Один раз после дикой ссоры Светозар позвал меня в гости мириться, сказав, что меня ждет сюрприз. Я приехала. Он накрыл роскошный стол, собственноручно приготовив несколько блюд, в том числе и суп. Он оказался необычайно вкусным, но несколько странноватым.
– Тебе нравится? – спросил Светозар.
– Очень вкусно, ты потрясающе готовишь. Из чего он?
– Догадайся, – поддразнил он и загадочно улыбнулся.
– Боюсь, не смогу.
– Ладно, не буду тебя томить. Это черепаховый суп.
– Черепаховый? Не понимаю, я ни разу не видела в магазине черепахового мяса. Где ты его взял?
– Ради тебя, милая, я способен на многое, этот суп из моей Тортилы.
– Ты убил свою черепаху, чтобы приготовить мне суп? – спросила я, не веря своим ушам.
– Да, я хотел тебя удивить.
– Что ж, тебе это удалось. – сухо сказала я, аккуратно кладя салфетку на край стола. – Можешь мне больше не звонить. Я никогда не смогу находиться рядом с человеком, который может убить живое существо ради СЮРПРИЗА. – С этими словами я быстро вышла в коридор, трясущимися руками взяла сумку и вышла.
В подъезде меня стошнило. От стыда, пока никто этого не увидел, я быстро выбежала на улицу и поймала такси. Меня душили рыдания. Остаток дня я пролежала на кровати, оплакивая бесславную судьбу Тортилы, искренне не понимая: как можно быть таким жестоким? Зачем? Приобретая живое существо, ты берешь на себя ответственность за его здоровье, жизнь и судьбу. Это же не таракан, не муха или комар, которые досаждают тебе и могут переносить инфекцию, это безобидное домашнее животное. И вот так… Я долго не могла прийти в себя, не отвечая на телефонные звонки и не желая общаться с миром. Но, несмотря на свое разочарование, не могла забыть Светозара, не могла не любить его. Он был слишком талантлив, красив и мужественен, слишком много обаяния, ума, какой-то бешеной энергетики составляли его сущность. Мы помирились. В это время я составляла антологию болгарских композиторов для нашего русского издательства. Она уже была практически готова, все данные в нее включены, но внезапно мне позвонили из Москвы и по-отечески мягко, но с затаенной угрозой поинтересовались, почему нет информации о том, с какого года каждый из композиторов член партии. Я клятвенно пообещала исправить оплошность, зная, что это недоразумение может обернуться для меня большими неприятностями, и тут же начала обзванивать всех по списку. За эту работу обещали неплохо заплатить, что очень меня воодушевляло. Близились выходные, и я решила порвать отношения с Младеном окончательно, не мучая больше ни его, ни себя. Он как раз объявился с просьбой о встрече.
В Софии стояла удушающая жара, от которой люди прятались кто куда: кто под сень раскидистых каштанов в парке Дружбы, кто в прохладу кинотеатров, кто уезжал на Витошу, в горы, излюбленное место для гуляний в выходные дни и туристов, и влюбленных, и супружеских пар с детьми. Мы гуляли с Младеном по городу, и я тщетно пыталась объяснить ему, что наши отношения должны прекратиться, что они исчерпали себя и дальше только тупик. Он отвечал, что по-прежнему любит меня и хочет всегда находиться рядом.
– Но я не люблю тебя, – втолковывала я ему.
– Нет, Алена, ты тоже меня любишь, – упрямо отвечал он, – просто у тебя сейчас сложный период, много работы, депрессия. Все пройдет, и мы опять будем вместе.
– Не будем. Ты меня не слышишь. У меня есть человек, которого я люблю, и это не ты.
– Зачем ты стараешься сделать мне больно? – ласково, по-собачьи заглядывая мне в глаза, с недоумением спрашивал Младен.
– Я не стараюсь сделать тебе больно, ничего не придумываю и говорю правду. Пожалуйста, пойми это.
– Малыш, такими чувствами и взаимоотношениями не бросаются, ты потом будешь об этом жалеть. Сломать всегда проще, чем построить новое.
– Давай останемся друзьями, Младен, прошу тебя. Просто друзьями.
– Мы поговорим с тобой об этом в другой раз. Хорошо? Я провожу тебя домой. Тебе надо отдохнуть, выспаться, ты очень много работаешь.
– Хорошо, – сдалась я. – Проводи.
Мне не удалось справиться с его сокрушительной уверенностью в том, что мы предназначены друг другу. Есть такой тип людей, мягких, но очень настырных, избавиться от которых почти невозможно. Младен принадлежал к их числу. Обладая незлобивым характером, он вместе с тем был расчетлив, скуповат и искренне считал себя огромным подарком для любой женщины. Впрочем, для многих это и есть эталон мужчины. Он неплохо зарабатывал, был строен, красив, в своем роде неглуп. Но мне для счастья этого не хватало, требовалось гораздо больше. Я мечтала о человеке, чья творческая гениальность подпитывала бы меня, заставляла бы стремиться ввысь. Мы шли по раскаленным улицам. Младен пытался держать меня за руку. Руки у обоих были потные и постоянно выскальзывали, вызывая неприятное чувство брезгливости и желания вытереть их носовым платком. Вот и мой подъезд. Младен открыл дверь и пропустил меня вперед, проходя следом и увлекая за руку в темный угол под лестницей. Стало тоскливо и неудобно, близилось ощущение чего-то непоправимого. Он закрыл мне рот поцелуем, не давая выскользнуть из его объятий. Хлопнула дверь, и кто-то прошел наверх по лестнице.
– Младен, пусти, неудобно же. Что мы как дети? Увидит кто, что мы в подъезде обнимаемся, стыдно.
– Мне не стыдно, мы ничего плохого не делаем.
– Вон прошел кто-то. Я же здесь живу. Что ты мне жизнь портишь?
– Алена, я ничего не порчу, я люблю тебя.
– Тогда дай мне уйти.
Я с трудом отпихнула Младена в сторону и увидела, что на нижних ступеньках лестницы молча стоит Светозар и смотрит на нас. Сердце мое заметалось, ноги стали ватными, и я машинально ухватилась за Младена. Прекрасно понимая, что надо что-то сказать, объяснить ситуацию, исправить положение, я выпрямилась, открыла рот и, уже понимая, что говорю совершенно не то, глупо улыбаясь, спросила:
– Маэстро, а с какого года вы член коммунистической партии?
Рококо
Америка. Нью-Йорк. Слова для советского человека прямо какие-то всеобъемлющие. Попав первый раз в этот город, совершенно дуреешь: огромные небоскребы уносятся с чудовищной скоростью ввысь, стремясь пронзить небосвод. Небо расстилается низко-низко и далеко вширь, так что кажется, что ты где-то под колпаком. Ощущения нереальные. Солнце отражается в окнах, причудливо ломая свои лучи, и они, отражаясь от одного небоскреба к другому, пробегают так целый квартал. На улицах полно желтых такси, которые вереницами деловито ползут по своим делам, словно муравейник проснулся на рассвете и тут же захлопотал, зашевелился и потек одной бесконечной струей навстречу солнцу. Американский люд различных мастей, вероисповеданий, возрастов и национальностей с белозубой улыбкой несется на работу, надеясь на ту Великую Мечту, которая в едином порыве и создала эту страну. Красочные витрины, огромные щиты рекламы, четко распланированные, строгие линии улиц – все поражает человека, впервые попавшего в эту эпопею будущего.
Попав сюда еще только на подходе к перестройке, я окунулась в этот нереальный мир с головой. После бедного и голодного СССР Америка показалась мне местом, где сбываются все мечты, если только приложить к этому капельку усилий. Приехала я в Нью-Йорк по приглашению одного не очень хорошо знакомого американца. Хотелось попутешествовать и посмотреть разные страны. Конечно, тогда мне в голову еще не закрадывалась мысль о том, чтобы остаться здесь навсегда. Это было слишком смело, а, прибитые коммунизмом, мыслить широко мы почти не умели.
Пожив у этого американца месяц, я поняла, что надо искать себе другое пристанище, – он явно не рассчитывал на то, что я задержусь на неопределенный срок. Питался он всегда в ресторанах, а дома еды не держал. Я не могла напрашиваться ходить ужинать с ним, потому что американцы платят каждый сам за себя, а просить его, чтобы он меня покормил, было стыдно. К тому времени за отсутствием каких бы то ни было денег я целыми днями смотрела американское телевидение, сидя дома, и в один прекрасный момент поняла, что те слова, которые говорит мне с экрана господин президент, я понимаю. Поскольку он наверняка не удосужился выучить русский язык (с логикой у меня вроде все в порядке), я сделала вывод, что теперь понимаю английскую речь, а когда через несколько месяцев поняла без перевода виртуозные идиомы Гарлема, что мои познания углубились еще основательней.
Надо было искать жилье. Подняв свои немногочисленные связи, я почти случайно познакомилась с человеком, который едва не стал причиной моего тихого помешательства. Но все по порядку. Милого пожилого афроамериканца, саксофониста по профессии и по призванию, звали Джим. Музыкантом он был неплохим и зарабатывал порядочно, так что предложил мне одну из своих комнат скорее из сострадания или чувства авантюризма, чем из-за нужды в деньгах. Квартира, в которой он жил, оказалась не совсем обычной. Дело в том, что раньше эти хоромы были поистине огромными, где-то около двенадцати комнат, и занимали данные апартаменты миллионеры – какая-то семья, погибшая на «Титанике». Потом из одной квартиры сделали две, разделенные обычной межкомнатной дверью, запертой на замок, от которой у Джима был ключ. Я не знаю историю разъединения этой площади, честно говоря, тогда меня волновало лишь одно: я не останусь на улице без крыши над головой и без куска хлеба. Джим был очень забавным и любил мне покровительствовать. Я рассказывала ему о русских писателях и поэтах, гуляла с его собаками, убирала квартиру. Он прагматично кормил меня, покупал какие-то вещи и учил водить машину. В общем, жили душа в душу.
