в голову, что я настроился на нечто далекое от «высокого», но не знал, что с этим делать. Я продолжал жить со смесью цинизма и оптимизма, которая казалась мне самой правильной. Во всяком случае, она поддерживала мой мотор работающим.
Я даже побывал в Японии, как собирался в самом начале.
Я не нашел никого, с кем разделил бы свою жизнь. Для этого была только Пинк, она и вся ее семья, и нас разделяла пропасть, которую я не осмеливался преодолеть. Я не смел даже думать о ней слишком много. Это было бы слишком опасно для моего равновесия. Я жил с этим и сказал себе, что такой уж я есть. Одиночка.
Годы катились, подобно гусеничному трактору в Дахау, вплоть до предпоследнего дня тысячелетия.
В Сан-Франциско устраивали большую тусовку, отмечая встречу двухтысячного года. И кому какое дело, что город медленно разваливается, что цивилизация распадается в истерию? Давайте устроим вечеринку!
Я стоял на дамбе через залив Золотые Ворота[6] в последний день 1999 года. Солнце садилось в Тихий океан, на Японию, которая оказалась более-менее прежней, но пропитанной неосамурайским духом в квадрате и в кубе. За спиной первые заряды фейерверка в честь холокоста устремились в небо, создавая празднество, с которым соревновалось пламя горящих зданий – это социальные и экономические бомжи отмечали событие по-своему. Город содрогался под тяжестью нищеты, стремясь рухнуть по трещинам какого-нибудь подкоркового разлома Сан-Андреас. А в моем сознании мерцали орбитальные атомные бомбы, готовые вырастить грибы, когда мы исчерпаем все прочие возможности.
Я подумал о Пинк.
И обнаружил, что мчусь через пустыню Невады, обливаясь потом и вцепившись в руль. Я рыдал, но беззвучно, как научился это делать в Келлере.
Можешь ли ты вернуться?
Я швырял городскую машину на ухабы и ямы проселочной дороги. Машина разваливалась. Она не была предназначена для поездок такого рода. Небо на востоке начало светлеть. Это был рассвет нового тысячелетия. Я сильнее придавил педаль газа, машину резко подбросило. Мне было все равно. Я не собирался возвращаться по этой дороге, никогда. Так или иначе, я здесь, чтобы остаться.
Я доехал до стены и облегченно всхлипнул. Последняя сотня миль была кошмарным сном – я гадал, не приснилось ли мне все это. Я коснулся холодной реальности стены, и это меня успокоило. Легкий снег припорошил все вокруг, серый в начинающемся рассвете.
Я увидел их вдалеке. Всех. Они стояли на поле, где я их видел перед уходом.
Нет, я ошибся. Там были только дети. Почему же мне сперва показалось, что их так много?
Там была Пинк. Я узнал ее немедленно, хотя никогда не видел в зимней одежде. Она стала выше, округлилась. Ей уже исполнилось девятнадцать.
В снегу возле ее ног играл малыш, а на руках она держала младенца. Я подошел и заговорил с ее рукой.
Она повернулась ко мне, лицо осветилось радостью, а глаза смотрели так, как я никогда не видел. Ее руки прошлись по мне, но глаза не шевельнулись.
– Я касаюсь тебя, я приветствую тебя, – сказали ее руки. – Жаль, что тебя здесь не было всего несколько минут назад. Зачем ты ушел, дорогой? Почему тебя не было так долго?
Ее глаза стали камнями в голове. Она была слепа. И глуха.
И все дети тоже. Нет, ребенок Пинк, сидящий возле моих ног, посмотрел на меня и улыбнулся.
– А где все? – спросил я, когда смог дышать ровно. – Шрам? Лысый? Зеленоглазая? И что произошло? Что случилось с тобой?
Я был на грани сердечного приступа, нервного срыва или чего-то еще.
Моя реальность грозила раствориться.
– Они ушли, – ответила она.
Само слово ускользнуло от меня, но контекст включал «Марию Целесту» и Роаноке в штате Виргиния. То, как она использовала слово «ушли», было сложным. Это напоминало то, что она говорила прежде: недостижимое, источник отчаяния наподобие того, что заставило меня убежать из Келлера. Но теперь ее слово поведало о том, что еще не принадлежало ей, но находилось в пределах досягаемости. В нем не было печали.
– Ушли?
– Да. Не знаю куда. Они счастливы. Они ***ли. Это было прекрасно. Мы смогли лишь коснуться части этого.
Мое сердце забилось от звука последнего поезда, отходящего от станции. А ноги топали по шпалам, пока поезд растворялся в тумане.
Куда делся прежний райский уголок? Мне еще не приходилось слышать сказку, в которой можно вернуться в волшебную страну. Ты просыпаешься и понимаешь, что упустил свой шанс. Ты его вышвырнул. Дурак! У тебя есть только один шанс, это мораль, разве нет?
Руки Пинк засмеялись на моем лице.
– Подержи эту часть-меня-что-говорит-ртом-с-соском, – сказала она и дала мне девочку-младенца. – Я сделаю тебе подарок.
Она протянула руку и легко коснулась моих ушей холодными пальцами. Звук ветра исчез, а когда она отвела руки, он уже не вернулся. Она коснулась моих глаз, отключила свет, и я больше ничего не видел.
Мы живем в уютной тишине и темноте.
Нажмите ВВОД
– Вы слушаете запись. Пожалуйста, не кладите трубку, пока…
Я швырнул трубку с такой силой, что телефонный аппарат упал на пол. Сам я продолжал стоять, мокрый и трясущийся от злости. Через некоторое время телефон начал издавать тот самый жужжащий звук, что они издают, когда трубка лежит не на рычаге. Зуммер этот раз в двадцать громче любого другого звука, который может обычно издавать телефон, и я никогда не мог понять почему. Как будто произошло что-то ужасное:
«Катастрофа! Трубка лежит не на рычаге!!!»
Автоответчики, на мой взгляд, это как раз одно из тех изобретений, что отравляют жизнь по мелочам. Признайтесь, вы любите, когда вам отвечает машина? Но то, что произошло со мной, это уже не мелкая неприятность: автомат только что позвонил мне сам!
Машины эти появились не так уж давно. Я подобных звонков получал два-три в месяц, в большинстве случаев от страховых компаний. Вам читают двухминутную речь и дают номер телефона, по которому можно позвонить, если предложение вас заинтересует. (Я туда как-то раз позвонил, собираясь высказать все, что о них думаю, но опять нарвался на автомат, который произнес: «Ждите ответа» и включил музыку.) Страховые компании, надо полагать, пользуются специальными списками абонентов, хотя неизвестно, где они их берут.
Я направился обратно в ванную, стер капли с пластиковой обложки библиотечной книги и осторожно опустился в воду. Вода, разумеется, уже остыла. Я добавил горячей, и только-только давление у меня пришло в норму, как опять зазвонил телефон.
Пятнадцать звонков я проигнорировал, продолжая сидеть
