сержант знал, где это можно сделать: в доме за собором, с двумя апельсиновыми деревьями перед входом.
Шарп нашел Харпера под навесом. Две солдатские жены втирали ирландцу в спину жир и перевязывали раны.
– Ну как?
Харпер ухмыльнулся:
– Зверски болит, сэр. Больше бы я не выдержал. – Он показал золотую гинею. – Чего с ней сделать?
– Потратить.
– Нет. – Харпер смотрел мимо Шарпа на море грязи, по которому хлестали серые дождевые шквалы. – Я приберегу ее, сэр, пока не убью мерзавца.
– Или пока я не убью?
– Пока кто-нибудь из нас его не убьет, сэр. Главное, побыстрее. Пока мы не снялись с этого места.
«Если мы вообще когда-нибудь уйдем из-под Бадахоса», – подумал Шарп.
В тот же день он с отрядом солдат побывал восточнее, у португальской границы. Они нашли драгоценные понтоны в реке, на мелководье, и, раздевшись догола, вручную подтащили огромные плоты к берегу, откуда их можно было тянуть волами. Осада увязала в грязи, дожде и тоске. Бадахос высился, словно гора посреди океана. Дождь затопил поля на юге, востоке и севере, а ветер по-прежнему завывал, по-прежнему гнал дождевые тучи, и, хотя пришло время подналечь, работа не двигалась. Траншеи были затоплены, их борта рушились; когда пробовали огораживать турами, вода вымывала из корзин землю, превращала ее в жидкую грязь, которая заливалась в пустые, бесполезные орудийные гнезда.
Все было в грязи. Фургоны, боеприпасы, фураж, провиант, мундиры, оружие и люди. Грязный лагерь словно застыл в неподвижности, только медленно хлопала на ветру мокрая холстина. Лихорадка косила солдат быстрее вражеских пушек. Время, которое французы надеялись выиграть атакой на параллель, подарила им непогода. Дух падал.
Хуже всего был первый понедельник осады. Дождь шел уже неделю; стемнело, но солдаты не могли даже развести костры. Повсюду было мокро и холодно. Рядовой валлийского полка, фузилер, сошел с ума. Ночью послышались крики, душераздирающий визг – это он закалывал жену штыком; сотни людей метались в потемках, думая, что напали французы, а валлиец бегал по лагерю и бил штыком направо и налево. Солдат кричал, что мертвые восстанут здесь и сейчас, а он – новый мессия, покуда сержант не загнал безумца в угол и не прикончил одним точным ударом штыка, чтобы не осложнять ему судьбу военно-полевым судом и казнью.
В воскресенье вечером Шарп встретился с Хоганом. Майор был занят по горло. Начальник инженерной службы полковник Флетчер из-за раны не покидал палатки, и почти все его обязанности легли на Хогана. Ирландец был мрачен.
– Дождь нас победит, Ричард.
Шарп промолчал. Дух армии был сломлен водой; солдаты хотели сражаться, слышать, как их пушки палят по французам, но пушки, как и вся армия, увязли в грязи.
Хоган взглянул в холодную, промозглую ночь:
– Если только он не перестанет.
– А если не перестанет?
– Тогда мы отступимся. Мы проиграли.
Снаружи хлестал ливень, вода потоком лилась с козырька палатки, и Шарпу казалось, что капли выбивают барабанную дробь поражения. Немыслимого поражения.
Глава семнадцатая
Во вторник после обеда дождь перестал.
Внезапно сквозь рваные облака проглянуло чистое небо, и армия, словно чудом спасшийся из трясины зверь, с удвоенной энергией набросилась на траншеи.
В тот же вечер артиллерию втащили на холм. Грязь по-прежнему была почти непролазная, но пушки тянули канатами, подкладывали под непослушные колеса фашины и с воодушевлением, вызванным просветом в дожде, тяжелые двадцатичетырехфунтовки вкатили в свежеотрытые окопы.
Поутру, на ясной-преясной заре, британский лагерь огласили крики «ура!». Первый выстрел дан, мы отстреливаемся! Двадцать восемь осадных пушек стояли на позициях, укрытые турами; саперы руководили канонирами, чтобы чугунные ядра били в основание форта Тринидад. Французы стреляли по британским орудиям, и вся долина над серой гладью разлившегося Ривильяса покрылась дымом, клубящимся маревом, сквозь которое проносились ядра.
В конце первого дня, когда вечерний ветерок унес дымку на юг, в каменной кладке бастиона появилась дыра. Не столько дыра, сколько выщербина, будто от сломанного зуба, окруженная царапинами поменьше. Шарп посмотрел на брешь в подзорную трубу майора Форреста и невесело хохотнул:
– Еще три месяца, сэр, и нас, может быть, заметят.
Форрест промолчал. Его пугало настроение Шарпа, подавленность, вызванная длительным бездельем. Стрелку почти ничего не приходилось делать. Уиндем, судя по всему, раздумал инспектировать женщин, мулы паслись на лугу, и время тянулось нескончаемо. Форрест поговорил с Уиндемом, но полковник только покачал головой:
– Мы все маемся от скуки, Форрест. Штурм это вылечит.
Затем полковник увел своих гончих на охоту, а с ними и половину батальонных офицеров.
Форрест безуспешно пытался ободрить Шарпа.
– Как сержант Харпер?
– Рядовой Харпер поправляется, сэр. Дня через три-четыре будет в строю.
Форрест вздохнул:
– Никак не привыкну называть его рядовым. Что-то тут неправильно. – Он покраснел. – Кажется, я наступил вам на мозоль.
Шарп рассмеялся:
– Нет, сэр. Я потихоньку привыкаю быть лейтенантом. – Он говорил неправду, но надо было успокоить Форреста. – Вам удобно, сэр?
– Очень. Превосходный обзор.
Они смотрели на долину и на город, ожидая атаки, которая должна была начаться сразу, как стемнеет. Половина армии засела на холме – в траншее или на новых, незаконченных артиллерийских позициях, и французам уже следовало понять: что-то затевается. Что именно, гадать не приходилось. Британские пушки били по форту Тринидад с расстояния в полмили – слишком издалека; требовалось сократить дистанцию вдвое. Это означало, что придется копать вторую параллель, на самом берегу озера, там, где французы выстроили форт Пикурина. Сегодня предстояло штурмовать форт. Шарп мечтал, что пошлют 4-ю дивизию, его собственную, но вместо этого во тьму готовились бежать 3-я и Стрелковая дивизии, а Шарп оставался зрителем.
Форрест взглянул вниз:
– Это будет несложно.
– Да, сэр.
Несложно, однако только до середины сражения. Форт Пикурина был выстроен почти что для близиру: клин, повернутый острым углом к британцам и способный лишь замедлить их продвижение. Были там и ров, и низкая каменная стена, по которой проходил частокол с бойницами для ружей; расстояние же от города до форта не позволяло артиллеристам с крепостных стен обстреливать штурмующих картечью. Форт падет, но останется озеро, образованное запруженным Ривильясом. Оно мешает подойти к городу напрямик. Если не спустить воду, придется наступать с юга, по узкому бережку под южной стеной, мимо мощного форта Пардалерас, и все это время десятки французских пушек будут бить картечью.
Шарп снова взял у Форреста трубу, навел на дамбу. Для временного сооружения та была выстроена на редкость добротно: виднелась огражденная перилами каменная дорога по верху плотины, к форту, охраняющему дамбу, гораздо более основательному, чем Пикурина. И форт, и дамба – прямо под
