцы хранили почтительное молчание. Что думают о нем эти люди? Сын Гистаспа любил, чтобы о нем говорили, как о тени Ахурамазды на земле. Он не убил ни одного тигра или вепря, между тем его изображали в храмах великаном, уничтожающим голыми руками свирепых чудовищ. Не тщеславие говорило в царе, когда он повелевал жрецам превозносить его как наместника бога. Слово мага поражает воображение людей. Они верят, что владыка мира — всесилен. Вера делает народ послушным.
«По воле Ахурамазды эта страна следует моим законам! — произнес горбун нараспев. Царь, слушая мудреца, снова сомкнул веки. — Что я приказываю ей, то исполняет она! Ахурамазда дал мне это царство! Ахурамазда помог мне, чтобы я овладел этой страной! По воле Ахурамазды я этой страной владею!..»
Сын Гистаспа раскачивался на ковре в такт ритмичным выкрикам горбуна.
— Идите с миром, — величественно проговорил сын Гистаспа. Все, за исключением горбуна, заспешили из шатра, на ходу отбивая поклоны. Телохранители опустили полог шатра. Царь преобразился. Его сухое лицо приобрело выражение сварливости. Слуга робко приблизился с золотым сосудом. Дарий осушил два кубка подряд и бросил сердито:
— Позови Датиса!
Слуга быстро отыскал и привел полководца.
— Ну? — Дарий сдвинул брови. Глаза Датиса были устремлены на пышные ковры. — Подойди сюда! — зашипел царь. Датис хмуро поглядел на него и приблизился на два шага. — Ты узнал, где скрываются главные силы саков?
— Э-э… Саки ушли… э-э… неизвестно куда. Разведчики наши не возвращаются.
— Мы не знаем, где саки, но саки знают, где мы! — вмешался в разговор советник. — По ночам дикари убивают стрелами десятки наших воинов. Людей губит лихорадка. Мы потеряем войско без боя! Вот уже месяц, как мы захватили городище Кунхаза, но победа от нас так же далека, как Хорезм от Персеполя!
Датис развел руками. Он заметно остыл к битвам и не рвался в сражение, как в начале похода: унижение, которое Датис испытал в день первой битвы с массагетами, и последовавшие за этим неудачи выбили полководца из седла. Он избегал Дария, неохотно выполнял его указания и примирился в душе с тем, что никогда не станет начальником военного округа.
Царь и советник поглядывали на полководца все мрачнее.
— Страна массагетов велика, — пробормотал Датис. — Мы проплутаем тут два года, не увидев… э-э… в лицо ни одного человека.
— А кто виноват? — взвизгнул Гобрия. — Я дал тебе проводника, ты его потерял. Где мы найдем второго Бахрама? Все его родичи исчезли в пустыне, никто не желает нам служить!
Датис вздохнул. И как он забыл в бою про зубатого пса? Кто-то из массагетов прикончил Бахрама, отвечает же за него он, Датис.
— Слушай меня, сын праха! — Дарий прищурил глаз, словно целился из лука. — Слушай и разумей мои речи своим каменным теменем! Если ты завтра не найдешь мне верного проводника, я сделаю тебя погонщиком ослов! Понял ты меня? Помни, что в первом бою ты погубил отряд моей конницы! Помни, что ты потерял моего раба Бахрама!
Датис сжал кулаки. Им неожиданно овладело преступное желание — сдавить могучей лапой крикливое царское горло. Выйдя из шатра, Датис дрожащими руками вытер потную шею. Он уже трепетал от страха. Не накажет ли его Ахурамазда за черные мысли о повелителе мира?
В это время в лагере поднялся гвалт, зазвенело оружие.
— Что такое? — Сын Гистаспа побледнел. — Откуда шум?
— Пусти к царю, — сказал у входа Коэс. — Важное дело.
— Войди! — приказал Дарий. Телохранители раздвинули копья. — Чего тебе?
— В стан приходила пастух, — сказал эллин, коверкая персидские слова. — Она говорит: «Хочу к царю».
Брови Дария дрогнули от удивления.
— Ко мне? — пробормотал он растерянно. — Зачем?
— Она говорит: «Надо».
— Хм… — Сын Гистаспа пожевал губами. — Какой пастух? Нет ли тут опасности для нас?
— Посмотрим, что за человек, — оживился мудрец, — Ведите!
В шатер пропустили высокого загорелого человека. На голове и на плечах массагета чернели пятна крови. Щеки его были порезаны, губы рассечены. Пастуха подтолкнули, глазами указали на царя. Массагет неумело поклонился.
— Приветствую тебя, владыка мира.
— Ты кто? — Дарий придирчиво оглядел пастуха с головы до ног. Великан пошел бы в Грецию за хорошие деньги. Эллины любят рослых рабов.
— Я из племени саков-тиграхауда, меня зовут Кавад, — ответил пастух.
— Хм… Так что привело тебя ко мне?
— Жажди мести! — злобно бросил сын пустыни.
— О! Кто же враг тебе?
— Массагеты!
— Как? — Сын Гистаспа откинулся назад. Массагет ненавидит массагетов! Это неслыханно! Сам Ахурамазда не поймет, в чем тут дело. Пусть Гобрия разговаривает с пастухом. Советник, получив молчаливое повеление царя, кивнул саку:
— Подойди ко мне, человек.
Пастух приблизился.
— Чем тебя обидели массагеты?
— Сохраб, старейшина массагетов, отобрал себе мою жену.
