class="p1">– Может, оно и правда, – неуверенно отозвался Харпер. – Тут болтают, будто вы и мисс Тереза поженились. Кто пустил эту байку?
– Я сказал полковнику.
– Вы! – Харпер рассмеялся. – Ну вот, теперь вам придется на ней жениться. Как порядочному человеку.
– А как насчет Джейн Гиббонс?
Харпер ухмыльнулся. Он встречал белокурую девушку, сестру человека, которого убил.
– Она за вас не пойдет, – покачал головой сержант. – Чтобы на ней жениться, надо родиться в большом доме, с кучей денег и все такое прочее. А вы просто пехотинец вроде нас. Такая модная штучка к вам в постель не полезет. Во всяком случае, под венец с вами не пойдет.
Шарп усмехнулся:
– Так ты считаешь, мне надо жениться на Терезе?
– А чего бы нет? Тощая она, конечно, но, может, за вами раздобреет. – Харпер решительно не одобрял вкуса Шарпа к стройным женщинам.
Они снова помолчали, слушая, как дождь стучит по холстине, – двое друзей, которые никогда не говорили о своей дружбе. Между теми, кто мало знал Шарпа, он слыл человеком немногословным – и впрямь редко говорил, разве что с несколькими ближайшими друзьями. Харпер, Хоган, Лассау – немец-кавалерист, вот, пожалуй, и все. Бродяги, оторванные от родины, солдаты чужой армии. Шарп тоже был бродяга, чужак в офицерской гостиной.
– Знаешь, что говорит генерал?
Харпер покачал головой:
– Ну и что говорит генерал?
– Он говорит, ни один из тех, кто выслужился из низов, добром не кончает.
– Он и сейчас так думает?
– Спиваются, мол.
– А кто в этой армии не сопьется? – Харпер сунул Шарпу бутылку. – Вот, напейтесь.
Какой-то дурак в параллели открыл створку фонаря, и недремлющие французские артиллеристы увидели свет. Стены Бадахоса озарились вспышками. В траншее заорали, свет погас, но поздно – послышался тошнотворный звук бьющих в цель ядер, крики.
Харпер сплюнул.
– Нам никогда не взять этот чертов город.
– Мы не можем остаться тут навсегда.
– Вы то же самое говорили, когда впервые вошли в Ирландию.
Шарп улыбнулся:
– Уж так вы нас приветили, что не захотелось уходить. И вообще, нам понравилась погода.
– Можете оставить ее себе. – Харпер сощурился во тьму. – Господи! Хоть бы этот дождь перестал!
– Я думал, ирландцы любят дождь.
– Любят, но это не дождь.
– А что же?
– Потоп, наводнение, конец всего этого паршивого мира.
Шарп откинулся на забытый солдатами плетеный тур, посмотрел вверх:
– Неделю не видел звезд. Больше.
– Верно.
– Люблю звезды.
– Они вне себя от счастья. – Харпер был доволен: не так часто выпивка развязывала Шарпу язык.
– Нет, правда. Ты любишь птиц, я – звезды.
– Птицы, они что-то делают. Летают, гнезда вьют. За ними можно наблюдать.
Шарп промолчал. Он вспоминал ночи под открытым небом: под головой ранец, сам в одеяле, ноги в рукавах застегнутого мундира. Так спят солдаты. Но в иные ночи он просто лежал и смотрел на звездное небо, словно усеянное бивачными кострами невообразимо огромной армии. Легионы за легионами расположились в небе, и он знал: с каждой ночью они приближаются. Картина мешалась в его голове со словами пьяных проповедников, забредавших в сиротский приют, когда он был ребенком. Звезды путались с четырьмя апокалиптическими всадниками, вторым пришествием, воскрешением мертвых, и огни в ночи были воинством конца света.
– Мир кончится не потопом, а штыками и батальонами. Большим-пребольшим сражением.
– Пока мы на передовой, я не против, сэр. – Харпер хлебнул рома. – Надо приберечь немного на утро.
Шарп сел:
– Хэгмен подкупит барабанщиков.
– Без толку.
Харпер был прав. Экзекуцию проводили барабанщики и охотно брали взятки у друзей провинившегося, но на глазах у офицеров им приходилось бить в полную силу.
Шарп взглянул на черную громаду Бадахоса. Лишь кое-где поблескивали тусклые огни. В одном из дворов цитадели горел костер. Глухой колокол на колокольне собора отбил полчаса.
– Не будь она там…
– Что?
– Не знаю.
– Не будь она там, – Харпер говорил медленно, словно осторожно прощупывал путь, – вам бы хотелось податься отсюда. Верно? В горы? К партизанам?
– Не знаю.
– Знаете. Один вы, что ли, об этом думаете? – Харпер имел в виду себя. – Таких обидчивых много.
– В ближайшее время от нас побегут.
– Ага, если Хейксвилла скоро не похоронят.
Вот уже несколько месяцев из батальона не дезертировали. Другие батальоны теряли по нескольку человек в день – те перебегали в Бадахос. Случались перебежчики и с другой стороны, включая, как рассказал Шарпу Хоган, сержанта французских инженерных войск, который вынес из крепости планы обороны. Они не содержали почти ничего неожиданного, кроме подтверждения, что восточный гласис действительно начинен порохом.
Шарп переменил тему:
– Знаешь, сколько погибло сегодня?
– Неужели сегодня? – удивился Харпер. – Кажется, неделя прошла.
– Сто наших. Французов насчитали почти три сотни. Да еще сколько-то утонули. Бедолаги.
– Французов всегда считают вдвое, – фыркнул Харпер. – А те небось хвастаются, что прикончили тысячу наших.
– Они не много напортили.
– Да.
Если бы французам удалось разрушить параллель и британцам пришлось рыть заново, осада затянулась бы по меньшей мере на неделю. Выигрыш в неделю означал бы, что у идущих на подмогу французских войск будет больше шансов успеть.
Харпер откупорил новую бутылку.
– Штурм будет не из легких.
– Да.
Дождь громко хлестал по размокшей земле, мерно барабанил по холстине. Холод пробирал до костей. Харпер протянул бутылку Шарпу:
– У меня мысль.
– Выкладывай. – Шарп зевнул.
– Я вас задерживаю?
– Что за мысль?
– Я вызовусь в «Отчаянную надежду».
Шарп фыркнул:
– Не будь дураком. Жить, что ли, надоело?
– Я не дурак и хочу снова стать сержантом. Попро́сите за меня?
Шарп пожал плечами:
– Меня никто больше не слушает.
– Я спрашиваю, вы попросите? – упрямо повторил Харпер.
Шарп не мог представить, что Харпера убьют. Покачал головой:
– Нет.
– Для себя приберегаете? – резко спросил Харпер.
Шарп повернулся и взглянул на рослого друга. Отнекиваться было бесполезно.
– Как ты узнал?
Харпер рассмеялся:
– Сколько мы вместе? Мария, Матерь Божья, вы что, за дурака меня держите? Вас понизили в чине, и как вы поступите? Броситесь очертя голову в какую-нибудь паршивую брешь, потому что лучше сдохнете, чем поступитесь вашей паршивой гордостью.
Шарп понимал, что это правда.
– А тебе зачем?
– Хочу вернуть нашивки.
– Гордость?
– Почему бы и нет? Говорят, ирландцы – олухи, но я заметил, что надо мной смеются не часто.
– Это из-за роста, не из-за нашивок.
– Может быть, но я не хочу, чтобы меня считали неудачником. Так вы вызвались?
Шарп кивнул:
– Да. Пока никого не выбрали, до штурма еще далеко.
– А если выберут вас, возьмете меня с собой?
– Ладно, – неохотно ответил Шарп.
Ирландец кивнул:
– Будем надеяться, что выберут вас.
– Молись о чуде.
Харпер засмеялся:
– Ну их, чудеса. Вечно они боком выходят. – Он
